Первоначально «Хулио Хуренито» был издан в начале 1922 года в Берлине. Прошло больше года прежде, чем роман появился в советской печати. За это время в Россию просочились лишь отдельные экземпляры. Одну книгу получила давняя приятельница Эренбурга по Парижу Лиза Полонская, которая теперь жила в Петрограде. Она давала «Хулио Хуренито» читать друзьям, да и другие экземпляры распространялись в городе. «Появление „Хулио Хуренито“ памятно всем, — писал впоследствии романист Вениамин Каверин, — в две или три недели Эренбург стал известен»[170]. Даже газета «Правда» поместила заметку об удачном романе Эренбурга. Критик А. Воронский назвал книгу «превосходной», одной из тех русских книг из опубликованных за рубежом, «которые давно следовало бы переиздать нашему Госиздату».[171] Тем не менее ГПУ усердно конфисковывала все экземпляры этого эмигрантского издания, какие смогла осенью 1922 года в Петрограде обнаружить. Узнав об этом, Эренбург очень огорчился: «Я пишу только для России, — писал он критику П. С. Когану. — Эмиграции я чужд и враждебен.»[172]
Своими тревогами и досадой Эренбург поделился и с Е. Полонской: «То, что он [„Хулио Хуренито“ — Дж. Р.] „опасен“, — писал он ей в письме от 25-го ноября 1922 года, — я знал. Но это заметили как будто поздновато: ведь Госиздат купил у меня второе издание, оговорив, что снабдит оное предисловием, которое должны были писать или Бухарин (я хотел), или Покровский. М. б., теперь они передумают (точнее их). Напиши мне подробно все, что знаешь об изъятии этой книги.»[173] В конце концов Бухарин все-таки написал предисловие и уверил автора, что первое советское издание появится в начале 1923 года пятнадцатитысячным — очень большим по тем временам — тиражом. В двадцатых годах книга выходила в Советском Союзе еще дважды, оба раза с предисловием Н. И. Бухарина. Назвав произведение Эренбурга «увлекательнейшей сатирой», Бухарин далее писал, что Эренбургу удалось «показать ряд смешных и отвратительных сторон жизни при всех режимах.» При этом Бухарин особенно подчеркивал, что в романе прежде всего бичуются капитализм и война.[174]
«Хулио Хуренито» пользовался огромным успехом и навсегда остался любимым романом Эренбурга. «Это единственная моя книга „всурьез“, — писал он в 1922 году. — Кажется, ни критики, ни читатели, ни я сам, никто не может точно определить, где в ней кончается усмешка.»[175] К 1930 году «Хулио Хуренито» был переведен на французский, идиш, чешский, испанский и английский, не говоря уже о том, что в самой России книга была очень популярна, особенно среди молодых, идеалистически настроенных членов партии. Даже Ленину, как вспоминала Н. К. Крупская, «Хулио Хуренито» понравился, и он отозвался о романе Эренбурга с одобрением. «Это знаешь, Илья Лохматый (кличка Эренбурга), — торжествующе рассказывал он. — Хорошо у него вышло.»[176]
«Хулио Хуренито» вызвал и другие весьма основательные отзывы. Самый глубокий принадлежал писателю Евгению Замятину. В рецензии, опубликованной в 1923 году, Замятин с удовольствием отмечал иронию Эренбурга, называя ее «европейским оружием», которым редко пользуются русские писатели. Он аплодировал Эренбургу за то, что тот вел свои сатирические атаки не с какой-то одной особой идеологической позиции, а пускал стрелы по всем доступным мишеням. «Это — конечно еретик (и потому — революционер) — отмечал Замятин, что означало в его устах величайшую похвалу. — У настоящего еретика есть то же свойство, что у динамита: взрыв (творческий) идет по линии наибольшего сопротивления.»[177]
Не прошло и полвека, как «Хулио Хуренито» стал читаться как пророчество, подтверждая безысходный пессимизм его автора. Фигура Карла Шмидта, предчувствие того, что толпы европейцев будут наблюдать, как тысячами сжигают евреев, даже мимоходом брошенное замечание об оружии массового уничтожения, которое употребят против японцев, — все это облегчает нам восприятие мрачной картины европейской цивилизации, вышедшей из-под пера Эренбурга. Эренбург не только воочию видел и пережил первые всплески насилия двадцатого века, но он почувствовал, кто будут его главные герои и то направление, каким этот век пойдет.
