И в Москве он попросил меня поучаствовать в показательных выступлениях. И я поучаствовал, продемонстрировав несколько ката, проведя учебно-демонстрационный спарринг с японским мастером, и ката-бункай, которые мы показали с Владимиром Жлобинским.

Наша с Владимиром техника впечатлила и японскую и нашу стороны.

После отъезда японской делегации было проведено совещание, на котором на базе спортивного клуба «Фрунзенец» на Садовой-Триумфальной был организован Всесоюзный центр подготовки инструкторов карате, а при Федерации борьбы была создана «Комиссия по борьбе каратэ». В эту комиссию вошел и я, и Владимир Жлобинский, который за то время, что мы с ним были знакомы, вырос в настоящего мастера уровня первого дана — минимум.

Владимир там же в центре подготовки инструкторов сдал квалификационный экзамен (чтобы второй раз не ездить, как сказал я) и получил корочку инструктора. Мне корочку выдали за «красивые глаза» и за подготовку такого мастера, как Владимир.

Так, что в декабре, когда в Москве проводилось учредительное собрание, куда съехались представители школ карате из полусотни советских городов, и была создана Федерация карате СССР, то на это мероприятие вместо меня поехал Владимир Жлобинский в качестве члена аттестационной комиссии. Я же от деятельности в полугосударственных структурах, какую сделали из федерации каратэ, отказался. Товарищи по комитету не рекомендовали, ибо знали, чем сие обернётся, да-а-а…

[1] https://rutube.ru/video/05d13330a7d44f8a2af48a0eb3f88476/?r=plwd

Училось легко. Я приучил себя зубрить ещё в школе, а тут без зубрёжки просто никак не обойтись. Только с англичанкой мы сразу нашли общий язык, и он оказался, как не странно, французским. Просто я французский знал не очень. Практики, кроме перевода фильмов, не было. И как-то на уроке, окончание которого англичанка затягивала, я сумничал, сказав известную фразу из известного фильма «Же не манж па сис жур». Действительно я не был голоден, просто на большом перерыве мы договаривались с Галинкой встретиться. Я обещал ей дать перевод газетной статьи из «Москоу ньюз», так как у них семинар по английскому был после нас, а она… не смогла.

В Галиной у нас любви не получилось никакой, и слава богу. Девушка она была хорошая, а я парой не очень. Непостоянен-с! Да-с! Поэтому даже на картошке я к ней не приставал. Было к кому, хе-хе. Было, да… Мы стали хорошими друзьями и этот шаг от неё был искренним.

— О! Впервые слышу правильное произношение этой крылатой фразы. Вы знаете французский? (Oh! Pour la première fois, j’entends la prononciation correcte de cette phrase ailée. Vous connaissez le français?)

— Да. Я знаю французский! (Oui. Je connais le français!)

— Хм. Весьма самонадеянно. Я учила французский пять лет и то, полагаю, что не знаю его. Вы, долго учили французский? (Hum. Très présomptueux. J’ai appris le français pendant cinq ans et je ne le connais pas. Vous avez appris le français depuis longtemps?)

— Года два… (Deuxans…)

— Произношение у вас неплохое, но насколько глубоко вы знаете французский язык? (Vous avez une bonne prononciation, mais à quelle profondeur connaissez-vous le français?)

— Думаю, что не очень глубоко. Я не получаю удовольствие от прочтения Александра Дюма в оригинале. (Pastrès profond. Je n’ai pas le plaisir de lire Alexandre Dumas dans l’original).

— Хм. Французский юмор не похож на русский, — продолжила англичанка' по-французски. — Игра слов и двусмысленность, которые присущи французской лексике, вызывают сложность перевода и восприятия шуток носителями других языков. Надо жить в стране, чтобы понимать шутки. В русском юморе больше используется ирония и сарказм, Весьма часты элементы самоиронии.

— Согласен, — ответил я.

— Отлично, отлично, Шелест. А я уж думала, что ты надо мной подшучиваешь.

— Не имею привычки подшучивать над женщинами. Это может слишком дорого стоить.

— Хм! Разумно-разумно… Откуда такие познания?

