Но жизнь, как говорят, бьет и учит. И меня научила уму-разуму. Я уже заранее знал, когда мне надо костюм покупать, а когда — пальто, не дожидаясь последней стадии снашивания, и приурочивал это исключительно важное для себя событие к получению отпускных.

Я не отдыхал уже несколько лет, с тех пор как с женой разошелся. Во время отпуска я подрабатывал — то чертежи чертил незадачливым студентам и готовил за них дипломные проекты, то на товарную станцию ходил разгружать вагоны. В последнее время чрезвычайно распространилась шабашка, и можно за один месяц тыщу рублей заработать, столько, сколько я почти за целый год получаю. Один раз попробовал, восемь килограммов собственного весу сбросил и еле отошел.

Таким образом я и заделывал бреши в своем бюджете.

Я знаю одну бабку, которая живет в месяц на тридцать один рубль пенсии, из которой она еще умудряется откладывать по пятерке себе на смерть, чтобы ее похоронили прилично. Так что по сравнению с ней я в более выгодном положении.

Я ни на кого не жалуюсь. Раз в свое время обзавелся дитем, надо его кормить, поить, обувать, одевать и на ноги ставить, несмотря на то, что ты с его матерью давно разошелся, и ни разу мысль о том, чтобы уклониться от уплаты алиментов, мне в голову не приходила. Правда, из побочных заработков я ничего не платил, хотя Альбина, узнав, стала требовать тот же процент. Я ее понимаю. Она ведь больше расходует на дочку, чем я. Я отделываюсь одними алиментами, а она — и временем, и нервами. Но и она должна понять, что больше давать не могу, — жизнь алиментщика скудна и лишена каких бы то ни было развлечений.

После работы я приходил в общежитие, готовил ужин, ел, ложился на койку и читал. За эти годы я прочитал горы книг и, наверно, мог бы защитить диссертацию.

Поселился я в комнате вдвоем с дядей Петей, пожилым, лет за пятьдесят, мужчиной. В отличие от меня он никогда не был женат и, понятно, в таком возрасте уже не собирался жениться. Я не встречал на свете человека, безобиднее его. Со всем, что бы ни говорили, он соглашался, жил так тихо, как будто его на свете не существовало. Был он маленького роста с широко расставленными глазами, переносица его почти сливалась с лицом, а кончик носа решительно поднимался вверх. Он, по-видимому, был обречен умереть в заводском общежитии, потому что за себя постоять не мог. Работа и общежитие — вот и все, что он знал. Был он крайне неприхотлив, ел и не замечал, что ест, мог спать при любом шуме, никогда не мерз и не страдал от жары.

Много раз я пытался разговорить его, чтобы он вывернул передо мной свою душу, исповедался, рассказал какой-нибудь случай, но дядя Петя говорил всегда односложно. Однажды мы с ним даже выпили, но и тут он не разговорился, а только улыбался и уже заранее соглашался, кивая головой, со всем, что я мог сказать.

Мне представлялось, что кто-то в раннем возрасте сильно напугал его, и он навсегда стал таким.

— Дядя Петя, у тебя были родители? — спросил я его.

— Были, были, — дважды повторял он одно и то же слово.

— А мне кажется, что ты инкубаторский, — сказал я, чтобы вывести его из себя.

Но дядя Петя не обиделся и не вышел из себя. Мне же долго было неудобно: оскорбить такого — все равно, что ударить человека без рук.

— Дядя Петя, прости, пожалуйста, меня.

— За что? — удивился он.

Жить с ним было просто: я мог в любое время дня и ночи включить приемник, зная, что это не помешает ему, но чем дольше я находился с ним, тем сильнее охватывало чувство одиночества, и мне думалось, что я живу на необитаемом острове, как Робинзон Крузо. Мне чудилось, что я сам становлюсь таким же дядей Петей, даже внешне чем-то похожу на него. Брал зеркало и разглядывал себя: действительно — простое, невыразительное лицо. Кто может полюбить меня?

