– Бинго, дорогая! – не скрываю сарказма.

– Ой, бли-и-и-и… – стонет троюродная заморочка.

Причем, не наигранно. Понимает, что это не просто залет. А конкретное попадалово.

– Да тут не только блин, Мила, а целая стопка оладушек, – цежу, проходя чуть дальше по холлу и цепляя глазами кухонный островок, заваленный коробками из-под пицц и китайской лапши.

– Сань, ей негде было переночевать пару дней. А ты только уехал в командировку. Ну не бросать же было человека на улице. Зима всё-таки, – тараторит сестра, как из пулемета. – Я ей ключи давала с расчетом, что максимум двое суток у тебя поживет, а потом квартиру снимет и съедет, а ключи мне вернет – в почтовый ящик закинет.

Круто, чё! Нашли перевалочный пункт.

Только хрен угадали. Как бы я не любил сестру, но ее глупостям тоже есть предел.

– Ну, во-первых, ключи от моего дома ты больше никогда не получишь. Ищите другого дурака с баней. Хоть в городскую общую ходите. Во-вторых, после твоей свинюшки-подружки клининг будет оплачен за твой счет! И попробуй только у Тёмыча деньги попросить. Я с твоим мужем еще об этом поговорю. А в-третьих…

– Папоська, а посему тётя без тусов? Пася го-во-ит, так ни-зя. Зё-па мё-знет!

Твою ж…

Даже с мысли сбиваюсь после Никиных слов.

Оборачиваюсь. Моя дочурка сидит на полу и большими глазами смотрит на Милорадову. Про носки, которые собиралась натягивать на ножки, позабыла.

Оксана отвернулась в угол и, закрыв ладошками лицо, подрагивает всем телом. Не то ревет, не то ржет. Хотя, скорее всего втрое.

Милорадова стоит красная, как рак.

И тут Ника продолжает:

– А исё у нее хво-тик как у и-сич-ки.

Дочка тычет в Иветту пальцем.

Антипенко не выдерживает и взрывается хохотом, аж на пол оседает. Из глаз слезы ручьем. Присматриваюсь… мля-я-я…

– Что там у вас? – вопит в трубку Мила.

– Игрушки для взрослых, – выдаю, стараясь не булькать. Потому что у меня, как и у Ксюхи, подгорает начать ржать. Пипец конкретный. Реально из-под халата кончик хвоста торчит. – Ну, Трифанова, мать ети! Покупку нового постельного белья ты мне тоже оплатишь!

– Санька, я…

Но голос сестры прерывает громкий стук по дереву, а потом входная дверь распахивается и мужской бас игриво урчит:

– Лисичка моя, здесь твой котик пришёл! Му-у-уррр!!!

ОКСАНА

– Оксан, признайся. Когда Милорадову в полуголом виде в холле увидела, первое желание, которое возникло у тебя в голове, – развернуться прямо на пороге и сбежать из моего дома, сверкая пятками? – допытывается Звягинцев, прожигая меня пытливым взглядом.

Вот же любопытная Варвара!

Но все же согласно киваю:

– Ну-у-у… сначала был просто шок…

– Ага… а дальше? – слышу улыбку в голосе.

– Потом культурный шок, – тоже улыбаюсь.

– А следом некультурный? – подначивает Александр.

Хмыкаю, но соглашаюсь:

– Именно так. До варианта «сбежать» дойти не успела, Ника сумела качественно отвлечь. А почему ты спрашиваешь?

– Я очень переживал, что ты не станешь слушать никакие мои объяснения и попросишь вернуть тебя домой или к родителям.

Голос Звягинцева падает на несколько децибел, превращаясь практически в шепот, и от этого звучит очень вкрадчиво и неожиданно весомо. Не просто как откровенность, а почти признание.

Облизываю губы и уточняю:

– Переживал? Ты?

– Да, Оксан. Я.

– Почему?

– Потому что не хотел такого твоего решения. И сейчас не хочу. Мне нравится, что ты находишься здесь. С нами. Со мной…

Уф-ф-ф!

Кажется, будто в комнате становится на пару-тройку градусов жарче!

Отворачиваюсь от Саши и устремляю взгляд в экран негромко работающего телевизора, где идет мужской стенд-ап. Не чтобы услышать очередные шутки, те лишь неясный фон, не более. Тем самым я выигрываю себе несколько секунд на обдумывание всего им сказанного, и чтобы немного перевести дух.

