— Гена, ты наш общий сын, — сказала как-то одна женщина.

Эти слова попали в точку, прилипли к нему. И с тех пор, когда его спрашивали, чей он мальчик, он отвечал:

— Общий.

Так он и рос, не отцов и не материн даже. Видно, Анна, оставившая ему память о себе — длинный пупок, как в воду смотрела, говоря Акулине: «Пусть живет. Сам вырастет». Здоровье у Генки было богатырское, он никогда не болел, хотя бегал босиком до самых холодов и закидывал валенки на печку, как только появлялись проталины. Общие харчи пошли ему на пользу. Никто не боялся за него, не говорил: этого нельзя, туда не ходи. Генка изучил округу на пять верст, ходил в лес и не боялся, начал работать топором, как только топор стал ему под силу. Он умел многое мастерить и знал больше, чем его ровесники, а главное — глаза у него были добрые.

В пасмурный день Геннадий вез на гусеничном тракторе из лесу дрова. Земля едва была прикрыта снегом; зима уже несколько раз приступала, но снег таял, когда ветер задувал с юга. Не успевшие еще опасть, побуревшие и скоробившиеся листья на дубах не шелохнутся. Мороза почти не было, и на поле обнажились гребешки пахоты. Дорога тоже чернела, вся в комьях и следах тракторов. Иногда попадался куст зеленой крапивы. Думалось, что не чувствовала надвигающейся зимы и продолжала расти.

Все потускнело и поблекло, только два цвета были в округе — темно-серый и белый, как в старой, много раз крученной киноленте. Небо опустилось и закрыло от Геннадия всю землю, оставив ему немного: голые леса, словно нарисованные простым карандашом, скирды соломы на полях, деревню.

Недавно Геннадий получил повестку из военкомата. Поэтому он особо пристально всматривался в знакомые ему с детства места, надолго прощаясь с ними, и прислушивался к себе. Даже в такой серый день, когда так хмуро кругом, у него иногда замирало сердце при виде раскидистого дуба на опушке, под которым он когда-то собирал желуди, он чувствовал запах первого снега и тающей земли, и этот запах глубоко входил в него.

В оставшиеся дни Геннадий спешил привезти матери и одиноким старухам соседкам побольше дров. С тех пор как он стал работать на тракторе, его постоянно осаждали разными просьбами — вспахать огород, привезти дров, соломы. Геннадий никогда никому не отказывал, помня, что этим старухам соседкам, тихо доживающим век, он обязан, может быть, жизнью. Теперь он стал для них тем, кем они были для него. Что она сделает, эта старуха? До леса-то не дойдет, а если дойдет, ухватит какой-нибудь сук и потащит волоком домой, через каждые десять шагов останавливаясь, чтобы отдышаться.

Придет такая старуха чуть свет в воскресенье, встанет у порога и мнется, покашливая в горсть.

— Гена, — робко скажет она, — стропила во дворе подгнили. Вот-вот упадут. Не выкроишь ли времечко привезти две лесины? Я заплачу.

Геннадию хочется спать: вчера он приехал с работы поздно, был на гулянье и спать лег под утро.

— Ладно, привезу, — свешивает он ноги с кровати и глядит в окно на трактор.

Старуха благодарит.

— Дай бог тебе здоровья. Штоб у тебя жена была раскрасавица, шчастья тебе… — наговорит с три короба.

— Хватит тебе, — оборвет ее Геннадий.

Старухи всегда пытались с ним расплатиться. Привезет что-нибудь — зовут его в избу.

— Ну хоть рюмочку, — потчевали его. А то другой раз и неудобно просить тебя.

— Нужно будет — попросишь.

Геннадий уходил, ни к чему не притронувшись. Так бутылка и стояла до тех пор, пока приехавшие к старухе родственники не выпивали ее.

Когда Геннадий пошел работать, Раиса сразу остепенилась. Молодость минула, да и стыдно стало взрослого сына. К этому времени умерла Акулина. Они жили вдвоем с матерью, и дом их стал не только не хуже, а лучше многих домов в деревне. Было сразу видно, что в доме есть мужик: крыша под шифером, стены обиты тесом, наличники улыбаются. На дворе живность: корова, овцы, поросенок, гуси.

