На этом фоне в первые месяцы 1942 года администрация предприняла три важных политических шага, затрагивающих труд. Столкнувшись с доказательствами растущей инфляции цен, OPA Леона Хендерсона объявило в апреле о введении общего регулирования максимальных цен, которое вскоре повсеместно, хотя и не всегда с любовью, стали называть «общим максимумом». Оно ограничило цены с марта. В качестве сопутствующей инициативы Национальный совет по военному труду в июле урегулировал спор о заработной плате с менее крупными сталелитейными компаниями — Вифлеемом, Республикой, Янгстауном и Инландом, — наложив соглашение, ограничивающее рост заработной платы ростом стоимости жизни в период с января 1941 по май 1942 года: около 15 процентов, что вскоре было распространено на все соглашения о заработной плате. Предполагаемый эффект этих двух мер — «Генерала Макса» и «Маленькой стальной формулы» — заключался в сохранении уровня жизни рабочих на время конфликта. Вопрос о том, как лучше называть это сохранение — «замораживанием» или «стабилизацией», — был предметом споров. Как бы его ни описывали, политика администрации по контролю за заработной платой и ценами представляла собой значительный отход от мягко перераспределительной направленности «Нового курса», который стремился устранить дисбаланс между различными социальными и экономическими секторами, а не поддерживать их экономические отношения на постоянном уровне.
Вскоре эта ценовая политика столкнулась с обычными трудностями, включая трудно контролируемые уклонения и политическое вмешательство, которые характерны для всех командных экономик. Хотя «Дженерал Макс» довольно эффективно сдерживала цены на некоторые товары, её легко было сорвать во многих продуктовых линейках путем смены моделей или перемаркировки. Конгресс нанес ценовой политике один из первых и наиболее разрушительных ударов, когда в начале 1942 года он снова пошёл на поводу у фермерского блока и законодательно установил предельные цены на сельскохозяйственную продукцию, которые не имели никакого отношения к директиве General Max. Взяв исключительно благополучные для фермеров 1910–14 годы за основу для определения паритетного соотношения между сельскохозяйственными и промышленными ценами, законодатели установили потолок цен на сельскохозяйственную продукцию на уровне 110 процентов от паритета. Только обширные государственные субсидии позволяли хоть как-то сдерживать рост цен на продукты питания на соседних рынках, поскольку администрация закупала урожай по паритетным ценам и продавала его розничным торговцам в убыток. Таким образом, потребители платили меньше в бакалее, но больше в виде налогов, в то время как фермеры жирели. Что касается заработной платы, то для того, чтобы обойти номинальное замораживание зарплат, использовались такие способы, как реклассификация рабочих мест, премиальные за определенные смены и оплата сверхурочных.
Пытаясь сдержать эти различные уклоняющиеся маневры, Рузвельт попытался поставить фермеров под контроль и укрепить хребет своих регуляторов цен и заработной платы, издав в апреле 1943 года приказ о «сдерживании линии» заработной платы и цен. Однако к концу войны цены на фермерские товары выросли почти на 50 процентов. Общий уровень инфляции составил 28 процентов, что гораздо лучше, чем 100-процентный показатель Первой мировой войны, но все же не соответствует амбициям регуляторов. Средний недельный заработок, в большей степени благодаря сверхурочной работе, чем росту заработной платы, вырос на 65%; с поправкой на инфляцию реальный доход работников обрабатывающей промышленности в 1945 году был примерно на 27% выше, чем в 1940 году. Прибыль корпораций, тем временем, выросла почти вдвое.[1023]
Взяв на себя обязательство не бастовать, профсоюзы лишили себя своего исторически самого мощного оружия. С помощью формулы Литтл Стил правительство резко ограничило их возможности влиять на заработную плату — предмет, который больше всего интересовал их членов. Глава CIO Филипп Мюррей проклял «Маленькое стальное соглашение» не столько из-за его сугубо экономических ограничений, сколько из-за того, что оно угрожало ослабить профсоюзы, лишив их легитимной роли. Контроль над заработной платой, предупреждал он, представляя себе тревожную перспективу того, что упавшая звезда Джона Л. Льюиса может взойти снова, «снизит престиж тех рабочих лидеров, которые поддерживали президента», и «оставит поле деятельности открытым для изоляционистов в профсоюзном движении и приведет к хаосу в трудовых отношениях».[1024]
Но в июне 1942 года рабочее движение получило заметный утешительный приз за эти изнурительные ограничения. В третьем и самом хитроумном из главных заявлений правительства в области трудовой политики Национальный совет по военному труду обнародовал своё чрезвычайно важное правило «поддержания членства». Это правило предусматривало, что на любом рабочем месте, уже охваченном профсоюзным договором, все новые сотрудники будут автоматически зачисляться в профсоюз, если они не потребуют иного в течение первых пятнадцати дней работы. Постановление о сохранении членства стало невероятным благом для организованного труда. Работодатели давно ненавидели концепцию обязательного членства в профсоюзе — так называемый «закрытый цех». Теперь же NWLB требовало, чтобы работодатели не только смирились с закрытым цехом, но и играли роль принудителей, собирая профсоюзные взносы и увольняя работников, просрочивших платежи. Правило сохранения членства не только обеспечивало мощную защиту от распада профсоюзов, но и позволяло профсоюзам легко захватывать всех новых рабочих, только что набранных для военного производства. В то же время правило сохранения членства стало главным механизмом, с помощью которого трудящихся держали в узде. Что правительство давало, то оно могло и отнять. Страх потерять гарантию сохранения членства сильно сдерживал воинственность рабочих лидеров.