— У меня мама преподаватель.

— Тогда понятно. Спасибо за доставленное удовольствие общения на французском. Я его люблю больше, чем английский, только никому не говори об этом.

Англичанка улыбнулась.

— Урок закончен, — сказала она, продолжая чему-то улыбаться.

С тех пор мы часто болтали с ней после занятий на разные житейские темы. У неё была маленькая четырёхлетняя дочка, и не было мужа. И было ей всего двадцать пять. И у нас с ней завязалась настоящая дружба. Дружба, друзья мои, дружба! Бывает такое, да… Я даже давал ей на пару месяцев небольшой пятнадцатидюймовый жидкокристаллический смарт телевизор с возможностью подключения твёрдотельного накопителя для просмотра на нём мультиков и художественных фильмов. Да так и «забыл» у неё, сказав, что он мне не особо-то и нужен.

Все знали откуда у меня деньги и некоторые пытались просить в долг. Особенно приезжие обитатели общаг. И было сложно им отказывать. Но я отказывал. Даже Гришке Мицуре. Правда, ему я продавал по символической цене трёх килограммовые емкости с разными бульонами. На выбор. Пять рублей банка и вот тебе еда на три месяца. А если ещё лапши ящик… Однообразная еда — да. Но ведь — еда. А если туда ещё и тушёночки? Да картошечки? Да какой-нибудь крупы? Да зажарочки? Короче, вскоре все наши общаги подсели на мои эрзац-продукты. Через Гришку Мицуру.

Лапша быстрого приготовления была изобретена в Японии в пятьдесят восьмом году и делали её, обжаривая во фритюре. Вот я и подарил Григорию электрический домашний тестоделитель макаронных изделий, млять, и объяснил, как готовится лапша. Когда он мне надоел, да… Григорий отвёз машинку домой и через месяц стал приторговывать в общаге жаренной лапшой домашнего приготовления, ха-ха, которую готовила его мама. Ну и моим бульоном, естественно. Бульон делать я его научить не мог. Но, в конце концов, я выдал ему десятикилограммовую емкость. Чтобы хватило на год. И Григорий тогда совсем отстал.

И после этого случая с лапшой я подумал, что в Афганистане очень бы пригодились консервы не в жестяной банке, а в пластиковой упаковке. И в Японии уже производились консервы в так называемых «реторт-пакетах». Реторт-пакет состоит из нескольких ламинированных слоёв, способных выдержать высокие температуры при стерилизации в автоклаве. А у американцев были консервы в так называемом «ламистере», то есть в алюминиевом контейнере.

Об этих консервах я и рассказал майору-куратору. И майор-куратор задумался. И, видимо, после его доклада, задумалось руководство управления «С» в лице Дроздова. И меня вызвали, аж в Москву под светлы очи, так сказать, Юрия Ивановича.

— Рассказывай, — коротко сказал он, — что предлагаешь. Ты же не просто так затеял этот вброс. Знаю я тебя.

Я рассказал и предложил. Предложил на Тайване наладить выпуск японских консервов в разной лёгкой упаковке для наших сухпайков.

— Маркировку можно использовать и американскую, и японскую, и советскую. Для ДРГ под легендой душманов — зарубежную, для наших бойцов нашу.

— Ты про душманов от кого слышал?

— Это же на фарси — враг? Изучаю язык вероятного противника. Вот и придумалось.

— Придумалось ему! И на какой ты сейчас стадии изучения фарси?

— Словарь-разговорник читаю. В Московском университете купил у студентов.

— Почему считаешь, что мы будем в Афганистане?

— Так, это… Григорьев говорил, что у нас на границе проблемы и разведывательные коптеры нужны именно там. А где коптеры, там и ДРГ…

— Хм. Логично. Что с твоими коптерами? Когда покажешь? Обещал после нового года

— Так новый год только-только намечается, — сказал я, разведя руками — а меня не отпускают на Тайвань «по делу срочно».

— После нового года поедешь. Сессию сдашь и поедешь.

— Да, сдам я сессию, — скривился я. — Там сдавать-то… У меня по всем предметам зачёты-автоматы.