Василий увидел зверя лежащим на боку среди молодого ельника. Заслышав скрип снега, лось поднял голову и поглядел огромным глазом, в котором стоял укор. Затем положил голову на снег и глубоко вздохнул…

Однажды Василий снимал шкуру с лисы. К нему подошел сосед. Он хитро улыбнулся.

— Сколько ты зверя перебил, Василий! — заговорил сосед. — И надо же — ни один не отомстит тебе, не подымет на рога, не стопчет.

— Они мне на том свете глаза будут царапать, — шуткой отвечал Василий.

— На том свете — что-о!.. Неизвестно, что на том свете будет.

— Но ведь и ты немало убил всего, а вот дожил до седых волос.

— Я, хочешь знать, за каждого убитого зверя али птицу свечку ставлю и молюсь, чтобы они меня простили. А в тебе ведь и душа жалостью не ворохнется, в бесчувственном эдаком!

— Откуда тебе знать? Может, и я переживаю…

Сосед покрутил головой, как бы говоря, что он сильно сомневается в этом.

— Но гляди. Все предел имеет, — предостерег он.

Проводив дочерей, Василий прошелся по деревне. Небольшого роста, плотный, сутуловатый, он шел, опустив голову, словно внюхивался в оттаявшую землю.

На завалинках и в проулках — везде был люд. Вешнее солнце ласкало лица. Даже старухи сползли с печей и вышли на улицу. Говорили о погоде. К весне сразу не привыкнешь. Землю почти целых полгода укрывал снег, все было бело, солнце, если и появлялось на небе, то не только не грело, а точно было заодно с морозом. Но вот за какую-то неделю-другую все переменилось, вместо ставшей привычной белизны, которая заставляла щурить глаза, видна темная пахота, озимь, отражение голубого неба в воде. Поэтому весна всегда входит в сознание как праздник. Еще снится зима, а откроешь глаза — видишь яркое солнце.

Вон и скот чувствует тепло и утробно мычит в хлевах. Через полторы-две недели, когда подсохнет, можно уже выгонять пасти.

Василий шел по деревне, со всеми здороваясь, но ни с кем не останавливаясь поговорить.

— Ястреб куда-то пошел — переговаривались люди, глядя ему вслед. — Недавно вернулся после отбытия наказания.

Дойдя до конца деревни, Василий остановился и стал глядеть — на поля, на лес за ними, на дальние деревни, видневшиеся за лесом. Вдруг он услышал посвист крыльев, и тут же раздался плеск. Василий немного повернул голову. На пруду, который еще не совсем очистился от льда, плавали, морщиня воду, две дикие утки. Он испытал сладкую волнующую радость, которая знакома только охотнику. Он представил, что сейчас делается на болотах, на реке, — прилетают утки, остаются ночевать гуси, летящие дальше на север, при перелетах можно увидеть разных диковинных птиц. День разгорался для него все ярче.

Придя домой, Василий достал из чулана двуствольное ружье. Три года провисело оно на гвозде. «Надо хоть почистить его да смазать», — подумал он. Взял банку с солидолом, шомпол, ветошь и вышел на крыльцо.

Солнце клонилось к закату. Морозило. Чуткая тишина разливалась по округе. Запахи оттаявшей земли висели в воздухе.

Василий осмотрел ружье. В стволах появилась ржавчина, полно паутины. Оно когда-то целую неделю провалялось в лесу. Василий не думал его найти, да и не хотел искать, но, придя на место своей последней охоты, увидел ружье лежащим на поляне. В нем вспыхнуло тогда сильное желание — взять ружье за стволы, размахнуться и ударить о дерево. Но что-то его удержало. Он повесил ружье в чулане на гвоздь, где оно и провисело до нынешнего дня.

Разобрав его и намотав на шомпол тряпку, он стал чистить стволы. Прикасаться к вороненому металлу было ему приятно, и в то же время ружье как будто обжигало пальцы. Нет, зря он снял его с гвоздя. Так бы и ржавело оно там до скончания века. А лучше всего — выбросить, утопить в реке.

— Ну да ладно, смажу да повешу, — сказал он себе. — А то пропадет вещь.

Из-за угла дома вышла жена.

— На охоту никак собираешься? — спросила она.

— Да нет, что ты!.. Смазал, — и сразу переменил разговор. — Людку со Светкой я посадил удачно. Попутная машина взяла.

