Рождение Лиги свободы ознаменовало начало организованной, четко выраженной оппозиции «Новому курсу» со стороны правых, включая правое крыло собственной партии президента. Но червь сомнения в эффективности «Нового курса» и даже в его конечных целях начал грызть и других, в том числе либералов. К началу 1935 года около десяти миллионов человек, более 20 процентов рабочей силы, все ещё оставались без работы. Казалось, страна барахтается, не находя действенного средства от недугов, от которых она страдает уже полдесятка лет. Даже Лорена Хикок поддалась настроению недовольства. Уже в апреле 1934 года она призналась Хопкинсу из Техаса: «Никогда раньше, с тех пор как я взялась за эту работу, я не была так удручена». Когда один техасский бизнесмен без обиняков заявил ей, что выступает за фашизм в Соединенных Штатах, она призналась Хопкинсу, что «честно говоря, после почти года поездок по этой стране я почти вынуждена с ним согласиться. Если бы я была на 20 лет моложе и весила на 75 фунтов меньше, думаю, я бы начала быть Жанной д’Арк фашистского движения в Соединенных Штатах… Я нахожусь в этом путешествии уже чуть больше двух недель. За все это время я не встретил ни одного человека, который выглядел бы уверенным и жизнерадостным. Нагрузки растут, и они не видят никаких улучшений… Никто, кажется, больше не думает, что все будет РАБОТАТЬ».[376]

В кратком отчете Хопкинсу под Новый год 1935 года Хикок повторила свои опасения по поводу «потерянного поколения»: мужчин старше сорока лет с полугодовалыми семьями, людей, которые могут никогда не получить работу. «Из-за потери навыков, из-за умственной и физической деградации, вызванной долгим вынужденным бездельем, клиенты службы помощи, люди, которые дольше всех оставались без работы, постепенно переходят в разряд безработных — ржавые инструменты, брошенные, не стоящие больше использования… И так они идут дальше — исхудалый, оборванный легион проклятых промышленностью. Обескураженные, апатичные, многие из них ужасающе терпеливы».[377]

Но загадочное терпение американского народа перед лицом невзгод, которое так неизменно поражало Хикок и других, начало истощаться. Все более очевидными становились признаки поляризации электората и судьбоносного смещения американского центра политического притяжения. Разочарование, порожденное возросшими надеждами и застопорившимся прогрессом, стало проявляться все более явственно по мере того, как шёл 1934 год, а восстановление оставалось недостижимым. Разочарование иногда искало нетрадиционного выхода. Неистовый сенатор от Луизианы Хьюи П. Лонг в январе 1934 года запустил своё общество «Разделим наше богатство» с обещаниями «сделать каждого человека королем» путем массового (и совершенно фантастического) перераспределения национального достояния. В том же месяце калифорнийский врач доктор Фрэнсис Таунсенд основал компанию Old Age Revolving Pensions, Ltd., чтобы продвигать свой заманчивый нострум о выплате двухсот долларов ежемесячно всем американцам старше шестидесяти лет. В июле 1934 года всеобщая забастовка, возглавляемая воинственными грузчиками, ненадолго парализовала СанФранциско. В сентябре другие забастовщики остановили текстильные фабрики от Новой Англии до Каролинских островов. Писатель-крестоносец Эптон Синклер баллотировался на пост губернатора Калифорнии с утопической коммунистической платформой «производство для использования»; на выборах в ноябре он собрал около миллиона голосов. Всего несколько дней спустя преподобный Чарльз Кофлин, эксцентричный, но широко популярный «радиосвященник» из Ройал-Оука, штат Мичиган, объявил о создании Национального союза за социальную справедливость как средства продвижения своей особой смеси инфляции и антисемитизма.

