Менее чем через три недели после обращения Рузвельта в южной Калифорнии разбился экспериментальный американский военный самолет. Из обломков самолета извлекли тяжело раненного французского офицера, что вызвало фурор в связи с предполагаемыми тайными президентскими соглашениями о продаже оружия в нарушение закона о нейтралитете. 31 января Рузвельт встретился с членами сенатского комитета по военным делам, чтобы унять шум. Да, сказал он, французы ведут переговоры о покупке американских военных самолетов, и они готовы платить наличными. Это выгодно американскому бизнесу и рабочим, совершенно законно и, кроме того, способствует укреплению демократии. Затем Рузвельт продолжил, взяв сенаторов под свою ответственность. Он откровенно рассказал о своей растущей убежденности в том, что Америка должна участвовать в делах Европы. «Как только одна нация станет доминировать в Европе, эта нация сможет обратиться к мировой сфере», — объяснил он. Народы на периферии Германии, и не в последнюю очередь Франция, находились в непосредственной опасности порабощения, о чём свидетельствовали примеры Австрии и Чехословакии. «Вот почему безопасность рейнской границы нас обязательно интересует», — сказал Рузвельт.
Несмотря на заверения в конфиденциальности, источник, которого Рузвельт назвал «каким-то олухом», сообщил прессе, что президент сказал, что «граница Америки проходит по Рейну». Буря обвинений в опасном интернационализме Рузвельта заставила его отказаться от пересмотра нейтралитета. Внешняя политика страны «не изменилась и не собирается меняться», — заявил Рузвельт журналистам несколько дней спустя, что полностью противоречило его заявлениям о положении дел в стране. Американский дипломат доложил Рузвельту о растущем в Европе ощущении, что быстрое и неприличное отступление президента от пересмотра нейтралитета после «пограничной войны на Рейне» дало Гитлеру и Муссолини «основания полагать, что теперь американское общественное мнение не потерпит ничего иного, кроме позиции самого жесткого нейтралитета… Наше дезавуирование очистило атмосферу в отношении Америки в том, что касается диктаторов».[698]
В 6:00 утра 15 марта 1939 года Гитлер завершил завоевание Чехословакии. Вооруженные колонны перевалили через чешскую границу и стремительно разгромили государство, ставшее печальным и недолговечным наследием Мюнхена. К ночи Гитлер триумфально проехал по Праге, как и по Вене почти год назад.
Уничтожение того, что осталось от Чехословакии, также положило конец политике умиротворения Чемберлена. В течение нескольких недель его правительство изменило курс, которого придерживалось почти два года, и объявило, что Великобритания теперь обязуется защищать Польшу, следующую предполагаемую цель Гитлера. Это британское обещание запустило механизм, который по следующему зондированию Гитлера ввергнет мир в войну.
Смертельные муки Чехословакии также оживили кампанию Рузвельта по пересмотру законов о нейтралитете. «Если Германия вторгнется в страну и объявит войну, — заметил Рузвельт на следующий день после чешского вторжения, — мы окажемся на стороне Гитлера, ссылаясь на этот закон». Отмена эмбарго на поставки оружия была крайне необходима, заявил Рузвельт, хотя он был готов оставить в силе положения закона 1937 года о наличном и безналичном обороте, срок действия которого истекал всего через несколько недель, в мае 1939 года. Рузвельт понимал, что «cash-and-carry» плохо работает на Тихом океане, где он благоприятствует Японии, но прекрасно работает в Атлантике, где богатые морские державы, Великобритания и Франция, будут его главными бенефициарами.
