В первую очередь Гитлер укрепил свою власть в самой Германии. В течение нескольких месяцев после своего назначения канцлером в январе 1933 года он стремился уничтожить всю оппозицию и превратить Германию в тоталитарный режим с верховным и единственным лидером — фюрером. В напряженной атмосфере, возникшей после поджога здания Рейхстага в ночь на 27 февраля 1933 года, его правительство издало чрезвычайные указы, фактически подавляющие свободу слова и собраний. На следующей неделе, как раз во время инаугурации Франклина Рузвельта в Вашингтоне, немецкий народ отдал нацистской партии почти 44 процента голосов на последних парламентских выборах, в которых будет разрешено участвовать в течение следующих дюжины лет. Ободренный, Гитлер ввел в действие чрезвычайные указы и усилил аресты депутатов-коммунистов, которые составляли его главную парламентскую оппозицию. Получив большинство в рейхстаге, 23 марта нацисты приняли закон о полномочиях, который передавал всю законодательную власть в руки Гитлера. Пока Франклин Рузвельт добивался от американского конгресса принятия закона о Ста днях весной 1933 года, Гитлер распускал профсоюзы, ставил своих нацистских подручных под контроль различных федеральных земель, нацифицировал прессу и университеты. 14 июля правительство объявило нацистов единственной легальной политической партией в Германии. Теперь Гитлер правил без оппозиции. Над Германией воцарился террор, который с безжалостной эффективностью навязывало гестапо (Geheime Staatspolizei, или Gestapo). Год спустя, пока Рузвельт боролся с консервативными диссидентами, такими как члены Лиги свободы, Гитлер расправился со своим главным нацистским соперником, лидером SA Эрнстом Рёмом, устроив ему смертную казнь. В следующем году, в год принятия закона о социальном обеспечении и закона Вагнера, Гитлер кодифицировал свою политику в отношении евреев в Нюрнбергских указах, которые лишали немецких евреев гражданства, исключали их из профессий и военной службы, а также запрещали браки между евреями и «арийцами».
Гитлер соразмерял темпы своего стремления к диктатуре внутри страны с ускорением темпа своих провокаций за рубежом. В октябре 1933 года он вывел Германию из Лиги Наций и из Женевской конференции по разоружению. 16 марта 1935 года, выступая в роскошно украшенном Берлинском оперном театре, с последним оставшимся в живых фельдмаршалом Императорской германской армии под руку, он отказался от пунктов Версальского договора о разоружении, раскрыл существование тайно созданных германских военно-воздушных сил и приказал осуществить обширную программу перевооружения, включая создание полумиллионной армии призывников.
Год спустя, 7 марта 1936 года, Гитлер ввел тридцать пять тысяч немецких солдат в Рейнскую область, грубо нарушив договорные обещания о том, что стратегическая буферная зона Рейна, расположенная между Францией и немецким промышленным центром Руром, останется навсегда демилитаризованной. Ремилитаризация Рейнской области стала самой дерзкой авантюрой Гитлера на сегодняшний день. Позже он признал, что был бы вынужден отступить, если бы встретил вооруженное сопротивление.[642] Но Италия была занята другими делами, у Британии не было сил стоять на своём, а Франция, предоставленная сама себе, могла только попустительствовать. Рур теперь был надежно изолирован от французского нападения. Гитлер был на пути к тому, чтобы занять главенствующую военную позицию в Европе.
Гитлер скрепил союз с фашистской Италией в так называемом соглашении оси Рим-Берлин и объединился с Японией в Антикоминтерновском пакте, который был заключен в ноябре 1936 года. Подобно пьяному гуляке, призывающему к более безумной музыке и более крепкому вину, фюрер становился все смелее. Когда в июле 1936 года в Испании разразилась гражданская война, Гитлер и Муссолини направили самолеты на помощь повстанцам генерала Франсиско Франко. Два года спустя Гитлер аннексировал Австрию, включив её в состав Рейха в качестве немецкой провинции Остмарк. 14 марта 1938 года Гитлер с триумфом проехал по Вене — городу, где в юности он жил в одинокой нищете. Смирившись с гитлеровскими издевательствами, другие европейские державы проглотили это последнее нарушение Версальского договора так же безропотно, как и все остальные.
