— Не-не-не, Володя. Тут я тебе не помощник!

Подошёл, какой-то съёжившийся и нахохлившийся, Федько. Он, как-то странно дёргаясь и жеманничая, и сдавливая голос, спросил:

— Миха, дай закурить.

Вообще, некоторые ребята вели себя странновато от самого вокзала. Кто-то беспричинно смеялся, кто-то выкрикивал хохмы, кто-то дёргался, как марионетка. Федько, играл роль то ли приблатнённого, то ли наркомана. Курьянов тоже продолжал артистическую компанию. В автобусе он пробовал петь полуматерные куплеты, типа: «стиль баттерфляй на водной глади продемонстрировали… девы», или «Себя от холода страхуя, купил доху я на меху я, но с той дохой дал маху я: доха не греет… абсолютно». И кто-то этой пошлятине смеялся.

Вот и сейчас «Кура» пел песню: «А ну отдай мой каменный топор» Владимира Высоцкого и пел в принципе, неплохо. Я бы так точно не смог. Вокруг него собралась приличная группа слушателей.

— Так, хватит музицировать, — сказал наш старший, видимо какой-то преподаватель. — Девушки размещаются здесь. Матрасы здесь уже постелены. Получайте постельные принадлежности. Остальные группы получайте матрасы и бельё и следуйте за своими кураторами.

К Донцову подошёл какой-то взрослый парень и что-то зашептал ему в ухо. Я двинулся вслед всеми к большому складу не особенно торопясь, а больше всматриваясь в лица и запоминая обстановку для дальнейшего переноса её на полотно. У склада я выстоял стометровую очередь и, выйдя с матрасом и вещами из пыльного помещения, увидел Курьянова, машущего мне рукой. Я посмотрел в сторону.

— Миха, Миха! Шелест, мать твою! Пошли, покажу, где мы расположились.

— Почему нет? — подумал я. — Какая мне разница?

Про Курьянова я знал всё. И он, каким был, охламоном и пьяницей, таким и останется до конца своих дней. Но я знал и то, что он — один из немногих, кто останется мне верным другом, хотя и встречались мы с ним после выпуска института не часто. И память у него, кстати, была одна из лучших на потоке. Э-э-э… Почему была? Вот он весь передо мной, ха-ха…

— Пошли-пошли…

— Ищешь кого-то? Галочку?

— Ага.

— Она в «храме божьем», га-га! — гоготнул Кура. — Потом встретитесь. Хоть целовались, нет?

— Не твоё дело, — улыбнулся я.

— Целова-а-а-лись! — разулыбался он. — Пошли-пошли.

Мы пошли и пришли к длинному зданию барачного типа, похожего на коровник. Наверное, он когда-то и был коровником, потому что пахло в нём соответственно. Но внутри был настелен пол и было, в общем-то, чисто. Стены белели свежей извёсткой.

— Вон наши матрасы, — Курьянов показал на два матраса в общем ряду с дыркой между ними. — Клади туда матрас!

Я положил, но бельё расстилать не стал, а вынул из рюкзака свернутый надувной матрас и, нажав на кнопку, надул его. Матрас был тонким, пятисантиметровой толщины, но прочным и плотно накачанным. Его я положил на набитый соломой матрас, а потом уже постелил бельё. Все смотрели на мои манипуляции, открыв рты.

— Это что такое было? — спросил Кура. — Спальный матрас? А как ты его надул?

— Тут сбоку баллон с газом.

— Это типа, как акваланг?

— Типа того.

— Ну, ты, Миха, даёшь! — покрутил он головой. — И много у тебя ещё таких приколюх?

— Есть ещё немного, чтобы вы не скучали, — сказал я, улыбнувшись, и завалился спиной на одеяло, прикрыв глаза.

На обед меня разбудили, попинав по пяткам.

— Пошли, Миха, поберляем, хе-хе, — сказал через ужимки, Федько. — Дай сигаретку.

— Х*й завёрнутый в газетку вам заменит сигаретку, — выдал на гора очередной эвфемизм Курьянов. — Что ты пристал к Мишане? У него не бездонная скатерть самобранка.

— Кхе! — выдавил я из себя вставая со спины на ноги рывком тела. — Мне не жалко. Только, не стучи меня больше по пяткам, Андрей. Могу нечаянно ногу сломать. Рефлекторно.

— Это, кхе, как это?

Андрей скривил в напряжённой улыбке лицо.

— А вот пробуй ещё пнуть.