Слишком остро ощущаю его мужское начало и вообще нас двоих в ограниченном пространстве. За окном поздний вечер и завывание декабрьской вьюги, в помещении приглушенный свет настенных бра, ни с чем несравнимый запах свежего дерева и уютное тепло, излучаемое живым огнем в камине.

Мы сидим на диване. На ноги накинут мягкий вязанный плед ручной работы. В руках расписанные под хохлому пузатые чашки со слегка подостывшим безалкогольным глинтвейном. На маленьком низком столике в джутовой корзинке ярко-рыжие клементины.

Фантастически нереальная картинка.

Теплая, уютная, семейная.

И вместе с тем невероятно будоражащая.

Отключающая голову и активирующая эмоциональную часть и чувства.

– Саш, ты очень откровенен, – говорю негромко, пропитываясь атмосферой расслабленности и загадочности.

– Так и есть, Оксана. И я сам себе удивляюсь.

– Почему?

– Потому что не привык к такому, – ловит взглядом мою взлетевшую вверх бровь и кивает. – Не поверишь, но я закрытый человек по жизни. Очень плохо схожусь с новыми людьми. Не то чтобы заранее их отторгаю, но максимально долго держу дистанцию. Всегда таким был плюс профдеформация.

Неверяще качаю головой. А он вдруг хмыкает, прикрывая кулаком рот, и тут же поясняет свою реакцию:

– Наверное, поэтому Милка у нас такая сердобольная. Ей моя часть человеколюбия передалась, вот она и отрывается, как может… А мы разгребаем последствия.

Присоединяюсь к смеху.

Четко подмечено. Прям на все сто процентов. Я с этой троюродной сестрой Звягинцевых еще ни разу лично не встречалась, но уже ее активности побаиваюсь. Дважды попадала в двоякие ситуации, которые создавались с ее «легкой» руки.

А что будет при встрече?

Страшно представить. Хоть заранее каску и бронежилет на Озон заказывай.

– Никогда бы не подумала, что ты закрытый человек, Саш, – качаю головой, возвращаясь к теме откровенности. – Ну, если не вспоминать случай в твоей конторе.

– Там была другая ситуация, – фыркает и наклоняется вперед. Опускает на стол опустевшую чашку. Выпрямляется и вновь поворачивается ко мне. – Что же касается откровенности… я, начиная с момента нашего с тобой феерического падения в сугроб, все чаще задумываюсь над тем, что ты, Оксана, мой человек. В том плане, что мне с тобой легко и комфортно. Разговаривать, молчать, обсуждать любые темы, смотреть телевизор, играть с дочкой, даже покупками в магазине заниматься, не мечтая поскорее оттуда удрать. Ощущение такое, будто мы уже были когда-то знакомы, близко, но по какой-то неведомой причине потерялись.

Звягинцев скользит взглядом по моему лицу, шее, груди, руке, перебирающей шелковистые волосы Никуси, уснувшей головой у меня на коленях, а кажется, что не просто смотрит, а прикасается глазами. Вызывает щекотные мурашки и рождает под кожей тепло, примагничивает к себе неведомой силой и побуждает податься ближе… и ближе…

Невероятная энергетика.

Сумасшедшее притяжение.

Если б не конфетка, уснувшая между нами и тем самым создавшая барьер… очень, скажем прямо, безопасный и пресекающий глупости…

Провожу зубами по нижней губе и все же отваживаюсь на ответную откровенность.

– Знаешь, Саш, твои слова звучат очень странно, учитывая количество времени, в течение которого мы знакомы. Но я тебя, кажется, понимаю, потому что мне тоже комфортно быть с вами рядом. С Никой. И с тобой.

– Так это ж здорово, – Звягинцев накрывает мою ладонь своей, всего на пару биений сердца, потом отпускает и тянется к корзинке с клементинами.

– Тебе почистить, Ксюш?

– О да, давай!

К общему спокойствию на этом сложные темы мы заканчиваем и переходим к более легким и веселым.

Чистим цитрусовые, смотрим телевизор и смеемся, между делом обсуждая Нику и то какими глазами она смотрела на соседа, завалившегося в гости, а потом как несколько раз обходила его кругом и с непониманием уточняла: «Папа, а посему етот дядя котик? Он за-ка-дованный. А де у котика хво-тик? А котята у него есь? Мо-о-ка ему на-ить?»