Вдоль берегов реки Колумбия, по девственным водам которой за полтора века до этого плавали Льюис и Кларк, тысячи других рабочих возводили совершенно новый город Хэнфорд — место старой паромной переправы в почти безлюдных внутренних районах штата Вашингтон. Хэнфордский завод использовал воду реки для охлаждения и энергию реки, преобразованную в электричество плотинами Бонневиль и Гранд-Кули в рамках «Нового курса», чтобы приводить в движение три атомные сваи и четыре установки химического разделения. В этих гигантских сооружениях, неправдоподобно возвышающихся над холмистой равниной Колумбийского хребта, рабочие мучительно выжимали плутоний из нерадивой природы, по радиоактивной грануле размером с десятицентовую монету из каждых двух тонн урана.

На обоих заводах запретные технические проблемы неоднократно грозили сорвать или фатально задержать проект. Гроувс властно справлялся с ними. Когда загрязнение бором графитовых стержней управления поставило под угрозу работу урановых куч Ферми, он заставил производителей изготовить графит в соответствии со стандартами чистоты, которые раньше считались невозможными. Строительство газодиффузионной установки в Ок-Ридже само по себе было непосильной задачей даже для человека, построившего Пентагон. По завершении строительства, обошедшегося в 100 миллионов долларов, он представлял собой здание площадью сорок два акра, в котором размещались тысячи диффузионных резервуаров и которое окружали машинный цех площадью 2,9 миллиона квадратных футов и другие здания, занимавшие ещё около пятидесяти акров. Когда нехватка меди грозила сорвать строительство электромагнитного сепаратора в Ок-Ридже, Гровс заказал более тринадцати тысяч тонн серебра из федерального хранилища в Вест-Пойнте, чтобы намотать на него две тысячи гигантских магнитов сепаратора. Когда некоторые магниты оказались бракованными, Гровс приказал компании Allis-Chalmers изготовить их заново. Когда производство в Ок-Ридже оказалось слишком медленным, Гровс поручил инженерной фирме построить дополнительный диффузионный завод на двадцать одну сотню колонн для обогащения руды, подаваемой на электромагнитные сепараторы, и приказал сделать это за девяносто дней или меньше, что и было выполнено.

Под этими ударами инженерного молота природа наконец-то начала давать пригодные для использования количества расщепляющегося материала. К началу 1945 года Ок-Ридж выдавал около семи унций в день 80-процентного обогащенного U²³⁵, что было достаточно для производства одной бомбы к середине года и по бомбе каждые шесть недель после этого. Гигантские кучи в Хэнфорде вышли на надежный критический уровень в декабре 1944 года, что заставило Гровса предсказать Джорджу Маршаллу, что ко второй половине 1945 года у него будет готово около восемнадцати пятикилограммовых плутониевых бомб. За три года Гровс возвел из ничего огромный промышленный комплекс, по масштабам не уступающий всей довоенной автомобильной промышленности. «Видите ли, — сказал Бор во время своего последующего визита в США, — я говорил вам, что это невозможно сделать, не превратив всю страну в фабрику. Вы именно это и сделали».[1064]

