Так-так-так… — напрягал память я. — …прием Геймлиха для маленьких детей — два пальца на грудину, чуть ниже линии сосков. Я надавил. Раз. Два. Три. Четыре. Пять. Резко, сильно. Снова ноль эффекта! Кость или хрящ застряли намертво в дыхательных путях.

Черт! Черт! Черт!

Толпа вокруг загудела. Кто-то пытался оттащить меня. Мать билась в истерике. Я видел, как уже и вождь, нахмурившись, встает из-за своего стола.

Времени не было. Ну прям совсем…. Что еще можно сделать!?

Но вообще-то… кое-что еще можно. Но сука, она ребенок! Такое ну прям крайняя мера, но… Либо сейчас, либо будет уже не для кого.

Я схватил со стола первый попавшийся нож. Маленький, для резки мяса.

— Медовухи! — заорал я.

— Так зачем… — удивленно кто-то выкрикнул в Зале. — У нее ж синюха троллья началась, сейчас уж помрет совсем…

— Да, эх. Мала девчонка была, жаль.

Да вы охуели!? Какая синюха!?

Но вопреки словам из-зала, кто-то все же сунул мне в руки рог с элем. Я плеснул на лезвие, на свои пальцы. Вообще не стерилизация, но хоть что-то.

— Держите ее! — крикнул я принесшему алкашку мужику, укладывая девочку на скамью.

Он, чуть ли не плача за чужое дитя, схватил ее за плечи. Я прощупал пальцами ее тонкую шею. Вот щитовидный хрящ, кадык. Ниже — перстневидный. Между ними — крошечная ямка, мембрана. Крикотиреоидная перепонка, ага… Вот она.

Вокруг меня уже бушевал ураган. Инга пыталась прорваться ко мне, ее держали несколько женщин. Воины кричали, кто-то замахнулся на меня, видимо решив, что я собираюсь перерезать ребенку горло!

Я проигнорировал все. Мир снова сузился до одной точки. До этого крошечного участка кожи на шее умирающего ребенка. Я сделал короткий горизонтальный разрез. Брызнула кровь вперемешку с сукровицей. После просунул в разрез палец, нащупал трахею, ввел лезвие ножа и повернул его на 90 градусов, расширяя отверстие.

И в этот момент, подтвердив своими действиями мысли местных о добивании ребенка (видимо, чтобы не мучилась) на меня толпой навалились.

Очень, сказать, впечатляющая картинка была с их точки зрения… Вот я подбегаю к ребенку, беру нож, мариную его в медовухе и протыкаю ребенку горло, проворачивая нож уже в теле человека (!!!) и оставляю его там. А оставил то специально — нож хоть как-то бы задержал просвет для воздуха. Но незнакомым с такой экстренной доврачебной помощью не понять сих действий…

Тяжелый удар в спину сбил меня со скамьи. Кто-то схватил меня за горло, прижимая к полу. Я видел над собой искаженное яростью лицо Бьорна.

— Детоубийца! — ревел он, сдавливая мне трахею.

Меня скрутили. Чувствовал, как меня бьют ногами. В глазах темнело.

Вот и все, — промелькнула мысль. — Спасал жизнь, а умру как насильник.

И тут, сквозь шум в ушах и оры местных, я довольно четко услышал тихий, судорожный, но такой долгожданный… вдох.

А за ним — громкий плач ребенка с опасным оружием прямо в шее.

Не приняли бы за некроманта, е-мае…

Удары прекратились. Хватка на моем горле ослабла. Я, кашляя, перевернулся. Лейла сидела на руках у ошеломленного мужика. Она плакала, из маленькой дырочки на ее шее, вместе с воздухом, вылетала кровавая пена. Но она дышала. Она была жива.

Из ее рта, вместе с кашлем, вылетел тот самый маленький, окровавленный кусочек хряща.

Я лежал на полу, окруженный мертвой тишиной. Все смотрели то на меня, то на плачущего ребенка, то на вождя. Сам Ульв медленно подошел, перешагнул через мою побитую тушку, наклонился, посмотрел на ранку на шее дочери Хасана. Затем выпрямился и посмотрел на меня.

— Объяснись, чужак, — его голос был тихим, но от этого еще более весомым. Каждое слово падало, как камень. — ЧТО. ТЫ. СДЕЛАЛ. С ДИТЕМ. НАШЕГО. ОСТРОВА?

Вокруг нас воцарилась мертвая тишина. Все взгляды были прикованы ко мне. Я медленно поднялся с пола, отряхиваясь. Руки дрожали, но голос должен был звучать твердо… какую бы чушь я не говорил для них.

