Советские официальные лица отнюдь не всегда были рады выслушать Эренбурга. «Однажды, — вспоминал Абрам Суцкевер, — Любовь Михайловна предупредила меня: Эренбург — в постели, сам не свой от гнева и возмущения… С месяц назад приехавший из Киева красноармеец, еврей по национальности, сообщил Эренбургу, что на месте массовой могилы киевских евреев, в Бабьем яру проектируют построить открытый рынок». Эренбург обратился с письмом к Н. С. Хрущеву, возглавлявшему тогда партийные органы Украины, с просьбой воспрепятствовать намечаемому строительству. Как раз в тот день Илья Григорьевич получил из канцелярии Хрущева ответ. «Советую вам, — грубо одергивали его, — не вмешиваться в дела, которые вас не касаются. Пишите лучше хорошие романы»[543].

Но Эренбурга не легко было унять. Его настойчивые напоминания о совершенных нацистами преступлениях раздражали многих окружавших его людей. Это заметили даже американцы. В тайном донесении Управления стратегических служб, помеченном апрелем 1945 года, отмечалось, что «страстность и искренность Эренбурга были неоспоримы, но его целеустремленная преданность своим темам, о которых он бесконечно говорил на приемах и при беседах, начали превращать его в фигуру одиозную.»[544].

Весною 1945 года Эренбург вложил много сил, помогая частным порядком Ирине Эренбург удочерить еврейскую девочку-сироту. Фаня Фишман выросла в Ровно (Западная Украина). После оккупации города немцами ее мать и обе сестры были убиты, а Фаня с отцом бежали в леса. Два старших брата стали солдатами — один сражался в рядах Красной армии, другой — Польской; оба прошли всю войну и закончили ее в Берлине. Отец Фани не выдержал зимы в лесу; Фаню взяли к себе партизаны. Узнав о судьбе девочки, Эренбург забрал ее и привез в Москву, поместив вначале в еврейской семье одного московского инженера. Однако там не нашли к Фане подхода, не поняв, что после многих месяцев, проведенных в лесу, девочка нуждалась не в строгом воспитании, а в терпении и внимании.

Эренбург вновь вмешался в ее судьбу, забрав к себе. Он заботился об ее образовании и помог отыскать ее братьев, которые вскоре после окончания войны приехали повидаться с сестрой. Они уговаривали Фаню уехать в ними в Палестину, но безуспешно: за время жизни с Эренбургами Фаня привязалась к Ирине, оставшейся бездетной после гибели мужа, и, когда Ирина предложила удочерить ее, согласилась. Фаня Фишман осталась в Москве, получила медицинское образование и стала известным кардиологом. Ее братья и по сей день живут в Израиле[545].

В конце 1944 года Эренбурга разыскал в Москве Шломо Перлмуттер, подросток, сражавшийся в партизанском отряде. Эренбург только что побывал в Литве, где ему в руки попалась брошенная книга на древнееврейском. Он не читал по-древнееврейски и попросил Перлмуттера перевести ему титульный лист. Оказалось, что эта книга, озаглавленная «Сиротство», была напечатана в Каунасском гетто и посвящена учителю древнееврейского языка. Взяв из рук Перлмуттера книгу, Эренбург показал ее писателю Борису Горбатову, как раз заглянувшему «на огонек». «Вот видите, мы действительно книжники, — сказал ему Эренбург. — Покажите мне другой такой народ, который, запертый на бойне в преддверии массового уничтожения, станет печатать книгу. Нет такого другого народа»[546].

А война продолжалась. И участвуя в Еврейском антифашистском комитете, Эренбург сосредоточился на важном деле. Под его руководством более двух десятков писателей — хотя борьба с гитлеровцами еще далеко не закончилась — стали работать над «Черной книгой», сводом документов о величайшей катастрофе, постигшей советское еврейство: полтора миллиона евреев были убиты так называемыми Einsatzgruppen, четырьмя расстрельными командами, которые следовали за вторгшимся на советскую территорию германским вермахтом.