Я снова завалился на спину на свой матрас и демонстративно накрыл глаза подушкой.

— Давай, — скомандовал Флибер, и я снова толкнулся головой и руками от плотного матраса.

Время двигалось медленно. Я толкался на вверх, а вперёд и попал Андрею, ткнувшему меня по пяткам носком кеда с приличного расстояния, чуть выше колена в бедро, выбив опускающуюся и ищущую опору ногу. Андрей упал на меня, выставив руки, локтями которых попал точно в мои ладони. Самортизировав, я мягко оттолкнул Федько и он снова встал на ноги.

— Пи*дец, — глубокомысленно выразился Курьянов, раскрыв рот. — Цирк — шапито, млять!

— Пи*дец, — согласился Федько. — Ты же мог мне ногу сломать!

— О том и был разговор.

— Ты же на видел, когда я…

— У меня рефлексы, — хмыкнул я и подумал, — и Флибер.

— Ну, самбист! — покрутил головой Андрюха. — А как тебя будить, если что?

— Я услышу, — пожал плечами я. — По пяткам неприятно.

— Нас так в интернате будили, — сказал Андрюха.

Ну, да, я помнил, как он рассказывал нам, что какое-то время обитал в детдоме, а потом жил у тётки.

— Пошли уже жрать! — воскликнул Курьянов. — Не останется ничего. Там гуляш с картофельным пюре. М-м-м-м… Люблю пюрешку с подливой.

— Ха-ха, — рассмеялся я. — Через месяц макаронам радоваться будешь.

Успели мы вовремя. Ещё не все двести человек выстроились перед раздачей и мы, довольно скоро сидели за столом и, как говорил Федько, «берляли». От слова «берло».

— А что такое «берло»? — спросил я.

— Так в интернате еду называли, — дёрнув плечами, ответил Федько.

— Это не еда, а любая выпивка: водка, вино… На уголовном жаргоне.

— Откуда знаешь? — удивился Курьянов.

Я улыбнулся.

— Школа жизни.

— Да ты, вроде, не похож на бывалого, — прошептал, склонившись к моему уху, Кура.

— Не претендую. Я далёк от культуры, — я взял это слово в кавычки, — синепёрых. И очень не люблю ни их самих, ни их жаргон, ни правила. Прямо до дрожи, как не люблю. И предлагаю не засерать другим ни мозги, ни уши. В приличном обществе находимся. Тем более, если кто не знает, если ты не блатной, то могут призвать к ответу даже за «гнилой базар» и за попытку казаться блатным. А оно вам надо? Да и мало ли тут бывших сидельцев, кто знает? Да и пошло это казаться не тем, кто ты есть на самом деле.

Капусты в щах было много, мяса в щах не было совсем, но бульон мясом пах. Гуляш был пресным и стало понятно, что туда и отправили уже вываренное и обжаренное мясо. Экономика должна быть экономной… А на ком ещёэкономить, как не на студентах, которые, по умолчанию, должны стерпеть всё, под угрозой отчисления из института. Особенно — запуганные напрочь абитуриенты.

Права качать смысла не было, но я попросил у поварихи меню, где прочитал, что щи должны быть с мясом. Потом подозвал взглядом Галчонка и ткнул пальцем в меню, сказал так, чтобы слышала повариха:

— Составьте акт, что в щах мяса не было. И дай подписать трём студентам. Я подпишу.

Галина раскрыла свои синие глаза ещё шире и они совсем стали анимешными. Я подмигнул. Галина заморгала.

— Так и сделаем.

Я обернулся к поварихе и отдав меню строго сказал. Принесут меню — тоже подпишите.

— Да кто ты такой? — пренебрежительно скривилась дородная баба.

Я оглянулся по сторонам и, расстегнув нагрудный карман, как Остап Ибрагимович, показал её красную корочку на которой было написано чёрными буквами «КГБ СССР». Только у меня это была настоящая «корочка», а не зеркальце с красным тылом.

— Ты это что удумал, Мишка? — хлопая ресницами, как крыльями, спросила Галина.

— Надо с первого дня брать порядок в свои руки иначе удачи нам не видать. Если они с первого дня на нас экономить начали, то через месяц мы тут с голоду передохнем.

— Не передохнем. Картошки на полях много!

— Ну, только если это… Отопления в бараках нет, а нам тут до октября торчать. Переболеем все. А нам ещё учиться, учиться и учиться, как завещал великий и могучий…