Девушка была просто прелесть, как хороша. У неё был удивительно красивый макияж. Таких «теней» я в этом институте не видел. Да и в городе, наверное, тоже… Веки с ресницами походили на крылышки бабочки махаона. Очень красивые!

— Ну, ты слышишь меня? Поехали! Скорее! Ты ведь довезёшь меня до дома с машинкой? Она большая?

— Не-е-е… Она не большая. Электрическая. Ног, довезу, конечно.

Я, плюнув на следующий семинар по электротехнике, вышел из института, сопровождаемый красавицей, одетой в леопардовое, явно из валютника, пальто и в шапке из страусиного пуха… Я был одет скромно в японскую куртку — «Аляску», в каких ходило пол города. Ветра-с, однако, такие, что не застегнувшись до самого верха и оставив перед собой только отверстие для лица, можно было противостоять непогоде.

— Ух ты, какая машина! — сказала девушка, уверенно усаживаясь на переднее сиденье, откидываясь на спинку и вытягивая ноги в дорогих импортных сапогах. — Ну, чего ты? Поехали уже!

Я захлопнул «варежку» и стронул машину с места.

В этом году зима стояла совершенно бесснежная и мы домчались до моего дома минут за двадцать. Зато потом «пилили» через весь город часа полтора. Лариса жила на улице Кирова. Аж возле мореходного училища, где, кстати рядом стоял лодочный гараж дядьки Саши — младшего папиного брата. И куда мы неоднократно ходили, чтобы порыбачить с лодки. Да-а-а… Выкидывает же коленца жизнь. То окна, где живёшь, выходят на тюрьму, то на дом, хе-хе… Диалектика…

— Тебе когда её отдать? — спросила девушка, стоя в двери своей квартиры на шестом этаже.

— У мамы есть ножная. К этой она так и не привыкла. Говорит, слишком маленькая и скорость стежка она не чувствует. Поэтому…

Я пожал плечами.

— Когда исчезнет надобность…

— Ты так странно выражаешься… Как диктор телевидения. Ну, спасибо тебе. Пока. Сяду прострачивать платье.

— На вечере встретимся?

Девушка улыбнулась.

— Куда я теперь денусь? Первый танец твой.

— А я думал все. Может, за тобой заехать на машине?

— Не надо заезжать, — нахмурилась она. — Я не люблю машины.

Я понял, что у неё есть парень. Ну, да и ладно. Парень не стенка, можно и подвинуть. Тем более парень, который ушёл в армию. Виртуальный парень… Я «помнил» её историю и чем она закончится. Она должна хорошо закончиться. Кхм-кхм… Для меня и для неё, да. Свадьбой она должна закончиться. Правильно! А чем ещё? Ведь это была моя единственная во всех мирах жена. Будущая жена…

— Однако, как бы не сорвалось… Мало ли? Один шанс из тысячи… Ведь это был тот мир в котором я уже имел машину, которые она так не любила, потому что её отец разбил купленную в долг Волгу ГАЗ-24. А сейчас отрабатывал долги на севере. И от того в их благополучной до этого семье возник разлад матери с отцом. Не отразится ли наличие машины на наши отношения, внеся необратимые, зеркальные, так сказать, последствия.

Так думал я, едучи по городу в котором вдруг пошёл первый за эту зиму снег. Уже стемнело. Ксеноновые фары Мазды освещали дорогу, а снежинки суетились по лобовому стеклу, пытаясь убежать, ускользнуть от резиновых дворников.

— Вт и начался основной период жизни, — сказал я сам себе. — Кончилось детство.

Я сидел на теннисном столе в фойе перед конференц-залом. Как и ещё несколько ребят. На мне были надеты не обычные для моды этого времени не расклешенные американские джинсы и рубашка. Обе вещи изготовленные фирмой Ливай Страусс. На ногах были коричневые, почти оранжевые, со шнуровкой, туфли Саламандер. Синий с оранжевым сочетаются на контрасте. Не расклёшенных джинсов на рынке этого времени вообще не было и мои вызвали немало пересудов на потоке.

В конце концов общественность сошлась на том, что мужская фигура так выглядит естественнее, чем в широких траузерах. Сейчас, вообще-то, мода предпочитала огромный клёш свыше тридцати сантиметров и ботинки на платформе и толстом каблуке. Я моду парней имею ввиду, если что. Я попробовал поносить такое, не пошло. Не красиво. Да и собьют с копыт, не отмашешься. Как устоять на десятисантиметровых ходулях? Купив в каком-то двадцать первом веке эти джинсы, я даже обрадовался, что где-то такие есть. Мода семьдесят восемь тире семьдесят девять мне не очень нравилась.

