Гусыня ущипнула меня за левую руку.

— Ай! Налево, так налево! Полегче! — птица высокого полёта зашипела, как велосипедная камера, проткнутая гвоздём, давая понять, чтобы я страдала молча.В левом коридоре у сторой двери спал слуга. Нагляднее пояснений не требовалось: мои друзья были тут — беспомощные и несчастные…

В комнате и вправду была вся честная компания. Только они не спали, а мрачно сидели и обсуждали, как им выручить меня из лап Умара Шарифа. Не было только Путяты, которого оставили полежать в местном погребальном доме Фариди — не в самом, конечно, а в сарайчике, пристроенном к другому сарайчику — для дров. В дровяной имели право входить только правоверные, ав пристройку второго уровня — все подряд, хотя язычники, не то, что люди Книги. Но удивительнее всего было то, что над кружком анархистов-кустарей парило синее облако непонятной этиологии, в котором угадывался джинн. От удивления я выпустила гусыню, которая шмякнулась на пол, и сразу стала видимой.

— Гусь! Что за притча! — вскричала Яга, и попыталась схватить её высочество, но та отбежала в сторону. Куда уж бабке супротив молодости!

— А кто выпустил джинна и почему вы свободны? — спросила я, позабыв снять шаль.

— Говорящий гусь! — заорал Маариф, которого ткнул в бок горбун-Сэрв. Буйный генерал сразу заткнулся.

— Так это Полину нашу в гуся превратили… — растерянно прошептала бабка. — Иди сюда, девочка. Не буду есть. Пока.

— Щас, — ответила я, наслаждаясь неожиданным пранком, — так я тебе и поверила. Ты лучше скажи, почему джинн на свободе, но болтается без дела.

Джинн, к его чести, даже не сгустился: привык за тысячи лет к субординации — тебя не спрашивают, так ты и не отвечай.

— Бутылку слуга умаров открыл, думал поживиться. А джинн же у нас свободный уже, так он на него сонный морок навёл и на пол уложил. А потом видит — мы связанные и одурманенные. Он нас быстро волшебным средством отпоил, развязал, а тут и ты пришла… гусыня.

— Да не гусыня я, — ответила я, скинув шаль. — Не гусыня! Но и птицу жрать не позволю, она принцесса заколдованная.

Это уточнение пришлось озвучить, видя, как загорелись бабкины глаза. Небось, представляла себе уже котлетки гусиные, да картошку, жаренную на гусиных шкварочках.

— А сейчас вставайте все, упаковывайте нашего друга джинна, и быстрым шагом — за её высочеством. Чем быстрее выйдем, тем меньше шансов, что нас поймают.

Надев шаль заново, чтобы не светить весь наш боевой состав, я пошла замыкающей. Первыми нам встретились два садовника-египтянина, или сирийца — они сразу убежали, завидев нашу процессию. Второй попалась стража ворот: этих двух толстых ленивцев я успокоила ударами инжальной рукояти в основание черепа. А дальше нам надо было идти пешком вдоль длинной, простреливаемой дороги, обрамлённой адами и виноградниками. Спрятаться в случае погони было некуда.

— А распакуй-ка бутылочку, — ласково попросила я кийну. Джинн высверкнул моментально и уселся на обочине, прямо в пыли — слушать наши беды.Пары фраз оказалось достаточно: понятливая нечисть щелкнула пальцами, и перед нами замаячили семь крытых парчовых паланкинов, у каждого, даже у того, в котором восседала гусыня, — не шесть носильщиков, а восемь. «Протокол эмира», — бессмысленно пояснил Маариф. Таким образом, догнать наших могучих «коней» на шестёрке носильщиков было бы нельзя и так, при прочих равных. Но вот только вместо людей шесты паланкинов себе на плечи положили настоящие мариды — и не полукровки, а самые что ни на есть черти с рогами. Мы взобрались на транспортные средства, и дорога понеслась нам навстречу не хуже, чем в окне Сапсана.

— Во дворец эмира Оса… Осойя… Осва… — надо мной парил джинн и ехидно ухмылялся. И было, чему: пока я вспоминала имя эмира, наши временные слуги уже бережно опустили носилки на землю у входа во дворец, и растаяли вместе с паланкинами на глазах изумлённой стражи. Джинн опять щёлкнул пальцами, и рядом с гусыней появился избитый и полуживой Мустафа, который тут же бросился обнимать свою принцессу. А у меня в руках, как и у всех, появилась клетка, накрытая кисеей. Я недоумённо посмотрела внутрь: в клетке сидела белоснежная птица с длиннющим хвостом виде арфы.

— Лиры, — поправила меня поляница, уже привыкшая к роли демона в голове — это птица-лира.

— А на кой они нам?

— Эмир обожает этих птиц! И за каждую готов выполнить одно желание. Смекаешь?

Ого! Я тут же поделилась информацией с командой, и мы только приступили к обсуждению желаний, как двери дворца распахнулись, и распорядитель — двухметровый эфиоп с фиолетовой кожей, молча пригласил нас во внутрь.

«Как просто!» — скажете вы. Да если бы. Как оказалось, эмир Магриба оказался мужиком не промах, и предпринял некоторые меры предосторожности против незнакомых пришельцев. То есть — нас.

Мы вступили во дворец эмира. Вы думаете, что там был розовый мрамор, как у Фариди, или золото, как у Боруха? Ничего подобного. Стены и пол были сделаны из шершавого песчаника — камня, по цвету и фактуре похожего на сахар-рафинад, обмакнутый в кофе. Или на кашу с перцем: в бежево-коричневом камне намертво застряли чёрные точечки. Баба Яга, любопытная, как всегда, сунула мне свою клетку в руки, а сама наклонилась к стене, поскребла её ногтем, и, кажется, даже понюхала. Наклонилась близко-близко, и вдруг отпрянула с воплем:

— Аа-а-а-а! — заорала бабка. — Перун и Велес! Что это такое?!

— Клопы? — предположил Сэрв.

— Дурак! — огрызнулась колдунья. — Дурак слепошарый, безродный! Мурмолка как есть! Сам-то посмотри.

Сэрв наклонился к стене, и вдруг отпрянул — орать, правда, не стал. Но я полагаю, потому что у него язык отнялся.

— Да что там такое? — спросила я, отдала бабке обе клетки, и наклонилась к стене сама. Эфиоп-провожатый терпеливо ждал. Клопы в стенах — это ерунда, если, конечно, вы живёте не в сталинке в центре Москвы, когда ни вытравить клопов, ни выморозить помещение, ни сжечь дом — нельзя. Можно только спать в ванне, наполненной водой, и то нет гарантии, что эти умные насекомые не спикируют на то, что торчит из воды, прямо с потолка. Были случаи, корейцы знакомые рассказывали. Не было в стенах радиоактивного свечения, которое точно было бы опасно. Не пахло от них формальдегидом и трупным ядом. Только вот точки, чёрные, намертво вмурованные в камень по всей его толще, точки оказались спрессованными демонами. Демонами или чертями, вроде нашего Сэрва. Они беззвучно разевали рты в крике и пучили глаза.

— Сколько же их тут? — беспомощно спросила я.

— Мириады мириадов, — гордо ответил эфиоп. — Это джинны и ифриты, мариды и гули, шайтаны, сибъяны-«ненавидящие детей» и гиланы-«убивающие одиноких путников», гаффафы-пугальщики и залнабуры-обманщики, матриши-«распускатели слухов», агвары-развратники, сабары, усиливающие гнев до состояния помешательства…

— Останови фонтан своего красноречия в пустыне моего незнания, — попросила я эфиопа. — Всё равно мы не запомним всех.

-… даасимы, микласы, тамримы, даггары и ханзабы, и это только сотая часть разновидностей демонов, подчинившиеся власти эмира Осейлы, да будет с ним благословение Всевышнего и пророка его, — закончил эфиоп, несмотря на мои возражения.

— Тебе бы в колл-центре цены бы не было, — буркнула я. — Точно по скрипту пашешь.

— Я стою девятьсот динаров, о том был заключён петшех, — гордо ответил эфиоп. — Тысячу динаров стоит самая прекрасная на свете наложница, жемчужина несверленная, кобылица необъезженная, будущая мать сына эмира, наследника трона. Триста динаров стоит воин, выдающийся силой и дарованиями, обученный и неутомимый. Так что можешь себе представить, о несведущая, сколь ценим я эмиром Осейла, и как нужны ему мои услуги. Даже главный евнух, муж великого ума и хитрости, обошёлся казне повелителя всего лишь в шестьсот динаров. Пятьсот стоил драгоман, знающий свыше двадцати языков и пишущий так, будто рукой его водит сам пророк Муххамед, а я…