Илья Эренбург и Вениамин Каверин были не единственными, кто отказался содействовать своими подписями чинимому Сталиным погрому: генерал-майор Яков Крейзер, кавалер многих орденов, герой, руководивший советскими войсками при освобождении Крыма от немецких захватчиков, и Марк Рейзен, прославленный певец, солист Большого театра, также из принципиальных соображений отказались подписать пресловутое письмо. Но только Эренбург отважился возразить Сталину. Он знал, что прибегать к нравственным доводам бессмысленно. Поэтому в своем письме он, ссылаясь на свой опыт эмиссара в среде западной интеллигенции и европейских компартий, объяснял, как такая акция против советских евреев подорвет престиж Кремля и его политическое положение. Только так можно было писать Сталину, и шаг этот требовал глубочайшего понимания обстановки и мужества. Вот текст этого письма:
«Дорогой Иосиф Виссарионович,
я решаюсь Вас побеспокоить только потому, что вопрос, который я не могу сам решить, представляется мне чрезвычайно важным.
Тов. Минц и тов. Маринин сегодня ознакомили меня с текстом письма в редакцию „Правды“ и предложили мне его подписать. Я считаю моим долгом поделиться с Вами моими сомнениями и попросить Вашего совета.
Мне кажется, что единственным радикальным решением еврейского вопроса в нашем социалистическом государстве является полная ассимиляция, слияние людей еврейского происхождения с народами, среди которых они живут. Я боюсь, что выступление коллективное ряда деятелей советской культуры, объединенных только происхождением, может укрепить националистические тенденции. В тексте письма имеется определение „еврейский народ“, которое может ободрить националистов и людей, еще не понявших, что еврейской нации нет.
Особенно я озабочен влиянием такого „Письма в редакцию“ на расширение и укрепление мирового движения за мир. Когда на различных комиссиях, пресс-конференциях ставился вопрос, почему в Советском Союзе больше нет школ на еврейском языке или газет, я неизменно отвечал, что после войны не осталось очагов бывшей „черты оседлости“ и что новые поколения советских граждан еврейского происхождения не желают обособляться от народов, среди которых они живут. Опубликование письма, подписанного учеными, писателями, композиторами, которые говорят о некоторой общности советских евреев, может раздуть отвратительную антисоветскую пропаганду, которую теперь ведут сионисты, бундовцы и другие враги нашей Родины.
С точки зрения прогрессивных французов, итальянцев, англичан и т. д., нет понятия „еврей“ как представитель национальности, там „еврей“ понятие религиозной принадлежности, и клеветники могут использовать „Письмо в редакцию“ для своих низких целей.
Я убежден, что необходимо энергично бороться против всяческих попыток воскресить или насадить еврейский национализм, который при данном положении неизбежно приводит к измене Родине. Мне казалось, что для этого следует опубликовать статью или даже ряд статей, в том числе подписанных людьми еврейского происхождения, разъясняющих роль Палестины, американских буржуазных евреев и прочих. С другой стороны, я считал, что разъяснение, исходящее от редакции „Правда“ и подтверждающее преданность огромного большинства тружеников еврейского происхождения Советской Родине и русской культуре, поможет справиться с обособлением части евреев и с остатками антисемитизма. Мне казалось, что такого рода выступления могут сильно помешать зарубежным клеветникам и дать хорошие доводы нашим друзьям во всем мире.
Вы понимаете, дорогой Иосиф Виссарионович, что я сам не могу решить эти вопросы, и поэтому я осмелился написать Вам. Речь идет о важном политическом акте, и я решаюсь просить Вас поручить одному из руководящих товарищей сообщить мне — желательно ли опубликование такого документа и желательна ли под ним моя подпись. Само собой разумеется, что, если это может быть полезным для защиты нашей Родины и для движения за мир, я тотчас подпишу „Письмо в редакцию“.
С глубоким уважением
Илья Эренбург.»[732]
Сталин намеревался выполнить свой план до конца. В Сибири и Биробиджане для высылаемых евреев построили бараки. В больших городах составили по районам списки евреев с указанием местожительства. Поэт Иосиф Бродский вспоминал, как его отец, служивший в одной из ленинградских газет, вернулся с работы подавленный и чуть ли не плача: в тот день он видел текст «открытого письма» готовым к печати. Среди прочих под ним стояла и подпись Эренбурга; режим не постеснялся сыграть на его добром имени, с его согласия или без[733][734]. Механизм был отлажен, ждали слова вождя, чтобы его запустить. Эренбург попытался остановить процесс. Во всяком случае, после того как его письмо ушло к адресату, сбор подписей прекратился. Организаторы кампании сообразили, что до ответа Сталина — того или иного, — им нельзя добиваться согласия еще неохваченных жертв.
Но тут вмешалось Провидение. У Сталина произошло кровоизлияние в мозг, и 5 марта 1953 г. он умер. Не прошло и месяца после его похорон, как «дело врачей» было публично дезавуировано. Семь из девяти врачей вышли на свободу; двое умерли под пытками.
Возымело ли письмо Эренбурга какое-то действие на Сталина, сказать невозможно. Заставило ли оно диктатора задуматься или изменить решение? Был ли последний приказ отложен на тот момент, а тут тиран умер и его убийственный замысел потерпел крах? На эти вопросы история не дает ответа. Но то, что в письме Эренбурга проявился его гений дипломата и политика — не вызывает сомнения. Напомнив Сталину о политических фактах, о политических последствиях его умысла, Эренбург с почтением и благоговением, как и положено вассалу обращаться к своему феодальному владыке, изъявил готовность подписаться под письмом, коль скоро Сталин того потребует. Однако Сталин знал, что Эренбург трижды отказался поставить свою подпись под пресловутым письмом и что только Эренбург предпринял и следующий шаг — написал ему, выражая протест. Этим жестом Эренбург ясно давал Сталину — и себе самому — понять, что есть предел верноподданности. За этот брошенный диктатору вызов его вполне могли расстрелять. Но смерть Сталина положила конец долгому кошмару — кошмару, который длился четверть века. Вопреки столь многим неблагоприятным обстоятельствам и вопреки столь многим врагам Эренбург не погиб. Он остался жив[735].
Глава 12
Оттепель и политика в области культуры
Илья Эренбург вначале опасался, что со смертью Сталина грядет самое худшее. Подобно многим другим, он «связывал будущее страны с тем, что ежедневно в течение двадцати лет именовалось „мудростью гениального вождя“». Несметные толпы одетых в траур людей шли к Красной площади мимо дома, где жил Эренбург, а вскоре он узнал о трагических происшествиях, когда из-за нервного перенапряжения и мгновенной паники люди насмерть затаптывали друг друга. «Не думаю, чтобы история знала такие похороны»[736], — написал он в своих мемуарах. Пришлось Эренбургу выполнять и некоторые предусмотренные церемонией похорон обязанности: вместе с другими писателями он стоял в почетном карауле у гроба в Колонном зале, а 11 марта по просьбе газеты «Правда» почтил память Сталина в статье, озаглавленной «Великий защитник мира». В ней Эренбург уделял главное внимание проблемам, связанным с его собственным служением диктатору — разгром фашизма, необходимость сохранения в мире мира и устойчивого равновесия, — ратоборцем которых якобы был Сталин; это была последняя дань Эренбурга этому тирану[737]. Три недели спустя, 4 апреля, в «Правде» появилось ошеломляющее сообщение: все обвинения против врачей в заговоре с целью убийства советских вождей объявлялись ложными, а лица, ответственные за нарушение норм «социалистической законности», оказались сами взятыми под стражу и преданными суду.