Эренбург никогда не отрекался от «Хулио Хуренито», даже в конце сороковых годов, когда культурная политика Кремля дошла до дичайших крайностей. К тому времени роман стал уже библиографической редкостью; о его переиздании, само собой разумеется, не могло быть и речи. Но Эренбург по-прежнему относился к нему с нежностью. В 1947 году на официальной выставке в Союзе писателей, отмечавшей тридцатилетие советской-литературы, Эренбург обнаружил, что на стенде с его произведениями отсутствует «Хулио Хуренито». Илья Григорьевич пришел в ярость и немедленно демонстративно ушел[178]. В те годы такое публичное проявление негодования в сталинской России, даже в отношении незначительного действия со стороны цензуры, требовало подлинного мужества. Для Эренбурга, понимавшего, что режим предпочитает его романы тридцатых годов — такие, как «День второй» или «Не переводя дыхания», которые соответствовали сталинскому вкусу к «индустриальной» мыльной опере — исключение «Хулио Хуренито» из экспозиции его произведений было мучительным оскорблением и, несомненно, мучительным напоминанием о его литературной судьбе. «Хулио Хуренито» был его первым, его любимым, его самым честным романом. Он хотел, чтобы его помнили по «Хулио Хуренито». Однако вплоть до 1962 года роман не переиздавался, появившись вновь лишь в девятитомном собрании сочинений И. Г. Эренбурга. Предисловием Бухарина пришлось пожертвовать, и глава, в которой Хуренито берет интервью у Ленина, была снята.
В «Хулио Хуренито» Эренбург не противопоставлял Запад идеализированной России; ни то, ни другое не вызывает у него восторга. В конце романа его вымышленный повествователь, ученик Хуренито Илья Эренбург, покидает Россию и возвращается в Европу, чтобы написать предлагаемую читателю книгу. Вместе с другими учениками (Хуренито умер) он предпочитает покинуть «чистилище революции» и возвратиться в «уютненький ад» Европы. И хотя Эренбург не смягчает своей иронии, когда вновь попадает в Европу, в его описании путешествия на Запад, которое является «одной, непрерывной демонстрацией торжества мира, порядка, благоразумия, цивилизации»[179] ощущается искреннее облегчение. Пусть Европа далека от совершенства, Европа — то место, где Илья Эренбург предпочитает осесть.
Глава 5
Писатель в двух мирах
Если до и сразу после революции политическим центром русской эмиграции был Париж, то в начале двадцатых годов ее литературным центром стал Берлин. Пока советскому правительству все еще приходилось налаживать отношения с Францией и Англией, Веймарская республика, как только окончилась гражданская война и началась ленинская новая экономическая политика, охотно установила с Москвой дружеские связи.
Обладателям советского паспорта — как, например, Эренбургу и его жене — въезд в Германию был открыт. Более того, высокая инфляция и сравнительно низкие цены благоприятствовали развитию книгоиздательского дела. В 1922 году в Берлине существовало уже целых тридцать русскоязычных издательств, и по числу выпускаемой ими продукции они соперничали с немецкими. Издатели русских книг работали не только на эмигрантскую аудиторию. Многие поддерживали непосредственные отношения с советскими писателями, и значительное число книг, печатавшихся на Западе, вплоть до 1925 года свободно продавалось в России. В то же самое время ряд советских писателей — Борис Пастернак, Владимир Маяковский, Сергей Есенин — наезжали в Берлин, участвовали в его богатой культурной жизни и открыто встречались с собратьями по перу, эмигрировавшими туда из России.