В ноябре 1934 года это бурлящее недовольство привело к беспрецедентному политическому результату. В американской политике было и остается трюизмом, что президентская партия теряет места в конгрессе на выборах в межгодие, но в новом Конгрессе, который должен был быть сформирован в январе 1935 года, республиканцы проиграли, сократив со 117 до 103 мест в Палате представителей и с 35 до 25 мест в Сенате. Теперь демократы будут иметь большинство в две трети голосов в обеих палатах. Рузвельт подготовил почву для ошеломляющих побед демократов в своей беседе у камина в июне 1934 года, когда попросил своих слушателей «судить о восстановлении» по «очевидным фактам вашей личной ситуации. Стало ли вам лучше, чем в прошлом году?». На самом деле, восстановление оставалось недостижимым, и немногие американцы жили заметно лучше, чем годом ранее, но демократы Рузвельта получали выгоду не столько от того, что они сделали, сколько от того, что они что-то сделали. Как долго американский народ будет довольствоваться простыми действиями без ощутимых результатов, остается только гадать.

В цифрах, определявших огромное большинство демократов, скрывалось событие, имевшее важное политическое значение: партия все быстрее выходила за пределы своей традиционной южной базы и охватывала новые группы избирателей в крупных промышленных городах Севера и торговых центрах Запада. Почти единственные успехи республиканцев на выборах в Конгресс в 1934 году были достигнуты на севере штата Нью-Йорк, в сельских протестантских округах в центральном и южном Огайо, Индиане и Иллинойсе, а также на Великих равнинах — во всех районах, которые неумолимо сокращались в демографическом и экономическом плане. Самые быстрорастущие группы населения Америки — католические и еврейские иммигранты и их дети второго поколения, имеющие право голоса, — массово переходили в Демократическую партию. Так же как и чернокожие на тех северных участках, где они могли голосовать. Будущее политической лояльности афроамериканцев было четко обозначено в Чикаго, где чернокожий демократ Артур У. Митчелл победил чернокожего республиканца Оскара Де Приста и стал первым чернокожим демократом, когда-либо избранным в Конгресс. Как будут использовать свою новую власть эти разбухшие избиратели, долгое время чувствовавшие себя аутсайдерами, придавленные полудесятилетием депрессии, а теперь только что получившие огромные права? Именно этот вопрос беспокоил лидеров демократов старой закалки в Палате представителей, которые сразу же начали искать способы контролировать потенциально непокорное большинство, которым они теперь владели. Когда новый Конгресс собрался в начале 1935 года, руководство повысило со 145 до 218 число подписей, необходимых для подачи петиции о снятии с выборов, которая могла заставить комитет выпустить законопроект для обсуждения на заседании Палаты. Даже эта прозрачная попытка обуздать радикализм нового Конгресса может оказаться недостаточной — особенно если президент сам станет радикалом.[378]

Теперь Рузвельт оказался в положении, аналогичном положению Линкольна после провала кампании на полуострове. Если бы летом 1862 года войска Джорджа Макклеллана взяли Ричмонд, Союз, по всей вероятности, был бы восстановлен с сохранением рабства, учитывая, что Линкольн в то время заявил, что его единственной целью в войне является восстановление Союза и ничего больше. Отступив из Ричмонда и оставив Ли и Конфедерацию сражаться ещё один день, Макклеллан обеспечил эскалацию войны, которая будет продолжаться до тех пор, пока рабство не будет искоренено, а социальный и экономический порядок старого Юга не будет разрушен. Когда Рузвельт в первые недели 1935 года размышлял о неутешительных экономических результатах «Нового курса», он мог бы задуматься о том, чем обернулось для Линкольна то давнее военное поражение. Ведь если бы Хью Джонсону и Генри Уоллесу удалось быстро восстановить процветание к 1934 году, самые амбициозные реформаторские устремления «Нового курса», возможно, никогда бы не воплотились в жизнь. По иронии судьбы, именно продолжающийся экономический кризис помог избрать в 1934 году демократическое большинство, настроенное на реформы, и дал Рузвельту возможность не просто оживить экономику, но и изменить сами очертания американской жизни.