— Да, неплохо бы, — согласилась Марья Игнатьевна.

Придя домой, она поведала об этом сыну.

Волынцев молчал. Чувствовал он себя нехорошо, как будто кого-то предавал, и ждал дня, чтобы уехать из дома, от Любы, от вопросительных взглядов родителей. Каникулы уже подходили к концу, осталась пара недель, как-нибудь протянет. Никогда еще каникулы не казались ему такими нудными, как эти. Обычно он с удовольствием ехал домой и с некоторым сожалением возвращался в университет.

После расставания они некоторое время писали друг другу. Но все реже и реже приходили письма. Потом Волынцев не ответил на письмо Любы, не написал и на другое.

Вскоре Волынцев женился на своей однокурсница Капитолине. Ему думалось, что с ней он более спокойно проживет жизнь. В ней угадывалась будущая отличная хозяйка и хорошая мать. Она повезет любой воз жизни, не ропща и не требуя ничего. Мужа станет любить постоянной ровной любовью и заботиться о нем, как о малом дите. Внешне она тоже была недурна. Волынцев уверял себя, что любит ее, и уверил, хотя никогда не замирало его сердце от любви к ней.

Перед тем как уехать по распределению, он завернул с женой на несколько дней домой к родителям и там увидел Любу последний раз.

Волынцев сидел за столом и ремонтировал старый утюг. Окна деревянного одноэтажного дома его родителей выходили на тихую зеленую улицу, по которой почти не ездили машины. День стоял солнечный, и зелено гляделась просвечиваемая насквозь листва на подстриженных липах. Сквозь открытую форточку доносилось оживленное чириканье воробьев, обсевших дерево как раз напротив окна. Иногда раздавался свист стрижей, кувыркавшихся в голубом воздухе.

Приподняв голову, Волынцев вдруг увидел Любу, медленно проходившую мимо окон его дома. Она была как чудо, и Волынцев не поверил, что когда-то любил эту девушку.

Она заметила его, сидящего за столом, и остановилась. Может быть, известие, что Волынцев женился, еще не дошло до нее или она не верила этому, но только Люба вся подалась к нему. Волынцев испытал страшное волнение, внутри его все сжалось в тугой, плотный комок. Он отбросил дурацкий утюг и махнул рукой, крикнув:

— Заходи!

Люба все стояла и глядела на него. Думая, что она не слышит, он несколько раз повторил приглашение, затем кинулся к окну и стал открывать его. Рама была старая, рассохшаяся, и ее давно не отворяли. Волынцев дергал шпингалет, на котором насохла краска, наконец сдвинул его с места и налег на раму. Створки подались, но одна перекосилась, надавила на стекло, и оно хрустнуло, вывалилось и ударилось о завалинку. Послышался жалобный звон.

Лицо Любы, светившееся радостью и надеждой, вдруг стало быстро меняться. Свет словно гас в нем, и все яснее выступало выражение отчаяния.

Волынцев оглянулся и увидел позади себя жену.

— Разбил стекло, — с досадой сказала она.

— Черт с ним! — ответил Волынцев и спросил Любу. — Как ты? Окончила институт? Куда едешь?

— Да, еду, — тихо вымолвила она и пошла прочь от дома, убыстряя шаги, потом побежала.

Волынцев подосадовал на жену, — сунулась не вовремя, не дала поговорить с человеком. А Капитолина целый день была настороже и не отходила от мужа ни на шаг.

Впоследствии Волынцев узнал, что Люба вышла замуж. Муж у ней оказался удачливым человеком, быстро продвигался по службе и занял ответственный пост в каком-то министерстве. Росла у них дочь.

«Почему я думаю, — успокаивал себя Волынцев, — что с ней я прожил бы более счастливо? Я не могу обижаться на свою судьбу. Она у меня сложилась неплохо. Правда, больших чинов я не заслужил, но я к ним никогда не стремился. На работе у меня все нормально, и дома благополучно. Хорошая жена, почти взрослые дети».

Но все чаще и чаще на него что-то находило, и Волынцев в эти минуты был похож на рыбину, вынутую из лунки, задыхающуюся и бьющуюся о лед. Он сознательно отвернулся от счастья, когда оно шло к нему, предпочел его спокойствию.

И так хотелось переиграть все заново, вернуть время, когда он работал учителем в селе и каждый вечер шел по дороге или скользил на лыжах по чистому снегу в лес.

Из всех воспоминаний это было самым дорогим. На него словно дул освежающий ветер юности.