Лариса появилась как то неожиданно. Я всё поглядывал и поглядывал на лестницу, по которой спускались студенты, надеясь её увидеть, но, вроде, отвернулся на секунду, и вот она уже на её середине. В лёгком, совершенно не зимнем, розовом шелковом платье и накрашенная совершенно волшебным образом Тёмно-русые волосы локонами спадали на плечи, каблучки белых туфель-лодочек, сидящих на ей точёных ножках цокали по каменным ступеням.

Молния промелькнула между нами. Она сошла вниз и мы взялись за руки. И некоторое время молчали. Похоже и она почувствовала этот разряд, который ударил меня прямо в сердце.

— Сумасшествие какое-то, — подумал я и спросил у Флибера. — Что это было?

— То редкое явление, когда людей связывает сила, — просто ответил он.

— Значит, мы точно будем вместе? — спросил я с колотящимся сердцем.

— Не факт. Сила, связать — связала, а человек ведь и разрубить может.

— Всё! Увянь! — отмахнулся я и сказал, обращаясь к «моей» Ларисе: — Пошли в зал? Там уже давно играют.

Мы танцевали и танцевали, танцевали и танцевали, пытаясь даже быстрый танец превратить в парный. Все остальные вставали в кольца и изображать дёргающихся марионеток, а мы умудрялись изобразить, что то типа вальса, но чаще всего просто стояли обнявшись и слегка раскачиваясь «через такт».

— Не люблю быстрые танцы, — сказала Лариса.

— Ты хорошо двигаешься, — ответил я.

— Ты тоже. Спортсмен?

— Немного.

— Ага, «немного»! Я поузнавала у своих подшефных эмхашников. Ты, оказывается, почти знаменитость: отличный художник, отличный спортсмен.

— А можно не обо мне, а? — попросил я, скривившись. — Такой вечер хороший.

— Нет я хочу про тебя всё узнать, — сказала Лариса и даже в движении сбилась с ритма. — Оля сказала, что ты сам на машину заработал валюту, но не сказала как.

— Ты же сказала, что я хороший художник. Повезло в Японии продать свои картины.

— Хм. У нас мало хороших художников, или ты лучший? — спросила она.

— Я же говорю, повезло. Был помощником вожатого в пионерском лагере «Океан» и нарисовал отдыхающих там японских детей. Подарил им эти картинки, а картинки понравились одной тамошней мадам, которая предложила союзу художников СССР устроить в Японии выставку моих работ, а потом организовала аукцион. Вот я и заработал немного. Сейчас там моя книжка издаётся с картинками. Тоже деньги приносит.

— Интере-е-е-сно. Самбист, каратист, художник и артист.

— Почему — артист? — удивился я.

— Говорят, ты ещё и на гитаре хорошо играешь. Значит — артист.

— Откуда по гитару узнала? — спросил я.

— А, вон, Иришка на сцене. Она из наших технологов-третьекурсниц сказала, что какой-то Миша Шелест с ними репетировал. Не ты?

Она чуть ли не ехидно улыбнулась, вздорно блеснув глазами.

— Ах эти глаза напротив, — подумал я.

— Там наши ребята первокурсники играют вторым номером. Проба пера, так сказать. А мы тренировались играть в совхозе от нечего делать. Вот и позвали поддержать, пока репетировали…

— Поддержал?

— Ага, — кивнул я.

— А почему сам не играешь?

— Не моё это, — скривился я, — на сцене стоять. Как клоун…

— Чего это, как клоун? Они не клоуны. Молодцы ребята! Мы вот танцуем, а они пашут. Знаешь, как тяжело музыкантам. Особенно когда струны тугие. Я сама на домре играла и на сцене сидела.

— Вот блин, — расстроился я. — Не знаешь, что сказать.

— Да, я что? Я не то имел ввиду. Просто, я не музыкант. Так… Для себя, для друзей…

— А я, — друг?

— Для меня — ты больше, чем друг, — хотел сказать я, но сказал. — Конечно друг.

— Тогда сыграй со сцены для меня.

— Во, мля, — подумал я, очень сильно удивившись. — Это она так меня, что… подчиняет, что ли? Да и ладно… Пусть подчиняет. Или проверяет, пойду ли я ради неё на сцену? Да и ладно…