— Ерунда это всё, — я даже вскипела от возмущения. — Без любви и жить-то на свете незачем.

— Вот и мать моя так считала, и посмотри, что стало с ней. Хватит болтать, пошли уже, скоро рассвет…

Кийну пошёл вперед бодрой рысью, не оглядываясь. А я оглянулась: на крыльце стояла высокая светловолосая женщина и махала платком вслед белому лису. По щекам её текли слёзы. Или мне просто показалось в неверном лунном свете?

________________________________________________________________________________________________________

Не знаешь, что почитать, пока ждёшь проду? Рекомендую ознакомиться с бояркой, где бывшему успешному герою астрала приходится начинать в отсталом мире всё с самого начала из-за глупого спора с богами. Произведение Кирилла Танковского: "Капитан" ( https://author.today/work/377849 ).

Медвежьи лапы не предназначены для долгих переходов по дороге. Подушечки пальцев потрескались и болели, ладошки саднили, пустой живот болтался туда-сюда как пустой верблюжий горб. И постоянно хотелось пить. И чего мне не сиделось в библиотеке? На кой-чёрт мне нужна была эта куртка? Пусть бы подавился ею гопник пучеглазый! Я оглянулась по сторонам: дед Алтынбек дрыхнет в седле, на коне, покрытом клочьями чёрной зимней шерсти, мерно трусит рядом с кибиткой чёрт в цыганском обличье и треплется с Орон, обиженный мальчишка-кийну уехал к Бабе Яге вперёд и что-то ей напевает, а она улыбается и кивает ему. А сзади обоза плетусь я, всё больше отставая от пегого хвоста басурманской лошади. И не крикнешь же, не позовёшь: и дети проснутся, заплачут, и лошади понесут.

И тут, на счастье, Яга подняла руку, как командир спецназа, мол, ша. Стоим. Все замерли. На ухо мне села цикада, и я бы её сожрала, но не успела:

— Город впереди, — тихо сказала Яга.

— Нету тут никакого города. Морок — да, не город, — тоном эксперта заявил Сэрв. — Я уж знаю.

— Ты двадцать лет с головешками горелыми обнимался, рыбу сырую ел, да водоросли. Молчи уж, — отрезала бабка. — Вижу, какой это город. Как знала: повстречаешь мурмолку — быть беде!

Только Сэрв попытался что-то возразить, как заговорил Алтынбек. И сказал всего два слова:

— Город Грехов.

Да ладно! Это мы шли, шли по Руси-матушке, и набрели на Син-сити?! И ка-ак сейчас выскочит из кустов Брюс Уиллис, да ка-ак треснет Мики Рурка по кумполу! Эй, а чего все приуныли-то?

Кийну подъехал на козле, зашептал мне:

— Плохой это город, очень плохой. Там каждый второй — убийца, каждый первый — вор. Есть там ничего нельзя — отравят, пить — нельзя. В простыне — иглы отравленные, коней сведут и продадут в ту же ночь. С кого — шкуру сдерут, да на тронную обивку пустят. Кого — на мясо освежуют, продадут местным людоедам. Мужиков покрепче отправят в каменоломни, старика со старухой наших — потешать публику в гладиаторском цирке… Ты поживёшь ещё, наверное. Будешь в клетке сидеть, народ веселить.

— А ты?

— А меня распнут, как противный всякому закону плод союза лисы и человека.

— Так давайте объедем этот город!

— Не всё так просто. У города этого нет места. Как и бродячий Город Света Авалон, как морской город Тир-на-Ногт, Город Грехов бродит с места на место. Если уж он перед тобой появился — всё. Можешь ехать в любую сторону, всё равно будешь приближаться к Городу, пока не въедешь внутрь. А там — ибо нож, либо яд, либо рабский рынок.

— И что, никак нельзя спастись?

— Да можно… Рассмешить надо местного правителя, Давиула. Но, видишь ли, он слеп и глух, а пищу ему разжёвывают и кладут в рот специально обученные рабы. Травятся, конечно, штук по сто в год, зато Давиул уже лет двести царствует.

— Да, задачка.

— Баба Яга, может, что придумает. Моя смекалка тут не работает. Да и боюсь я до ужаса.

А бабка, кажется, и вправду смекнула, что делать: мы недавно проезжали деревеньку одну, так Яга туда галопом Алтынбека отправила, отсыпав ему из мешочка знатно денежек. Ороново, небось, приданое. Потом кийну позвала, пошептались они, и он в лес побежал. Потом позвала Орон. Та всплакнула, но покорилась, ушла куда-то со своим цыганом. А ко мне бабка сама подошла.

