Теория заговора против забастовки капитала имела мало оснований, но, тем не менее, она нашла отклик у группы, которую стали называть просто «Новые курсовики». «Новые курсовики» были своего рода партией внутри партии, или, точнее, фракцией внутри администрации. В основном это были молодые люди, в основном протеже профессора права из Гарварда Феликса Франкфуртера, хотя время от времени они также пользовались покровительством Гарольда Икеса, Генри Уоллеса и Фрэнсиса Перкинса в кабинете министров и иногда Гарри Хопкинса в WPA и Марринера Экклза в Федеральной резервной системе. За исключением Уильяма О. Дугласа, возглавлявшего Комиссию по ценным бумагам и биржам, они были рассеяны по среднему звену федеральной бюрократии, занимая малозаметные должности, которые не соответствовали их влиянию: Томас Г. Коркоран в Финансовой корпорации реконструкции; Бенджамин В. Коэн в Национальном энергетическом комитете при Министерстве внутренних дел; Изидор Любин в Бюро трудовой статистики; Лаухлин Карри в Федеральной резервной системе; Мордекай Иезекииль в Министерстве сельского хозяйства; Леон Хендерсон в WPA; Джером Фрэнк в Комиссии по ценным бумагам и биржам. Их было от двух до трехсот человек, в основном молодые юристы и экономисты. Коркоран, талантливый спичрайтер и разработчик законодательных актов, а также тонкий политический тактик, был хитрым оператором, который дал определение зарождающемуся политическому типу «вашингтонский инсайдер». Как никто другой, он был лидером этой неформальной группы. Он также был их главным рекрутером, тесно консультируясь со своим наставником Франкфуртером, чтобы найти и разместить новые таланты. В его дом в Джорджтауне, который консервативные эксперты окрестили «Маленьким красным домиком», «новые курсовики» приходили, чтобы поесть, выпить и отточить свой ум в спорах.
Многие из «новых курсовиков» приехали в Вашингтон в первые дни правления Рузвельта. Это были талантливые и голодные молодые люди, для которых работа в правительстве в те смутные времена была лучшей, а возможно, и единственной возможностью получить работу. Но не только случайность трудоустройства связывала «новых курсовиков» вместе. Хотя они представляли широкий спектр мнений и иногда конфликтовали по поводу конкретной политики, их объединяли некоторые основные убеждения: глубокая подозрительность к бизнесменам и яростная вера в правительство как орган справедливости и прогресса. Некоторые из них винили в рецессии 1937 года, да и вообще во всех бедах десятилетия депрессии, коварное влияние «монополий», от зла которых надлежащим средством защиты было энергичное соблюдение антитрестовских законов. Для других NRA была воплощением мечты об огромном правительственном суперведомстве, которое могло бы навести порядок в огромном, кипящем, расточительном хаосе американского капитализма.
От «Новых курсовиков» исходила аура юношеского очарования и политического идеализма, но к ним также примешивался сильный запах мандаринизма. Никто из них никогда не занимал выборных должностей. Они черпали своё вдохновение в таких книгах, как «Административный процесс» Джеймса Лэндиса (1938) и «Символы правительства» Турмана Арнольда (1935) и «Фольклор капитализма» (1937), которые утверждали необходимость создания более многочисленных и более мощных правительственных учреждений, управляемых техническими специалистами с широкими дискреционными полномочиями, которым будет поручено контролировать и настраивать все более сложную индустриальную экономику. Америке нужна была «религия правительства», заявил Арнольд в «Фольклоре капитализма».[607]
Прежде всего, многие из «новых курсовиков» с особым энтузиазмом восприняли новые экономические доктрины Джона Мейнарда Кейнса, опубликованные в 1936 году под названием «Общая теория занятости, процента и денег». Они сочли особенно убедительным утверждение Кейнса о том, что роль правительства в поощрении потребления, а не в прямом стимулировании инвестиций, является ключом к экономическому здоровью. Правительства, утверждал Кейнс, должны быть готовы поддерживать покупательную способность с помощью «компенсационной» фискальной политики, включая крупные государственные займы, чтобы компенсировать нисходящие колебания делового цикла. С этой точки зрения дефицит государственного бюджета был необходимым и мощным инструментом восстановления экономики, а не признаком недобросовестной работы фискальных органов. Соответственно, дефицит следует смело брать на вооружение, не стесняясь и не извиняясь, если того требует случай. Этот совет, конечно, был самой возмутительной ересью среди ортодоксальных экономистов и по-прежнему оставался анафемой, по крайней мере в теории, для большинства государственных деятелей — в том числе, как оказалось, и для Франклина Рузвельта. Но новый экономический кризис 1937–38 годов, наступивший после почти десятилетия Великой депрессии, открыл поле для ересей всех видов, а «Новые курсовики» были не кто иные, как гетеродоксы.
Для своих защитников «Новые курсовики» были бескорыстными государственными служащими, паладинами общественных интересов, наследниками прогрессивной традиции, возлагавшей надежды на незаинтересованную экспертизу как на надежную защиту демократии в современном мире. Для их противников, таких как бывший администратор AAA Джордж Пик, они были «чумой молодых юристов», которые «перешли границу здравомыслия», высокомерными манипуляторами все более сложного и заумного правительственного аппарата, созданного «Новым курсом», в тайны которого мог проникнуть только этот новый класс светских священников.[608] Даже Гарри Хопкинс, их давний защитник, сказал о них в 1939 году, что «в этом городе есть люди, которые не хотят выздоровления… Есть много молодых парней, которые сидят и обсуждают все, но они не хотят выздоровления, потому что они хотят, чтобы правительство оставалось на верхней палубе».[609]
Неудивительно, что главную причину рецессии «новые курсовики» искали в правительственной политике, а лекарство — там же. В меморандуме, которому суждено было обрести статус своего рода «Никейского символа веры» новых курсовиков, Карри с помощью Хендерсона и Любина составил анализ рецессии и программу по её преодолению. Вместе они представили её президенту в начале ноября.
По мнению трех «новых курсовиков», в конце 1936 и начале 1937 года правительство совершило несколько экономических преступлений. Сначала Федеральная резервная система, необъяснимо обеспокоенная инфляцией даже в условиях высокой безработицы, сократила денежную массу путем стерилизации импорта золота и повышения резервных требований банков-членов. Затем произошел резкий разворот в фискальной политике федерального правительства. В 1936 году, во многом благодаря выплате ветеранских премий, на которые Рузвельт наложил вето, а также продолжающимся расходам на WPA и PWA, «Новый курс» влил в экономику почти 4 миллиарда долларов сверх налоговых поступлений. Этот дефицит, практически эквивалентный всему федеральному бюджету в 1933 году, стимулировал потребление и способствовал экономическому подъему. Но в 1937 году единовременная выплата бонусов исчезла, а новые, регрессивные налоги на социальное обеспечение отняли около 2 миллиардов долларов из национального дохода, не вернув ничего в виде пособий (первое из которых будет выплачено только в 1940 году). Хуже всего то, что Рузвельт, как всегда, беспокоился о сбалансированности бюджета. Желая сделать политическое заявление о том, что с окончанием депрессии можно сократить помощь, он летом 1937 года распорядился о глубоком сокращении расходов на WPA и PWA. За первые девять месяцев 1937 года федеральный бюджет был фактически в минусе, примерно на 66 миллионов долларов. Итак, дефицит государственного бюджета обеспечил подъем 1933–37 годов; сокращение дефицита вызвало рецессию; следовательно, утверждали «Новые курсовики», противоядие очевидно. Федеральное правительство должно возобновить масштабные расходы: Q.E.D.(Что и требовалось доказать).