Подобное совместное усилие было в Советском Союзе беспрецедентным. Используя связь с Еврейским антифашистским комитетом, Эренбург создал свой писательский комитет без официального разрешения и без руководства, назначенного «сверху». «Черная книга» открывала писателям возможность сказать правду о том, что с ними происходит. Пройдет еще немало лет, прежде чем советские писатели осмелятся заговорить о преступлениях Сталина с такой же страстностью и прямотой. Писать о гигантских концлагерях в Воркуте и на Колыме они не могли, но писатель Василий Гроссман, побывавший в Майданеке и Треблинке после освобождения их Красной армией летом 1944 года и одним из первых разговаривавший с теми, кто остался там в живых, теперь знал и мог рассказать о том, как проводились немцами массовые уничтожения[547].

Яркие картины геноцида, основанные на материале, предоставленном Эренбургом или самостоятельно собранном, создали и другие писатели. Абрам Суцкевер подготовил свыше двухсот страниц текста о нацистских зверствах в Литве, Овадий Савич побеседовал со спасшимися от смерти в Латвии, Маргарита Алигер занялась показаниями, поступившими из Бреста (Белоруссия). Приняла участие в работе над «Черной книгой» и дочь Эренбурга Ирина. Она побывала в Каунасе, где французские евреи оставили перед казнью надписи на стенах тюремных камер. Скопировав эти надписи, она, вернувшись в Москву, перевела их на русский язык. Сам Эренбург подготовил для публикации бездну материала: письма детей из Белоруссии, письма солдат, утративших свои семьи, показания тех, кто в занятых немцами городах, поселках и деревнях чудом спасся от геноцида. Вот одна из историй о еврее, которого прятала от нацистов жена, не еврейка, — история, рассказанная с почти библейской лаконичностью и выразительностью:

«Наталья Емельяновна спрятала мужа в яме под печкой. Там он провел два с лишним года. Он сидел согнувшись; нельзя было ни лечь, ни встать. Когда он иногда ночью выходил наверх, он не мог выпрямиться. От детей скрывали, что их отец прячется в подполье. Однажды четырехлетняя девочка, заглянув в щель, увидела большие черные глаза. Она закричала в ужасе: „Мама, кто там?“ Наталья Емельяновна спокойно ответила: „Я ее давно заметила — это очень большая крыса“. <…>

Наталья Емельяновна заболела сыпняком. Ее увезли в больницу. Детей приютила соседка. Исаак Розенберг по ночам вылезал наверх и ел клей на обоях. Так он продержался две недели. А Наталья Емельяновна, лежа в больнице, терзалась: вдруг она в бреду расскажет о муже?

В сентябре 1943 года части Красной армии подошли вплотную к местечку Монастырщина — узел дорог, немцы здесь оказали сильное сопротивление. Шли бои. У дома Розенберга стояли немцы с орудием. Наталья Емельяновна взяла детей и, как другие жители Монастырщины, убежала в лес. Она вернулась, когда в местечко ворвались красноармейцы. Она увидела еще дымившуюся золу и печь: дом сгорел. Исаак Розенберг задохнулся от дыма. Он просидел в подполе двадцать шесть месяцев и умер за два дня до освобождения Монастырщины советскими частями»[548].

Эренбург продолжал собирать материал, а судьба «Черной книги» находилась в зависимости от меняющихся целей советской пропаганды. Собственно говоря, идея «Черной книги» зародилась в Соединенных Штатах в конце 1942 года, когда Альберт Эйнштейн, писатель Шолом Аш и Б. 3. Гольдберг (зять Шолом Алейхема), возглавлявшие Американский комитет еврейских писателей, художников и ученых, отправили телеграмму в Еврейский антифашистский комитет, предлагая создать совместный труд о преступлениях нацистов против евреев. Соломон Михоэлс, председатель Еврейского антифашистского комитета, с энтузиазмом подхватил эту идею, но самостоятельно принять решение комитет не мог и ему пришлось обратиться в Совинформбюро за позволением заняться этим делом.