«Это она за мной приходила. Видно, тоже стосковалась обо мне», — обрадованно подумала Устинья, и у ней сразу обмякли и отнялись руки и ноги. Она еле доплелась до избы, открыла сундук, достала узелок со смертным, положила на стол и легла на кровать.

Что стояло на улице — день или ночь, — она не знала, и сколько времени пролежала, — тоже не представляла, может, несколько часов, а возможно — сутки и больше. Она только чувствовала, как в ней угасает, замирает жизнь, но боли не было, а была даже отрада. В сознании вспыхивали короткие и яркие картины из ее прожитой жизни — то видела себя трехлетней девочкой с бабушкой на цветущем лугу. Устинья хотела удивиться, бабушка умерла давно, когда Устинья была еще ребенком, она ее редко вспоминала, но удивиться уже не могла и только глядела на свою бабушку — стоит перед глазами как живая. То ей виделся муж, молодой, в белой рубахе-косоворотке, то собственные дети. Виделись и картины труда: как жала, косила, как молотила цепами в риге, — такой слаженный стук стоял, что под него хоть пляши. Слышала запахи соломы, сена и льняного масла. Собственная жизнь ей представлялась то бесконечно долгой, то прошедшей за единый миг…

Приехавший на мотоцикле Севка увидел свою бабушку мертвой, уронил голову на стол рядом с узелком, где лежало смертное, и громко зарыдал.

Каждое лето, который уж год подряд, Юрий Морозов ездил в отпуск только на свою родину в деревню. Он ждал отпуска с нетерпением, все усиливающимся с приближением лета, ходил по спортивным и охотничьим магазинам, выбирал спиннинги, удочки, рыболовные крючки, патроны; думал о том, как встанет со спиннингом на берегу реки, как разольется на треть неба закат и сонно будет шелестеть под ветром у его ног осока. Покупая патроны, он представлял себя бредущим в сумерках по лесной дороге с ружьем на плече. Кругом — покой, тишина. Юрий срывает ружье, вскидывает к плечу и стреляет в небо, на котором уже зажглись первые крупные звезды. Язычок пламени, лизнув темноту, прячется в стволе, ухо закладывает грохот выстрела, и по влажной, росистой траве с треском прокатывается эхо. Все это он испытал в прошлые свои приезды и хотел пережить вновь.

Морозов ждал и встречи с друзьями, которые, как и он, приезжали в деревню летом. Вечерами они сходились, рассказывали о своей жизни, вспоминали озорное детство.

— Помнишь, Мороз, как мы с тобой в лесу гряду выкопали и махорку посеяли.

— Помню. Каждый день ходили поливать.

— Ну и выросла махорка? — смеясь, спрашивал кто-нибудь.

— Да, прямо в пачках, первый сорт.

Тут раздавался такой хохот, что грачи на старых ветлах, как от выстрела, разом просыпались, взлетали и, галдя, кружились над сонной деревней.

Они засиживались за полночь, уже клонило в сон, челюсти сводила зевота, от которой сигареты больше не помогали.

— Может, по домам? — предложит один из них.

Но и после этого они еще посидят. Затем встают, пожимают друг другу руки, говорят:

— До завтра, — и расходятся, чувствуя тепло старой дружбы.

Эти вечера на завалинках с друзьями детства вспоминались Юрию целый год, звали его к себе, и на другое лето он снова ехал. Поэтому отпуск был еще временем встреч.

Порою весь месяц, пока он гостил, стояла жара, выгорали травы, желтели на березах и липах листья, и единственным желанным местом был истоптанный телятами берег реки. Устроившись возле куста ивняка, Юрий читал книгу. Солнце все сильнее припекало, меж лопаток струйкой стекал пот. Отбросив книгу, он прыгал в воду и плавал в холодной, сводящей судорогой ноги воде. Когда-то река была глубокой и многоводной, но теперь это был уже ручей, местами разлившийся бочагами. Поплавав, поныряв, он вылезал на берег и распластывался под горячим солнцем. За месяц он так загорал, что потом в городе его принимали за отдохнувшего на юге.

Но бывали и хмурые дни — по целой неделе тянулось ненастье, так что все время приходилось сидеть дома и видеть однообразную картину: исхлестанные дождем потемневшие избы, нахохлившиеся куры, прячущиеся под кустами сирени, большие прозрачные капли влаги, висящие на заборе. Но даже в такую погоду что-то грело Юрия, и отпуск его никогда не был испорчен, сколько бы ни длились пасмурные дни.