— Она подавилась, — начал я. — Кусок мяса застрял в горле и перекрыл ей путь для воздуха.

— И ты… и поэтому ты перерезал ей горло? — спросил один из воинов, стоявших рядом.

— Нет, — я покачал головой. Надо объяснить спокойно. Так, чтобы было понятно на их языке. — Я не тронул ее горло, где пища идет, а сделал дыру ниже, для дыхания. В другую трубку.

Я, аккуратно поднимая руки, указал пальцем на свою шею, на то место, где делал разрез.

— Когда путь для воздуха закрыт сверху, нужно сделать новый путь снизу. Я просто проделал для нее новое отверстие, чтобы она могла вдохнуть.

— Это… колдовство? — с благоговейным ужасом прошептала какая-то женщина из толпы.

Да ну е-мае! Объяснил же только что.

Ульв посмотрел на нее так, что она тут же вжала голову в плечи. Его взгляд снова вернулся ко мне.

— Каким образом ты знал, где резать? — спросил он. — Откуда ты знал, что не убьешь ее?

— Там, откуда я, — начал я, тщательно подбирая слова, чтобы они не звучали как бред сумасшедшего, — мы изучаем тело. И людей, и животных. Мы знаем, где проходит каждая жилка, каждая косточка, каждая трубка. Я знал, что если я сделаю надрез именно здесь, я не задену ничего важного, а просто открою путь для воздуха.

Ульв молчал, обдумывая мои слова. Я буквально видел, как в его голове борются вековые суеверия и прагматизм вождя.

— Значит, — наконец сказал он, — ты можешь резать людей и… они после этого живут? Как тот бык пару седмиц назад?

— Иногда, — осторожно ответил я. — Если знать, что и как делать. И если все будет чисто. — Снова поставил вопрос о стерильности как места, так и инструмента.

Он хмыкнул, и в его глазах впервые за все время нашего знакомства промелькнуло что-то похожее на СИЛЬНОЕ любопытство.

— Хм. Такой человек… — он обвел взглядом своих воинов, многие из которых носили на себе шрамы, — …может пригодиться. Особенно в набегах.

Он снова посмотрел на меня.

— Что еще ты умеешь, лекарь? Кроме как скотину лечить да детям дырки в шее ковырять?

— А что обычно происходит с вашими людьми в бою? — задал я встречный вопрос.

Один из воинов, стоявший рядом, криво усмехнулся.

— А что происходит? Из пепла от драконьего пламени ты человека обратно соберешь?

Ага, спасибо.

— Нет, — спокойно ответил я. — Против огня я бессилен. Но вот ожоги… их можно лечить, если они не смертельные. Очищать, накладывать правильные повязки, чтобы не было заражения.

— А откушенную руку ты обратно приставишь? — спросил другой.

— Нет. То, что откушено, уже не вернуть. Но я могу остановить кровь. Быстро и надежно. Чтобы воин не истек кровью на поле боя, пока вы тащите его на корабль. Я могу правильно обработать рану, чтобы она зажила быстрее и без черной хвори.

На фоне их запросов это вообще ни о чем, но… эх.

— А стрелу из ноги вытащишь? Да так, чтобы не захромать на всю жизнь? — спросил третий, у которого осанка была убитой из-за выгнутой в сторону ноги.

— Вытащу, — кивнул я. — И скажу, нужно ли зашивать рану или лучше оставить ее открытой, чтобы гной выходил.

— А сломанную кость? Вправишь?

— Вправлю. И наложу шину, чтобы она срослась ровно, а не как у Ульрика.

При упоминании Ульрика по залу пронесся смешок. Я говорил о вещах, которые были для них обыденностью. Травмы, раны, смерть от заражения. Но я говорил о них с точки зрения не фатума, а проблемы, которую можно и нужно решать.

— Я могу вывих вправить. Могу очистить и зашить глубокий порез. Могу определить, отравлена рана или нет. Могу сделать так, чтобы ваши воины после боя либо возвращались в строй, либо умирали быстро, от смертельных ран, а не медленно и мучительно, от жара и гноя.

Вот удачное время, черт, выложить на стол все свои козыри, когда их ТОЧНО выслушают. Теперь решение было за вождем.

Ульв долго смотрел на меня, потом на плачущую, но живую Лейлу на руках у матери.

— Хорошо, — наконец сказал он. — Я понял.

Он подошел матери с дочкой, положил свою огромную руку на голову девочке.