В последние дни мая бесконечные колонны войск, грузовиков и танков начали пробираться по узким дорогам южной Англии, втискиваясь в «сосиски» — районы сбора, которые на картах планировщиков выделялись за портами погрузки от Корнуолла до Дорсета. После месяцев споров и планирования, политических, психологических и материально-технических мук «могучее воинство, — писал Эйзенхауэр, — было напряжено, как свернутая пружина… свернутая для того момента, когда его энергия должна высвободиться и оно преодолеет Ла-Манш в величайшей амфибийной атаке, когда-либо предпринятой».[1153] В новом передовом штабе SHAEF в Саутвик-Хаусе в Портсмуте Эйзенхауэра мучило последнее испытание: погода. Успех амфибийной атаки зависел от своеобразного созвездия луны, солнца и приливов. Десантным войскам, которые должны были быть высажены перед рассветом в День Дня Победы, требовалась как минимум полумесяц, чтобы осветить зоны высадки. Инженерам требовался отлив с первыми лучами солнца, чтобы обнажить пляжные препятствия Роммеля и дать максимум времени для их разрушения. Необходимое сочетание прилива и света наблюдалось только в три дня в начале июня — пятый, шестой и седьмой. Следующей доступной датой было 19 июня — две недели, которые могли бы стать вечностью, если учесть влияние на моральный дух войск, пересмотр логистики и нетерпение русских.[1154]

К 3 июня все войска были на борту своих кораблей, стоявших вдоль побережья южной Англии. Некоторые части американского флота, стоявшие в более отдалённых портах в Бристольском канале и за его пределами, уже вышли в море, чтобы утром 5 июня прибыть на пляжи Нормандии по расписанию. Затем, рано утром 4 июня, Эйзенхауэр получил от своих метеорологов сообщение о том, что поднимающийся атлантический шторм, направляющийся к Ла-Маншу, сулит катастрофу. Облака, проливные дожди и бушующее море лишат штурмовые силы воздушного прикрытия, поставят под угрозу малые суда и лишат точности стрельбы поддерживающих их морских орудий. Эйзенхауэр отозвал корабли, уже находившиеся в море, и приказал отложить выступление на двадцать четыре часа, до 6 июня.

В 3:30 утра следующего дня, 5 июня, Эйзенхауэр проснулся от того, что прогноз метеорологов подтвердился. Шквальный ветер трепал стальные тросы, крепившие заградительные аэростаты к кораблям в гавани Портсмута. Дождь хлестал по лобовому стеклу машины Эйзенхауэра, когда он пробирался сквозь непроглядную тьму к элегантному белому георгианскому особняку Саутвик-Хаус. Теоретически у него ещё оставалась возможность отложить поездку ещё на один день, до 7 июня. На деле же трудности с дозаправкой уже отозванных конвоев означали, что любая дальнейшая отсрочка должна быть перенесена на 19 июня — перспектива, последствия которой, по воспоминаниям Эйзенхауэра, «были слишком горькими, чтобы думать об этом».[1155] Далеко на востоке, в Москве, генерал Дин испытывал аналогичные муки в американской военной миссии. «Каждый раз, когда я объявлял об отсрочке, — вспоминал он, — мои акции достигали нового минимума. Российский Генеральный штаб никогда не был уверен, что согласованная в Тегеране майская дата не является частью плана обмана, который западные державы используют против своего российского союзника».[1156]

В Саутвик-Хаусе в предрассветном сумраке 5 июня Эйзенхауэр и его военные начальники попивали кофе у камина в конференц-зале с высокими потолками в ожидании последних метеорологических сводок. Прибыл офицер по погоде. «Думаю, мы нашли для вас проблеск надежды, сэр», — сказал он. В штормовом фронте наметился разрыв. Утром 6 июня откроется тридцатишестичасовое окно относительно ясной погоды. Когда на следующий день оно снова закроется, это может нанести ущерб последующим силам, которые должны были высадиться после того, как первые волны сойдут на берег. Но, по крайней мере, это было открытие. Эйзенхауэр спросил мнение собравшихся коллег. «Я бы сказал — вперёд!» ответил Монтгомери. Остальные согласились. Эйзенхауэр молча сел на диван, взвешивая свой выбор. Дождь плакал по окнам. Наконец он поднял голову и сказал: «Что ж, мы пойдём».[1157]