Каждый приезд особым чувством откладывался в его душе: то светлым и радостным, то грустным. Кого-то из друзей не было прошлый раз, кто-то был теперь. И сам он приезжал с разным настроением.

Одной встречи Морозов ждал особенно, хотя и боялся. Он даже перестал надеяться, потому что уже несколько лет подряд никогда не застава ее.

Морозов снова приехал летом, пропустив три года, за которые с ним произошло немало. Он женился, у него появился сын, продвинулся и по службе, — из мастеров шагнув в начальники смены. Жилищная проблема тоже разрешилась — из семейного общежития перебрался в новую двухкомнатную квартиру. Эти три года были трудными, хлопотливыми, но прожитыми не напрасно.

Жизнь его, похоже, входила в плавное русло. Теперь она спокойно потечет, думал Морозов, потому что молодость минула. Но в свои тридцать с лишним лет он выглядел молодо, на его лице как бы застыла добродушная улыбка.

Морозову снова хотелось встретиться с друзьями, узнать, что с ними стало, услышать, как по вечерам деревья вздыхают своими темными вершинами и в огороде за домом падают созревшие яблоки.

Он обязательно сходит на охоту. Как давно он не охотился, не проводил ночи в лесу у костра! Последние дни перед отпуском Морозов даже стал бояться, как бы не задержали на работе или что-нибудь другое не помешало ему уехать.

Но с первых шагов его ждало разочарование: никого из друзей не было на этот раз. Он совсем забыл: то, что случилось с ним, произошло и с его товарищами, да и сам он не был здесь три года и кто-то ждал его, спрашивал у матери, и та отвечала:

— Нет, не обещал он ноне приехать. Что будет до другого лета.

Ему впервые вдруг стало скучно в отпуске и нерадостными показались родные места.

К тому же погода стояла скверная. Было начало августа, и Юрий ожидал увидеть разгар лета, хотел покупаться в холодном бочаге реки, побродить по знакомым местам. Но август больше походил на осень. С севера плыли темные с серыми прожилинами градовые тучи, и на дню несколько раз припускался дождь с градом. Град вспенивал лужи, сплошь покрывал дорогу. Выглянувшее из-за туч солнце, по-летнему сильное, быстро съедало его, но все равно град оставлял после себя много бед: на поле хлеб полег, картофельная ботва стояла поломанная, землю под яблонями устилали недозревшие яблоки. Морозов не знал, чем заняться. Он немного помог матери по хозяйству. Мать старалась все сделать без него, чтобы сын только отдыхал.

Выручали книги, которые он захватил с собой. Он не хотел их брать, думая, что за встречами, за разговорами некогда будет читать. Но они оказались кстати. Лежа в избе на старом диване, он часами читал. Когда слышал шум дождя, морщился и старался глубже уйти в чтение. Выглянувшее солнце отвлекало, рассеивало внимание, но он не верил, что оно показалось надолго, и продолжал читать.

Так прошла целая неделя отпуска.

Однажды, когда он, как обычно, лежал на диване с книгой, мать, пройдя мимо него, сказала:

— Нынче Таня Соловцова приехала.

Если бы Юрий услышал мужское имя, то тут же бы отложил книгу, потому что надеялся, что кто-нибудь из друзей все-таки приедет и ему будет с кем коротать время, особенно вечера, которые так однообразны, пусты — уже и читать не хочется, и спать еще рано, а на улицу не выйдешь — сыро, грязно. Морозов с запозданием встрепенулся.

— Ты сказала, кто-то приехал? — спросил он мать.

— Да, Таня Соловцова. Она и прошлое лето гостила.

Юрий удивился спокойствию и равнодушию, с каким воспринял это известие. «Боже мой! — подумал он. — А как я страдал и мучился из-за нее. Да, все проходит, и ничего не остается». Когда-то он ехал сюда с тайным желанием увидеть ее, особенно в первые свои приезды, и, если будет такая возможность, отомстить ей за ту боль, которую она ему причинила. Затем это желание с годами потускнело, ему просто хотелось посмотреть на человека, которого он любил. А теперь даже и любопытства не было. Что если она растолстела? Это часто бывает с женщинами.