— Только ты не танцуй ни с кем, — сказал я.- Я для тебя буду петь.

Я заметил, что та искра, проскочившая между нами, куда-то исчезла. Всё как бы стало таким как и было до её появления.

— Что за чёрт⁈ — спросил я. — Всё пропало?

— Ничего не пропало, — сказал Флибер. — Эта сила, что связала вас — она внутри. Это искра. Из неё может разгореться пламя, а может и не разгореться. Всё от вас зависит.

— А она тоже почувствовала молнию?

— Тоже. Только, ты сразу понял, что это такое, и принял решение, а женщины,натуры колеблющиеся, сомневающиеся… Избирающие…

Лариса смотрела на меня некоторое время, с прищуром вглядываясь в мои глаза.

— Хорошо, — наконец-то сказала она. — Но я постою у входа. У сцены сильно громко.

И она, оставив меня, развернулась и пошла к выходу. Наверное, со стороны, тем, кто за нами следил, а таких, поверьте, было не мало, показалось, что она мной не довольна и мы рассорились. Потому, что и я круто развернулся, чтобы не терять времени, и поспешил за кулисы. Уже поднимаясь по правой лестнице, ведущей на сцену, я услышал девчоночьи возгласы, обращённые ко мне, но не обратил на них внимания.

Меня увидели.

— Ты с нами? — спросил Серёга Овечкин, проигрывая «коду».

— Одну песню пока исполню. Двадцать лет спустя.

— Или двадцать раз? — «схохмил» маленький пошляк с большим басовым Фендером.

— О, Миха! — обрадовался Сашка Говердовский. — Всё работает, как часы. Фирма, есть — фирма. Не то, что наш самопал! И гитары, и аппарат, и акустика… Клавиши — вообще абзда! Ирка пищит и тащится.

— Двадцать лет сыграем! — возбуждённо огласил я.

— Окей.

Он отступил от микрофона. Я, взяв свою акустическую «Айву» и, накинув ремень, подключил её звукосниматель и сказал в микрофон, ещё не видя Ларисы. Голос получился дрожащим и неуверенным.

— Эта песня прозвучит для самой лучшей девушки во Вселенной. Для единственной и неповторимой.

Я начал проигрыш: ту-ту-у-у, тудуту-у, тутудуту-у-у, туту-у, тудуту-у-у…

— Я прошу тебя, сумей забыть все тревоги дня. Пусть они уйдут и, может быть, ты поймешь меня. Все, что я скажу, не знаешь ты, только ты тому вина. Понял я, что мне нужна, нужна одна лишь ты, лишь ты одна.

Голос дрожал, но я постепенно успокаивался. Однако девушку я видел словно в мареве миража. Я смахнул капли пота.

— Этот день нам вспомнится не раз, я его так ждал. Как мне хорошо с тобой сейчас! Жаль, что вечер мал. Я прошу тебя: побудь со мной, ты понять меня должна. Знаешь ты, что мне нужна, нужна одна лишь ты, лишь ты одна. Хочу, чтоб годам вопреки, так же были мы близки, так же были мы близки, и двадцать лет спустя[1].

Допев и доиграв песню, я снова метнулся со сцены. Софиты и обильный пот мешали мне не упускать из вида Ларису, тем более, что народа было очень много и танцевали даже у дверей. Даже в фойе танцевали. Не вмещались желающие в зал с елкой, которая играла огнями и мешала «простреливать» зал взглядом. Аппаратура у ребят была классная и громкая.

Ларисы у дверей не оказалось. Сердце моё упало на пол. Я его пнул ногой, как футбольный мяч, и, проследив его полёт через фойе до лестницы и выше, окаменел. Ларису тянул за собой какой-то рукастый верзила в матросской форме, виднеющейся из-под шинели нараспашку. Девушка не особо упиралась, но «тянулась» за морячком, словно шла не по доброй воле, и смотрела на дверь фойе. Увидев меня, она призывно махнула другой рукой. Я всё понял и двинулся вперёд, не особо поспешая, чтобы не привлекать внимание, но широким шагом.

Нагнал я матросика возле раздевалки и преградил ему дорогу.

— Куда спешите, товарищ старшина? Похищаете нашу Снегурочку?

— К-к-какую Снегурочку? — опешил морячок и резко остановился.

— Ну, как какую? Лариса у нас Снегурочка. Сейчас должна уже быть переодета и скоро её будут вызывать к елке. О! Вон уже и Дед Мороз прибыл! Так, что… Давайте-давайте… Отпускайте, молодой человек, нашу Снегурочку. Не срывайте мероприятие.