В выходные я почти не показывался на улице, лежал на койке и читал. Рядом, на другой койке, дядя Петя шуршал газетой. Время я узнавал не по часам, а по сосущей пустоте в желудке. Тогда вставал, готовил себе пищу, наполнял желудок и снова брался за книгу. Вокруг меня словно на тыщу верст не было ни одного живого человека, Я все глубже и глубже погружался в эту пучину одиночества. Порою меня охватывало отчаяние, я бросал книгу и ходил из угла в угол, не смущаясь присутствием дяди Пети, который в эти минуты для меня не существовал.

А общежитие шумело, гудело, раздавались голоса, женский визг, смех.

Поначалу я навещал свою дочь, и это было для меня праздником, но вскоре увидел, что она не радуется моему приходу. Дочь успела забыть меня. Ничего, кроме неловкости, от этих визитов не получалось, и я виделся с ней все реже, а затем и совсем перестал ходить. Я еще боялся, что Альбина может подумать, что я преследую ее. Примерно года через полтора после нашего развода Альбина вышла замуж, как она мне при встрече сказала. Она тут же впилась в меня глазами — как я отнесусь к такому известию. Я был спокоен. К чему ревновать свою бывшую жену, с которой давно разошелся? Правда, я знаю случай, когда бывший муж плеснул на свою бывшую жену соляной кислотой, когда узнал, что она вышла замуж. К счастью, кислота была не сильно концентрированной. Какая-то бабья месть. Уж лучше бы взял да избил.

Что касается моей жены, то я догадывался, что замуж она не вышла, а просто нашла себе сожителя. А мне-то что, пусть находит кого угодно. Я драться не буду и тем более — мстить из-за угла. Мне образование мешает. Однажды видел их вместе. Признаю, он выше меня, и красивее, и держится уверенно, но что-то меня в нем насторожило: на носу выступили прожилки и глаза мутноваты, с расширенными зрачками, как у пропойцы. Но как она держалась за его руку, чуть не висла на нем, как заглядывала в лицо! Да, побывала на сквозняке жизни, простыла и теперь вот цепляется за любого, лишь бы не быть одной.

Никакой ревности я не испытал. Только было жалко чего-то, прошлого времени, что ли, которое, увы, не воротишь. Золотое время молодости!

Себе я казался стариком. Все прошло, минуло, жизнь не получилась, и мне остается, как дяде Пете, тихо, незаметно доживать свой век в заводском общежитии. И я готов был к этому.

Но сердце протестовало — тебе всего тридцать шесть лет, а ты себя похоронил. Ты и неглуп, и образован, и начитан, а сидишь в норе, ни с кем не общаясь. Так ты действительно скоро и незаметно превратишься в дядю Петю. Стало мне представляться, что есть где-то на свете тоже тоскующая душа. Но как найти ее в сутолоке жизни — вот в чем важный вопрос!

Как вы уже догадались, я от природы очень застенчивый, и застенчивость с возрастом не прошла. Когда один на один с собой, я и герой, и произношу целые монологи, а на людях не то что робею, а смущаюсь, косноязычу, заикаюсь, держусь неловко. Другой — туп, как сибирский валенок, но красноречив, хоть и мысли никакой нет, но болтает, а с каким достоинством преподносит себя, прямо-таки дипломат из ООН.

Альбина была чуть ли не первая девушка, с которой я познакомился. Сходиться с людьми — для меня сущая мука. Но вот что удивительно — без людей я не могу и постоянно ищу близости с ними. Не подойдешь же на улице к женщине и не спросишь: «Вы не та самая, что ждете меня?» А у ней, может, муж и детей целая куча. Я знаю, есть люди, которые знакомятся всюду: и на улице, и в трамвае, и даже в магазине, пока стоят в очереди за чем-нибудь.

Сходить на танцы? В таком-то возрасте! Да меня там обсмеют. Какая девушка взглянет на тридцатишестилетнего мужчину с морщинами на лице, к тому же еще и выплачивающего алименты. Нет, нечего тешить себя иллюзиями.

Случайно узнал, что одна прибалтийская газета печатает брачные объявления, — таких вот неловких, вроде меня, людей выручает. Несколько вечеров промучился над этим объявлением. Другой бы роман настрочил, а я всего несколько строк.

Вот что у меня получилось.