Администрация Рузвельта предложила рабочим впечатляющие доказательства того, что она будет соблюдать правило сохранения членства, когда компания Montgomery Ward попыталась отказаться от его положений. Возглавляя контингент американских солдат в стальных касках, генеральный прокурор Фрэнсис Биддл 27 апреля 1944 года лично вошёл в чикагский офис президента Montgomery Ward Сьюэлла Л. Эйвери. Он приказал солдатам изгнать Эйвери и захватил контроль над компанией от имени правительства. «К черту правительство!» — кричал разъяренный Эйвери, когда его выводили из кабинета. Глядя на Биддла, он подбирал самые презрительные слова, какие только мог придумать: «Вы — „Новый курсовик“!» — выплюнул он. Широко опубликованная фотография маленького пожилого Эйвери, которого уводят люди в форме, обрушила на Биддла шквал оскорблений со стороны консерваторов. Газета Chicago Tribune карикатурно изобразила его в виде палача в чёрном колпаке. Однако пламенное утверждение Биддлом верховенства федеральной власти убедительно продемонстрировало рабочим незаменимость их партнерства с правительством в военное время.[1025] Под благосклонным патронажем WLB членство в профсоюзах резко возросло — с менее чем десяти миллионов до почти пятнадцати миллионов за годы войны.
При всей своей эффективности в успокоении рабочих и стимулировании роста профсоюзов, правило сохранения членства было дьявольской сделкой, и лидеры профсоюзов это знали. Профсоюзы отказывались от эффективной власти в военное время в обмен на растущие списки членов и перспективу усиления влияния в будущем. Как заключает историк Алан Бринкли, «рабочее движение стало, по сути, подопечным государства».[1026] Один из рабочих лидеров, Джон Л. Льюис, не хотел ничего подобного. Объединенные шахтеры Льюиса фактически не извлекли никакой выгоды из этого правила, поскольку они уже пользовались привилегией закрытого магазина. Не сдерживаемый страхом, что лишат правительственной гарантии, Льюис мало что терял. В 1943 году, открыто презирая как «Формулу маленькой стали», так и приказ «держать линию», он потребовал повышения зарплаты на два доллара в день для своих угольщиков. Он стремился как ослабить удушающий контроль NWLB над трудовыми отношениями, так и положить больше денег в карманы шахтеров. Когда угольщики отказались уступить, он бросил им вызов, а заодно и NWLB. Льюис приказал полумиллиону членов UMW покинуть шахты. Правительство захватило шахты и проболталось о призыве шахтеров в армию. По мере того как запасы угля сокращались, сталелитейные заводы закрывали свои домны, а железные дороги сокращали свои графики. Газеты осудили шахтеров как предателей и обрушились с обвинениями на Льюиса. Один пилот ВВС, как сообщается, сказал: «Я бы с таким же успехом сбил одного из этих забастовщиков, как и япошек — они делают столько же, чтобы проиграть войну за нас». Stars and Stripes, официальная армейская газета, написала: «Джон Л. Льюис, будь проклята твоя угольно-черная душа».[1027] Некоторые члены Конгресса требовали обвинить его в государственной измене. Опросы подтвердили, что он был самым непопулярным человеком в Америке. (В июне 1943 года восемьдесят семь процентов респондентов имели о нём «неблагоприятное мнение»).[1028] В конце концов, после тяжелой борьбы, затянувшейся до 1944 года, Льюис добился уступок по зарплате для своих шахтеров. Но это была пиррова победа; потери в общественном доверии и политической поддержке труда были неизмеримы. Когда вызывающий пример Льюиса помог спровоцировать новые рабочие беспорядки, включая железнодорожную забастовку, которая привела к захвату дорог федеральными властями в декабре 1943 года, президент Рузвельт отчаялся в приверженности своих самовлюбленных соотечественников военным усилиям. «Одна из лучших вещей, которая могла бы произойти, — мрачно заметил он своему, вероятно, изумленному кабинету, — это несколько немецких бомб, упавших здесь, чтобы разбудить нас».[1029]