Я смотрел на морячка укоризненно.

— А ты кто такой? — усмехнулся морячок. — Зайка-побегайка? Это же ты сейчас песню со сцены пел? Что ты мне баланду травишь⁈ Не ухажор ли ты, Ларискин? Писали мне, что объявился такой тут, млять, поэт-песенник. Нахер пошёл! Порешу!

Морячок дёрнулся в мою сторону, но лишь для того, чтобы отпугнуть, а потому, я не сдвинулся с места.

Тогда он, с явным сожалением на лице, скользнул левой рукой под шинель и себе за спину.

— У него там пистолет, — сообщил Флибер и притормозил время. Он сейчас достанет ствол и сразу от пуза начнёт стрелять. Паренька-то было кому настропалить и ствол в руки вложить. Ни с халуаевцами, ни с начальником краевого управления милиции отношения так и не сложились. А они территориально «дружили». А, как известно, враг моего врага — мой друг. Вот и дружили они против меня, да… Не очертил я красные линии, куда не позволялось бы моим недругам заходить, да-а-а… Да и кто я такой, чтобы их очерчивать? А то что? Спросили бы они. Не начинать же было с ними настоящую войну. Со спецназом ГРУ? Со всей милицией? Да вы смеётесь!

Я рывком сблизился с ним и взял его руку у запястья. Взял и крепко-крепко сжал. Надавив на кость и сухожилие, чуть выше места, где пальпируют пульс. Это болевая точка, если правильно и с нужной силой нажать. Я нажал, и время сдвинулось с места. Его звали Александр. Он вскрикнул от боли и, отпустив руку Ларисы, попытался меня ударить, но я низко присел. Его кулак пронёсся, как лопасть пропеллера. С такой же скоростью и с таким же шумом.

— Барабанщик, епта! — подумал я, вставая из почти полного приседа, и блокируя его правую руку возле локтя своей ладонью.

Потом я перехватил своей левой рукой его правое запястье, резко сместился вправо от себя к его левой руке и, выдернув её из-под полы шинели, заломил за спину, а потом крутнул и его правую руку над его головой, почти сведя его кулаки вместе. Он снова вскрикнул. Я ткнул его подошвой в подколенную впадину, и он, упав на колени, снова взвыл. К нам метнулись дежурные с повязками пятикурсники.

— У него, скорее всего, оружие! Вызывайте милицию и дайте что-нибудь, чтобы связать человека. Шарф какой-нибудь…

— Не сломай ему руки, — сказала Лариса без тени сочувствия в голосе. — Он барабанщик.

— Теперь ему не барабанить, а стучать придётся. Лет пять, а то и десять.

— За что, — удивилась девушка.

— У него тут, — я похлопал морячка по пояснице, — пистолет прощупывается. Он хотел его достать, а я не позволил. Он мог бы и пострелять здесь немного, да, Саша? Хотел пострелять?

— Попугать хотел, — прокряхтел он.

— А так… Без ствола? Слабо?

— С тобой, говорят, без ствола не справиться.

— Кто говорит? — тут же начал я экспресс-допрос.

— Не важно. Друзья говорили.

— Что за друзья? Имена, прозвища, фамилии?

— Пошёл ты!

Парень дёрнулся, но застонал. В это время я заводил и правую его руку за спину «снизу», как и левую и он попытался вывернуться. Не получилось… Появились милиционеры. Их УАЗ — «цыплёнок» стоял перед институтом.

— Что тут происходит? — спросил старший сержант.

— Попытка похищения человека и вооружённое нападение.

— Вооружённое? — удивился милиционер. — Где оружие? У кого?

— Тут прощупывается, — сказал я. — Потрогайте.

Сержант склонился над «барабанщиком» и пощупал выпирающий из-под шинели «ствол».

— Тэтэшник? — удивился он и откинул чёрную шинель.

— Ствол! — изумился его напарник.

Понятыми выступили старшекурсники, дежурившие в фойе у раздевалки. Нас опросили прямо на месте происшествия. В то время, когда Дед Мороз вызывал «настоящую» Снегурочку. Елка заиграла огнями. Мы видели её огни в окнах конференц-зала, через стеклянные входные стены, чей корпус стоял чуть ниже учебного.

— Да-а-а… Потанцевали, — проговорил я.

— Вот дурак! — в который уже раз проговорила Лариса. — Я ещё летом сказала ему, что не люблю его.