Администрация активно выступала за отмену эмбарго на поставки оружия. Государственный секретарь Халл неустанно лоббировал это изменение. Грядущее столкновение в Европе, предупреждал Халл, будет не просто «очередным проклятым спором из-за пограничной линии». Это будет глобальная борьба с варварством. Существующее законодательство, по словам Халла, представляло собой «жалкий маленький хвостатый, отпиленный внутренний закон», который противоречил международному праву и дипломатической практике. Оно «давало безвозмездную выгоду вероятным агрессорам». Оставить его в силе, сказал Халл, было «просто смехотворно».[699]
Даже пылкие мольбы Халла оказались недостаточными для решения этой задачи. С небольшим перевесом голосов 29 июня Палата представителей проголосовала за сохранение эмбарго на поставки оружия. В Сенате Рузвельт столкнулся с особой проблемой. В Комитете по международным отношениям заседали два сенатора, Уолтер Ф. Джордж из Джорджии и Гай М. Джиллетт из Айовы, чью неистребимую вражду Рузвельт заслужил, когда вел против них кампанию на первичных выборах демократов в 1938 году. Нежелание Джорджа и Джиллетта выполнить просьбу Рузвельта обрекало его на поражение. На встрече в Белом доме вечером 18 июля 1939 года Рузвельт и Халл в ходе ожесточенных споров умоляли лидеров Сената позволить пересмотру нейтралитета пройти через верхнюю палату. «Наше решение может повлиять не только на жителей нашей собственной страны, но и на народы всего мира», — сказал Рузвельт. Вспомнив о своих неудачных попытках добиться влияния Америки, он сказал сенаторам: «Я сделал свой последний выстрел. Думаю, у меня должен быть ещё один патрон на поясе». Его слушатели остались равнодушны. Сенатор-архисолатист Бора так решительно и высокомерно отверг предупреждения Халла о неизбежности войны, что любезный госсекретарь онемел от возмущения. Вице-президент Гарнер опросил присутствующих, одобрит ли Сенат предложение администрации. Все ответили отрицательно. «Ну что ж, капитан, — резюмировал Гарнер, обращаясь к Рузвельту, — у вас нет голосов, и это все».[700]
НЕ ЛУЧШЕ обстояли дела и с третьей из его инициатив в начале 1939 года — попыткой «использовать наше дипломатическое влияние, чтобы помешать агрессорам». 15 апреля 1939 года он направил широко разрекламированное послание Гитлеру и Муссолини. В нём он перечислил тридцать одну страну и попросил дать гарантии, что ни Италия, ни Германия не нападут на них в течение как минимум десяти лет. Муссолини не видел причин отвечать лидеру правительства, ограниченного «привычной ролью отстраненного зрителя», и с насмешкой отнес послание к «инфантильному параличу» Рузвельта. Нацистский маршал авиации Герман Геринг усмехнулся, что «Рузвельт страдает от зарождающегося психического заболевания». Гитлер тоже поначалу отказался отвечать «столь презренному существу», как Рузвельт.[701]
Вскоре, однако, фюрер увидел в призыве Рузвельта возможность сорвать политический куш. 17 апреля Министерство иностранных дел Германии задало два вопроса всем перечисленным Рузвельтом государствам, за исключением Польши, России, Великобритании и Франции: Чувствуют ли они угрозу со стороны Германии? Уполномочили ли они Рузвельта сделать своё предложение? Вооружившись их ответами, Гитлер 28 апреля предстал перед Рейхстагом и произнёс речь, которую американский журналист Уильям Ширер позже назвал «самой блестящей из всех, которые он когда-либо произносил, и уж точно самой лучшей из всех, которые этот писатель когда-либо слышал от него. По красноречию, хитрости, иронии, сарказму и лицемерию она достигла нового уровня, к которому ему больше никогда не суждено было приблизиться». В течение более чем двух часов Гитлер осыпал американского президента презрением. Он также повторил многие из аргументов американских изоляционистов: что Германия стремится лишь возместить обиды, нанесенные Версальским договором, что именно британцам нельзя доверять, что западные пропагандистские органы рисуют несправедливую картину Германии, что только он один готов сесть за стол переговоров.
Затем Гитлер перешел к конкретным вопросам Рузвельта. Как вспоминала Ширер:
