— Кто?

— Не щапы. В смысле, не хвастали ни добром, ни оружием, не победами, ни красотой своей. Бла ещё легенда о братьях Святогора, да я не помню её почти.

— Ладно, шут с ней, с легендой, давай спать! — если б я знала, что сама рою яму и себе, и своим товарищам этими словами, вытрясла бы из поляницы всё до последнего слова. Но я не знала.

На рассвете нас одоспешили, вооружили, накормили от души, и отпустили. Но эмир предупредил: в пище был яд. Не вернёмся через месяц — умрём в страшных муках.

— Он шутит? — с надеждой спросила я Маарифа, как самого сведущего в дворцовых интригах.

— Нет, — равнодушно ответил тот, скептически разглядывая костяные накладки на рукояти сабли. — Обычное дело. Я ожидал, что нас ещё вчера чем-то таким накормят, так что эмир оказался человеком широкой души — дал нам сутки дополнительного времени. Главное — не волнуйтесь, а то яд по быстрой крови раньше сработает.

Легко сказать: «Не волнуйтесь!» Я попыталась выманить из бутылки джинна, но тот отказывался выходить и лечить нас. Оставалось одно: как можно быстрее попасть к болоту.

— Бабушка, а ты вчера посмотрела, как там наши Онуча с Бугульмой обретаются?

— Нормально, — сказала бабка. — Им там нравится. Хозяин ихний на постелю слаб, точнее — никак вовсе. Так они там блаженствуют: сказки ему сказывают, сладостями кормят, массаж делают. Ровно как с ребёнком. А он их золотом-шелками обвешал, будто кукол, и счастлив. Похоже, девицы наши пристроены.

— Может, они на свободу хотят?

— Не все такие вольные птицы, как ты, поляница. Этим вот золотая сытная клетка милее скачки по развалинам в компании вора и прощелыги, пусть и красавчика. Ты их тоже пойми: пухлача своего они будут холить и лелеять, пылинки с него сдувать. Захочется любви — на то есть молодые рабы. Захочется знаний — позовут ишана. Захочется битвы — никто не мешает по ночам сбегать в мужской одежде и грабить. А не то — грабить грабителей. Надзора за ними почти вовсе никакого нет. Так что не суйся, и ихнему бабьему простому счастью не мешай! Свобо-ода…

— Мракобесная ты, бабка! — сказала я, и тут мой конь споткнулся и остановился как вкопанный. — Эй, кончай колдовать!

Яга захохотала, как гиена:

— Дурында! Это не я — тут топь начинается. Конь дальше и не пошёл!

Она была права: перед нами расстилалось довольно обширное болото с камышами и рогозом, над которым парило несметное множество птиц.

— Спешиться! — сказала я. — Идём тихо и ищем!

— Чего ищем-то? — спросил недалёкий Маариф.

— Госпожу Щеголиху, — ответила я.

Шлёпать по болоту — удовольствие не из приятных. Бабка выломала всем по дрыну, который при ходьбе то и дело проваливался сквозь мох в бочажины. Сама она шла хитро: прокладывала заклинаниями светящуюся сеточку-дорожку, видную ей одной. Кийну, лёгкий как эльф Леголас, скользил по болоту, вообще не задумываясь о том, куда ступает. Клянусь, я видела, как у него появились лисьи лапы вместо ног! Остальные тащились как утюги по тёрке. Мошка, кружившаяся над мхами, старалась сожрать наши лица и руки, и если бы не бабка, брызнувшая на нас вонючей водой из флакончика, мы бы разодрали себя в кровь и сошли с ума от непрекращающегося зуда. Водичка помогла и от комаров, крупных как гуси и рыжих как апельсины. Волосатые твари, с гудением бомбардировщика Ил-2, набрасывались на нас, норовя угодить в глаз или нос. Солнце жарило немилосердно, а деревья, дававшие всё-таки густую тень, что на болоте — редкость, попадались нечасто. Они росли на пригорках, густо усыпанными розовыми цветочками незабудок. И на одном из таких холмиков мы устроили привал.

Вечерело. Оказалось, что мы проболтались по болоту целый день, но не увидели вблизи ни единого завалящего кулика, ни одного утиного гнезда, не говоря уже об аистах. Южная ночь спускается быстро: и вот уже загорелись вокруг тысячи светлячков, превращая болото в прекрасный сад фей.

И появились аисты.