Солнце опустилось к самой земле и красило стену избы в розовый цвет. Лужи подернулись льдом. Зима отодвинулась еще недалеко.

На другой день Василий не усидел дома. Когда жена ушла на работу, он взял длинную палку и отправился в лес.

За огородами стояли старые высокие сосны, которые всегда грустно шумели, словно рассказывали о том, что видели на своем веку. Дальше было небольшое поле, а за ним сразу начинался глухой лес. В лесу еще кое-где лежал снег, весь обсыпанный хвоей и корой, но уже появилась первая зелень: стрелки травы, подснежники, круглые листья какого-то раннего растения. Только сошел снег, земля еще не успела отойти, а уже все стало расти. Он наткнулся на куст волчьего лыка и остановился: волчье лыко цвело редкими сиреневыми цветами.

Меряя палкой лужи и идя напрямик, Василий углублялся в лес. Встретилась ему посадка молодых елок. Освободившиеся от снега елки тянулись ввысь, к небу. Но, опережая их, рядом с ними росли побеги ольхи и ивняка. Там, за этой посадкой, глубокий овраг, где Василий последний раз охотился.

Никогда не забыть ему своей последней охоты.

В конце августа, вечером, когда пригнали стадо, к нему пришел бригадир.

— Выручай, Василий. Одна надежа на тебя.

— Что случилось.?

— Кабаны одолели. На дальнем поле у оврага каждый день, а может ночью, черт их знает, картошку копают. Уж полполя выпахали. Пашут как картофелекопалками. Возьмут борозду и идут по ней до конца. Видно, их там целый выводок ходит… Я тебя завтра кем-нибудь подменю. Сходи постращай их.

Василия никогда не надо было уговаривать идти охотиться. Разбуди его в час ночи и только скажи об охоте — он сразу вскакивал, одевался, брал ружье и шел.

— Ладно, — сказал он, — только подмени.

— Значит, договорились. Найду, кем подменить. А не найду — сам погоню стадо.

Их разговор слышал сын Василия, Славка, четырнадцатилетний мальчик. Он собирался идти гулять, но как только услышал о кабанах, глаза его расширились и загорелись. Видно, тоже охотник будет. Уж такая их вся порода. Василий научил его стрелять, отдал ему старое одноствольное ружье. Жена ругалась, что он рано пристрастил сына к охоте. Но Василий сам начал охотиться чуть ли не с двенадцати лет.

Когда бригадир ушел, Славка сказал:

— Папа, и я с тобой пойду завтра.

— Еще что выдумаешь?! — Василий строго посмотрел на сына.

В тот вечер Славка не стал настаивать, но что-то задумал.

Василий с трудом стащил с натруженных ног сапоги, оставил их на крыльце и пошел в сени спать. Уснул он сразу и спал крепко, без сновидений. В жизни у него было все твердо и прочно, и душа была покойна. Никакое предчувствие не шевельнулось в нем.

Он проснулся, как обычно, на рассвете, вспомнил о разговоре с бригадиром и тут же поднялся. Перед охотой ему всегда было весело. Но он скрывал это веселье, и лицо его было сосредоточенным. Из подполья достал кринку кислого молока и через край всю ее выпил. Это был его обычный завтрак. В старый рюкзак положил полбуханки хлеба, огурцов и сала — подкрепиться, когда захочется есть. Движения его были четкими, рассчитанными и скупыми. В пять минут он уже был готов.

Открыв дверь из сеней на крыльцо, Василий увидел сына. Тот стоял на ступеньках, тоже готовый, в поношенном пиджаке, который был ему мал, в кепке и с ружьем на плече. Как он смог проснуться в такую рань? А может быть, он не спал и всю ночь стерег отца.

— Ты куда собрался? — удивился Василий.

Славка повел глазами по сторонам, а потом уже робко, как провинившийся, глянул снизу вверх отцу в глаза.

— С тобой… на охоту…

— Никуда ты не пойдешь! Иди спи! — Василий сразу взял резкий тон и, не глядя больше на сына, затопал по ступенькам.

— Ну, папа, миленький, голубчик, возьми, пожалуйста. Ну что тебе стоит? — Славка, плача без слез, ухватил его за рукав брезентовой куртки. — Я не помешаю тебе. Я только издали буду смотреть. Возьми-и…