Ни одним словом не упрекнул Геннадий мать. Теперь она старалась — ходила на работу, дома мыла, чистила, стряпала. Когда сын возвращался с работы, не знала, чем накормить — в печи у нее всего было вволю. Глядя теперь на Раису, никто бы не подумал, что когда-то она любила погулять, отлучалась по неделе из дому, Сочиняя себе разные поводы, казалось, она всегда была хорошей матерью и хлопотливой хозяйкой.

Последнее время к ней стал свататься один вдовец. Раиса ему отказывала, но не очень решительно. Похоже, когда Геннадия возьмут в армию, она может выйти замуж.

Пусть выходит. Тяжело ей одной.

Подумал он и о старухах. Придется им ходить на другой конец деревни к трактористу Ивану и упрашивать его. Тот, поломавшись, привезти-то привезет, но сдерет бутылку, а утром еще попросит на похмелье.

Хотелось Геннадию повидать свет. С тех пор как кончил восьмилетку, работа отнимала все время, весной и осенью с темна до темна — в поле, а зимой и летом — у себя по дому.

Куда его отправят? Хорошо бы куда-нибудь подальше от дома, проехать через всю страну, поглядеть на города. Может, попроситься во флот? Во флоте служил когда-то отец.

Трактор, слегка покачиваясь, ровно бежал по дороге. Приближалась крайняя изба. От нее отделился человек и пошел на дорогу, наперерез трактору. Геннадий вгляделся и узнал своего отца. Только подумал о нем, — и он тут как тут. Легок, как говорится, на помине. Григорий махал ему рукой. Геннадий остановил трактор, вылез из кабины и пошел навстречу.

Григорий почти пятнадцать лет жил в городе. В жизни ему не везло. Десятилетняя дочь была больная. Объездили с ней множество врачей, но ничего не помогало. Советовали им, пока не поздно, заиметь второго ребенка. Но похоже, было уже поздно. Жена Григория, когда-то женщина крепкая, от постоянного переживания, страха потерять единственную дочь, расстроила здоровье. Новые роды могли стоить ей жизни.

Сам Григорий три года назад попал в автомобильную катастрофу, переломал обе ноги, получил сотрясение мозга, провалялся полгода в больнице и еле-еле выжил.

«Уж не мстит ли мне жизнь за то, что когда-то отвернулся от сына своего? — думал иногда Григорий.

Узнав от приезжавших в город односельчан, что Геннадия берут в армию, Григорий собрался в деревню. Может, не придется больше увидеть сына, — подастся после армии в чужие места.

Жена спросила, куда он едет.

Григорий не стал скрывать:

— Сына хочу в деревне проведать. В армию его берут.

— Давно бы надо было…

Он посмотрел на жену. Ее когда-то красивое лицо поблекло, большие голубые глаза глядели внимательно и печально.

Она понимала его. Но поймет ли сын?

Геннадий шел от трактора. Он нисколько не был удивлен, словно ждал этой встречи.

— Здравствуй, Геннадий, — Григорий подал руку сыну.

Геннадий немного замешкался.

— У меня руки-то в машинном масле.

— Ничего.

Григорий первый раз пожал грубую руку сына.

— В армию тебя берут?

Григорий волновался, но скрывал это, держался прямо, молодцевато, улыбался и глядел в лицо сына, свое лицо. А сын смотрел как-то просто и, не робея, выдерживал его взгляд.

— Когда отправка?

— Во вторник.

— Что мы здесь стоим? Пойдем хоть к скирде присядем да закурим, — сказал Григорий, вынимая пачку сигарет.

Они надергали сухой соломы, сели, прижавшись спинами к скирде. Кругом было серо, сумрачно. На малых оборотах работал мотор трактора, видна была крайняя изба, остальные скрывались за бугром. На краю горизонта чернел лес. Григорий рассказывал, как его призывали, как везли, как служил. Сын слушал молча. Когда Григорий сбоку смотрел на его лицо, он видел все то же спокойствие, оно радовало и удивляло его, и самые важные слова, которые он припас сказать сыну, казались ему ненужными, лишними.

— Как мать живет? — спросил Григорий.

— Хорошо.

— Геннадий, вот что, ты приезжай ко мне на днях… Сестра у тебя… Болеет она. Такая слабая родилась. Проведай ее… Приедешь?..

— Ладно.