Птицы дневные, они должны спать, но тут мы наблюдали странное дело: аисты выстроились в несколько шеренг, и по команде одного, самого изящного аиста, начали выбрасывать коленца, запрокидывать головы и щёлкать ключами. Изящный аист ходил между рядами и, как видно, давал советы.

— Это, наверное, госпожа Щеголиха! — прошептала я.

— И кто это? — Яга была настроена максимально недружелюбно.

— В сказке — это та самая аистиха, которая рассказала калифу и визирю о развалинах замка, в котором они могут найти ответ, если не испугаются. Госпожа Щеголиха знает, где проходила тогда сходка колдунов, и мы должны выяснить, где это место.

— Фьюу-у-у! — присвистнул Маариф. — Я туда не пойду.

— Прикажу — пойдёшь, — сказала я командирским голосом. Больше Маариф не возникал. А я обратилась к кийну:

— Парень, твой выход. Сходи лисой, поговори с госпожой Щеголихой на своём языке. Людей она боится, а тебя, глядишь, подпустит…

Кийну кивнул, и умёлся в ночь. А мы остались ждать: сидели тихо, без костра, и даже дышать боялись, чтобы не спугнуть единственный шанс.

— Слушай, поляница, — тихо спросил Алтынбек, — что с нами будет?

Кочевник не был оптимистом. Всякий, кто прожил жизнь в степи знает: день прошёл, и слава богу. Можно и не проснуться. Алтынбек пошёл с нами в поход без цели и намерений: он не хотел разграбить султанскую сокровищницу, набрать девиц и мехов, порезать пару сотен голов или что-то ещё в таком роде. Он, понимая близость и неизбежность смерти, просто хотел находиться рядом с сыном, перед которым был виноват, и вина была непрощаемой. Не помню, чтобы кийну говорил с отцом. Они даже редко ехали бок о бок. Ни один не заботился о другом, но было понятно: если Алтынбек словит стрелу, пущенную в мальчишку, или иным способом примет за него смерть, то будет только рад. Он выплатит долг. И кийну это понимал, но знание об отцовской жертве никак его не поменяло — ему было плевать на Алтынбека, ведь пацан не был человеком, как не был и зверем. У оборотней другие чувства и обязательства. Спасибо и на том, что он не придушил батюшку на первом же привале. И вот теперь — такое.

— Заделался в философы, старый хрыч? — уязвила Алтынбека Яга. — Сам же знаешь: что будет, то и будет.

— Кисмет, — откликнулся вполголоса Маариф, который в моих глазах растерял все остатки привлекательности: нельзя быть таким идиотом, к тому же — бесчувственным идиотом. Иногда в нём просыпался военный стратег, но в основном султанский генерал был всё-таки животным. Пожрать бы, да бабу. Вон, как та Настасья Филипповна. Борщец, пирожки, пухляночка под боком, светло, тепло, вина кувшин… Животное, право слово. А и его тоже жалко: куда девать-то? Пусть таскается сзади, как собака, может, ан что и сгодится.

— Никакой не кисмет, — ответила я наконец. — Есть у меня решение. Нам эмир Осейла что пообещал? Желание. Но не каждому, а одно на всех. Я хитрости его эмирского величества уже просекла: он обещает одно, а даёт — в тысячу раз больше. Великий политик, хоть и людоед.

— Так какое решение-то? — Яга была заинтригована.

— Такое. Всем сестрам — по серьгам. В смысле: каждый получит то, что его устроит, а те, кому ничего не надо, уйдут со мной добывать то, что надо. Непонятно?

— Понятно, — откликнулся Сэрв. — Мне бы вот Орон вернуть с девчонками.

— А мне — сына защитить, — добавил Алтынбек.

— А мне — к Настасье Филипповне, — высказался Маариф. — И ещё золота побольше! И коня волшебного. И джинна в услужение!

— Не лопни, деточка, — сказала Яга.

— А тебе что хочется, бабушка? — мне было жуть, как любопытно, что там такого старуха прячет в тёмной глубине своей души.

— Ничего. В избушку свою разве что вернуться, и дожить там свой век. Тебе-то самой что надо?

— Мне лично, — ответила я, — хочется вернуться домой. Полянице — отомстить батюшке Илье Ивановичу за свою смерть. А как командиру мне хочется вызволить Путяту и отправить его на Русь-матушку, дабы упокоился дружинник наконец-то с миром.