В ТО ВРЕМЯ КАК в Европе разворачивалось зрелище разбухающей нацистской власти, большинство американцев смотрели на это с отстраненным безразличием. В войне 1914–18 годов, установившей сцену, на которой теперь щеголял Гитлер, ни один народ не был более неохотным участником и мало кто был более разочарован результатом, чем американцы. Соединенные Штаты отказались от своей исторической политики изоляционизма и вступили в европейский конфликт только тогда, когда война длилась уже два с половиной года, в апреле 1917 года. К тому времени, когда американскую армию можно было собрать, обучить, перевезти и развернуть, в Европе уже были убиты миллионы людей. Американские войска провели всего два крупных сражения под американским командованием — при Сен-Миеле и Мёз-Аргонне, оба в последние недели войны. Несмотря на то, что последнее из них унесло много жизней американцев, ни одно из них не внесло существенного вклада в поражение Германии. Даже будучи совоюющей стороной наряду с Англией и Францией, Вудро Вильсон не стал их официальным «союзником». Официальное название антигерманской коалиции после присоединения к ней Соединенных Штатов в апреле 1917 года было «Союзные и ассоциированные державы», номенклатура, которая неловко, но безошибочно свидетельствовала о постоянном желании американцев держаться на расстоянии от конфликтов в Европе. И как в войне, так и в мире. Ни одна нация не отвергла более окончательно Версальское соглашение, несмотря на то, что американский президент был одним из главных его разработчиков. В послевоенное десятилетие американцы сказали «нет» Лиге Наций Вудро Вильсона, «нет» французскому договору о безопасности, «нет» более свободной торговой политике, «нет» просьбам Франции и Великобритании простить их военные займы из американского казначейства и «нет» дальнейшей неограниченной иммиграции из Европы, когда Конгресс принял крайне ограничительные законы об иммиграционных квотах в 1921 и 1924 годах.
Ни один народ не считал так категорично, как американцы, что Великая война — это сплошная трагедия, непростительная и дорогостоящая ошибка, которую никогда не повторить. Более пятидесяти тысяч американских парней погибли, сражаясь на западном фронте, и что из этого вышло? Так далеко не искупив свою вину американским вмешательством, Европа быстро скатилась к своим историческим порокам авторитаризма и вооруженного соперничества, а Америка — к своей исторической позиции изоляционизма. Возможно, изоляционизм был наиболее ярко выражен на не имеющем выхода к морю Среднем Западе, но американцы обоих полов, всех возрастов, религий и политических убеждений, всех этнических групп и всех регионов в послевоенные годы разделяли чувство апатии к Европе, не говоря уже об остальном жалком ссорящемся мире, граничащее с отвращением. «Давайте обратим наши взоры внутрь», — заявил в 1935 году либеральный губернатор-демократ из Пенсильвании Джордж Эрл. «Если мир должен превратиться в пустыню пустоты, ненависти и ожесточения, давайте тем более усердно защищать и оберегать наш собственный оазис свободы».[643]
В основе такого отношения лежали как географическая случайность, так и старые привычки. Америка достигла национальной зрелости на отдалённом континенте в отсутствие угроз из-за рубежа — роскошь, которую история позволила немногим народам. Это обстоятельство породило в американцах опасную иллюзию, что они могут выбирать, участвовать ли им в жизни мира и когда. Идея изоляции была такой же старой, как и сама Америка. Начиная с заявления Джона Уинтропа о том, что американцы живут в «городе на холме», и заканчивая наставлениями Джорджа Вашингтона остерегаться «коварных приёмов иностранного влияния», отречением Томаса Джефферсона от «путаных союзов», сатирическими антиевропейскими диатрибами Марка Твена в «Невинных за границей» и «Янки из Коннектикута при дворе короля Артура», чувствительными «трансатлантическими романами» Генри Джеймса и даже Ф. Скотта Фицджеральда поэтического завершения его романа «Великий Гэтсби» 1925 года с его лирическим призывом к «свежей зелёной груди Нового Света», американцы считали себя не просто далёкими от Старого Света, но и отличными от него. Именно это отличие и определяло для многих суть и превосходство американской национальной идентичности. Поэтому международное участие было не просто бесполезным. Оно рисковало испортить сам характер нации. «Отвержение Европы, — писал однажды романист Джон Дос Пассос, — вот в чём суть Америки».