Страх перед Германией подстегнул американский атомный проект. «Мы, возможно, участвуем в гонке за реализацией», — советовал Буш Рузвельту в начале 1942 года. В то же время Конант беспокоился, что «в Германии ещё много компетентных ученых. Они могут опередить нас на целый год».[1065] По иронии судьбы, практически в то же самое время, когда американцы выражали эти опасения, немцы, сами того не подозревая, отменили свой собственный проект создания бомбы. Причины этого весьма поучительны. В июне 1942 года министр вооружений Германии Альберт Шпеер вызвал немецких ученых, включая Отто Хана и гениального Вернера Гейзенберга, чтобы они рассказали ему о возможностях ядерного оружия. Гейзенберг ответил туманно. По его словам, это займет не менее двух лет и потребует огромной и неустанной экономической и технологической поддержки. Шпеер тщательно обдумал этот вопрос, обсудил его с Гитлером и принял решение. К осени 1942 года, писал он позднее, «[мы] свернули проект по созданию атомной бомбы…… Возможно, — размышлял Шпеер в своих мемуарах, — оказалось бы возможным иметь атомную бомбу, готовую к применению в 1945 году. Но это означало бы мобилизацию всех наших технических и финансовых ресурсов для этой цели, а также наших научных талантов. Это означало бы отказ от всех других проектов… Это было бы невозможно — учитывая нагрузку на наши экономические ресурсы — обеспечить материалы, приоритеты и технических работников, соответствующих таким инвестициям». Наконец, добавил Шпеер, «наша неспособность использовать возможности атомной войны может быть частично объяснена идеологическими причинами… Своим соратникам по застолью Гитлер иногда называл ядерную физику „еврейской физикой“».[1066]

Точно так же японские чиновники в 1942 году подсчитали, что выделение U²³⁵ потребует десятой части электрических мощностей Японии, а также половины её производства меди и в любом случае потребует десяти лет для получения результатов — перспективный график, исключающий серьёзные намерения по разработке атомного оружия. Японские ученые также рекомендовали своему правительству, что ни немцы, ни американцы не смогут направить достаточно своих производственных ресурсов на проект бомбы, чтобы иметь оружие, пригодное для использования в текущей войне, — и в этом они были правы наполовину. Некоторые атомные работы в Японии военного времени продолжались, но их результаты были крайне скудными. К лету 1944 года Япония произвела всего 170 граммов гексафторида урана, важнейшего элемента в процессе разделения изотопов. Американские заводы к тому времени измеряли производство гексафторида урана в тоннах. Огненный налет на Токио в апреле 1945 года окончательно положил конец слабым атомным усилиям Японии, сжег дотла единственную крошечную лабораторию ядерных исследований. Британия, находящаяся в тени Люфтваффе и неспособная без американской помощи поддерживать даже обычные вооружения, уже давно отказалась от собственного атомного проекта. Большинство британских ученых-ядерщиков перебрались в Соединенные Штаты и были включены в американский проект. Что касается русских, то они продолжали заниматься атомными исследованиями во время войны, периодически получая от настороженного Сталина неполные шпионские отчеты об американских усилиях, но не добиваясь значительного прогресса.[1067]

В мире достаточно и времени, пел поэт, и когда дело дошло до разработки атомного оружия, Соединенные Штаты были единственной страной, которая обладала и тем, и другим. У Соединенных Штатов был целый мир ресурсов, как физических, так и интеллектуальных, такой обширный и глубокий запас вещей и талантов, что американцы могли создавать первые атомные бомбы, одновременно проводя передовые научные исследования других волшебных военных технологий, включая гидролокаторы, радары, бесконтактный взрыватель, базуку, амфибии и постоянные улучшения дальности, скорости и характеристик боевых самолетов, кульминацией которых стали В–29 «Суперфортресс», доставившие в итоге две атомные бомбы. Благодаря упорству британцев в 1940 году и упорству русских с 1941 года Соединенные Штаты получили время, чтобы сделать все это и даже больше. Таким образом, Манхэттенский проект стал лучшей иллюстрацией американского способа ведения войны — не столько из-за технологической новизны бомб или моральных проблем, которые они неизбежно поднимали, сколько потому, что только у американцев было достаточно денег, материалов и рабочей силы, а также свободного пространства и времени, чтобы довести предприятие масштаба Манхэттенского проекта до успешного завершения. Они сделали это, выполнив обещание, что создадут арсенал демократии с сокрушительным превосходством в боеприпасах. И они сделали это, одновременно оснащая своих союзников за рубежом, повышая уровень жизни гражданского населения дома, а также создавая, обучая и оснащая собственные трифибийные силы, которые были лучше всего оснащены и наиболее механизированы в мире.