— Удачно, — говорит, — что ты у нас давно не стриглась.

— Что за шутки, дама преклонного возраста? — ответила я, обидевшись.

— Никаких шуток. Видишь — речка.

— Ну вижу. Ручей.

— Пойди, вымойся очень тщательно, встряхнись, чтобы шкуру просушить, — и назад.

Делать больше вот сейчас нечего! Нас тащит в Город Грехов, а я мыться иду. Это зачем? Чтобы шкуру подороже продать, когда меня с неё снимут кривым охотничьим ножом, возможно даже заживо? Логично, что. И я, конечно, вымылась. Я плескалась и полоскалась, вымывая из себя пепел разрыв-травы, вонь русалочьего озера и пыль дорог. Я чистила уши и даже зубы, жуя палочку дикой яблони, найденной неподалёку. Я съела три больших птичьих яйца, наверное, лебединых. Если так — прошу простить, лебеди. Нашла мяту и натёрла ею подмышки. Всё, красотка!

Яга тоже оценила, велела мне присесть чистой попой на чистую травку, и намазала все подушечки лам барсучьим жиром из баночки, и велела сохнуть. Тем временем прискакал Алтынбек, везя какие-то тюки и шест с сотней ленточек на нём. Вернулись цыган и ханская жена. Но в каком виде?! Не знаю, как он уж там колдовал, только волосы Орон, и так чёрные, стали ещё чернее, губы заалели, на ней появилась пышная цветастая юбка и алая блузка, а на шее — штук двадцать монисто, под стать бесчисленным браслетам на руках. Ушла в лес степнячка, вернулась — ромала.

— Ай-нанэ-нанэ… — изумлённо прошептала Яга. — Ты, мурмолка, справился даже лучше, чем я думала. Ступай, поколдуй над девчонками.

И цыган послушно полез в кибитку. Вытащил оттуда спящих, запеленутых в тряпки новорожденных девочек, заплясал, забегал вокруг них с гитарой, пару раз крикнул гортанно: глядь! — вместо детей лежат на траве три брёвнышка с грубо вырезанными глазами и ртом. Чисто семейные идолы, домовые, что избу берегут. Орон их бережно подняла, и уложила в кибитку — глаза её были полны слёз, но она не плакала. Видно было, что Сэрв потратил кучу времени, чтобы навести такие густые дымные тени на это кукольное личико, так куда там плакать? Во все времена женщины душили в себе чувства, чтобы макияж не портить. И эта не была исключением.

Тем временем бабка с Алтынбеком разбирали тюки. В них оказались всякого сорта ткани: дорогой хорезмский шёлк (откуда я знаю-то?!), бархат скарлатный, то бишь — алый, синий, пурпурный, жёлтый и зелёный. Ситец в цветочек для рубах, синий сатин — для сарафанов, батист для белья да холсты для мешков. Тесьма всякого рода — мотками. И ленты, конечно, да ещё полведра бубенцов да колокольчиков, что гавкали друг на друга беспрестанно.

— Ну что, девица-поляница, пришло время принарядиться! — Баба Яга нахлобучила мне на голову видавший виды детский картуз, подпоясала красной верёвкой с кистями, а на шею платок повязала — пёстрый, яркий.

— Вот, теперь будешь ты у нас медведь балаганный, именем Потап.

— Так я же девушка!

— Ты вниз-то посмотри, девушка! Это ты внутри девушка, а снаружи — медведь молодой. Так что привыкай к картузу и имени…

— Баб, баб… Яга!

— Ну чего тебе?

— А почему балаганный?

— Потому что мы — бродячий балаган. И кибитка в поле чистом — это наш привычный дом. А так-то мы — таланты, но просты и доступны, перед всяким выступить готовы. Хоть спеть, хоть сплясать, хоть неприлично обозвать…

Я поперхнулась палочкой, которую жевала до сих пор:

— Так мы цирк, что ли?

— А что такое, по-твоему, цирк? — спросила Яга. Я ответить не успела. Подошедший Алтынбек дробно рассмеялся, обнажая мелкие жёлтые зубы и наставив на меня свою седую бородку, ответил на вопрос, как он думал, Яги:

— Цирк — это где гладиаторы друг друга мечами рубят, где их зверями травят, да где колесницы гоняют по кругу. А мы — балаган.