НА ДАЛЬНЕМ НОРМАННСКОМ БЕРЕГУ тот же шторм убедил немцев в том, что высадка неминуема. Роммель воспользовался передышкой, которую дала мерзкая погода, и отправился в свой родной город Ульм, чтобы навестить семью. В ранние часы 6 июня Рундштедт спал в пригороде Парижа. Гитлер в своей баварской горной крепости в Берхтесгадене, приготовившись принять свой ночной снаряд. Его персонал получил строгий приказ не беспокоить его несколько часов беспокойного, вызванного наркотиками отдыха.

Парашюты тем временем начали падать в ночное небо над Нормандией. Британская 6-я воздушно-десантная дивизия высадилась на восточном фланге района высадки, чтобы закрепить мосты через реку Орн. Американские 82-я и 101я воздушно-десантные дивизии спустились в долины рек Мердере и Дув, чтобы удержать западный фланг и воспрепятствовать укреплению противника на полуострове Котентен. Многие зелёные пилоты транспортных С–47, напуганные зенитным огнём, летели слишком быстро и слишком высоко. Мужчинам приходилось прыгать в темноту на скоростях, которые вырывали снаряжение из их тел, и терять сознание от слишком резкого торможения, когда статические лини отрывали чехол от парашютов. Пилоты разбросали свои «палки» по восемнадцать десантников на самолет по всему побережью Котентена. Многие С–47 вообще обогнули узкий полуостров и выбросили своих тяжело нагруженных десантников на быструю смерть в чёрных водах Ла-Манша. Другие тонули в болотистых долинах Котентина, которые немецкие оборонительные сооружения превратили в огромные мелководные озера. У деревни Сте-Мере-Эглиз десантники упали в окружение немецкого гарнизона, уже разбуженного пожаром на городской площади, и многие из них были застрелены в своих парашютах ещё при спуске. Оказавшись на земле, разрозненные и уничтоженные палки пытались собраться, подавая друг другу сигналы из укрытий двойными щелчками из выданных им для этой цели игрушек «крикет».

По иронии судьбы, хаотичное рассредоточение воздушно-десантных войск, сопровождавшееся сбросом тысяч манекенов, пошло на пользу захватчикам, усилив замешательство среди немецких защитников. Теперь были наглядно продемонстрированы недостатки раздробленной командной структуры немцев и ценность плана обмана «Фортитьюд». Первые разрозненные сообщения о десантниках союзников вызвали у немецких командиров на передовой мольбы об освобождении резервных танковых дивизий, но это решение находилось в руках человека, метавшегося в наркотической дремоте в далёком Берхтесгадене. Гитлеру даже не сообщат о нападении до полудня. Тем временем немецкий генеральный штаб был парализован нерешительностью: это вторжение или просто вторжение, возможно, первый и слабый удар в рамках двухсторонней атаки, подобной той, которую союзники только что успешно провели в Италии? Логика и сила духа по-прежнему диктовали, что главный удар придётся на Па-де-Кале. И вот, течение роковых часов, пока союзники перебрасывали солдат и оружие на берег, резервы панцеров не двигались.

В Ла-Манше, все ещё изборожденном пеной от не утихшего шторма, колоссальная армада из 6483 кораблей двигалась к побережью Нормандии в лучах серого рассвета. Над головой рои самолетов неслись на юг, бомбя и штурмуя немецкие объекты. Воздушная война настолько подавила Люфтваффе, что в день Д немцы смогли совершить лишь 319 неэффективных вылетов против пятнадцати тысяч у союзников. Военные корабли, некоторые из которых подходили к берегу на расстояние до восьмисот ярдов, расстреливали береговую оборону из своих больших орудий. В залитых водой штурмовых лодках сгрудились испуганные люди, замерзшие и укачанные, согнутые своими шестидесятивосьмифунтовыми боевыми ранцами, когда лодки рыскали и кренились по неспокойной воде в сторону пляжей.