— А ты сейчас, если скажешь хоть одно слово вдобавок, будешь сослан на конюшню, выпорот кнутом и продан за три динара первому желающему.

Эфиоп приобрёл нежный лавандовый оттенок и упал на колени, гулко стукнувшись лбом об пол. Перед нами стоял высокий стройный человек в классическом бурнусе туарегов, только, вопреки обыкновению, не в бело-синем, а в чёрном. Такого же цвета были и чалма, украшенная единственным камнем — ониксом размером с перепелиное яйцо. Он не закрывал лицо чадрой, смотрел на нас открыто и просто.

— Эмир Осейла, — сказал он, протягивая руку ладонью вперёд. Не для пожатия, а просто чтобы показать — в ней нет оружия. Рука была загорелая, в шрамах, в мозолях от поводьев и меча.

— «Осейла» означает «тот, кто грядёт, следующий», — сказал эмир, игнорируя валяющегося эфиопа. — Отец решил не тратить фантазию на имя для шестого сына. Мансур-Торжествующий, Халид-Бессмертный, Искандер-Защитник, Мухаммед-Достойный Похвалы, Заафир-Пебедоносный и, наконец, я. Осейла-Следующий. Из всех моих братьев выжил только я.

— И как это случилось, о Повелитель? — спросила я, помня, что так полагается, чтобы рассказчик увлёкся собственным повествованием, и если питал какие-то злые намерения, то забыл о них. Эмир попался на уловку:

— Что ж, каждый получил кончину, согласно имени. Мансур был убит стрелой в тот момент, когда поднимал знамя Магриба над захваченной крепостью. «Ты должен быть следующим, кто погибнет», сказал мне убитый горем отец.

— Жестоко.

— Нет, — пожал плечами Осейла. — Я ничем не выделялся среди братьев, а Мансур был храбрейшим среди нас. Следующим погиб Халид: он вступил в спор с могущественным колдуном, и тот превратил его в каменную статую. Статуя будет стоять вечно, а внутри неё — вечный, не стареющий Халид. «Ты должен быть следующим, кто погибнет», сказал мне убитый горем отец.

— Понятно, — я украдкой поглядела на спутников: они стояли, разинув рты, с нелепыми клетками в руках, и слушали эмира как царь Шахрияр свою дену Шахразаду.

— Третьим умер Искандер: фанатик кинулся с ножом на нашего отца, и Искандер бросился наперерез. Он получил только царапину, и убил нападавшего. Но тот оказался дервишем, безумцем, а нож был смазан ядом. Искандер умер на третий день, страшно мучаясь, грызя от боли свои руки. «Ты должен быть следующим, кто погибнет», сказал мне убитый горем отец.

— Мда…

— Четвёртый брат, Муххамед, отправился в паломничество в Мекку, и не вернулся.

— Дай угадаю. «Ты должен быть следующим, кто погибнет», сказал тебе убитый горем отец.

— Так и было. И, наконец, предпоследний сын моего отца, Заафир, возглавил в возрасте шестнадцати лет военный поход против арабов. Он уже подступил с войском к Аграбе, как тут к нему явился некий колдун по имени Мутабор, сделал ему подарок — шкатулку с неведомым порошком. И Заафир исчез вместе со своим другом Сеидом в ту же ночь. «Ты должен быть следующим, кто погибнет», сказал мне убитый горем отец.

— Ага, — сказала я. — Слушайте, ваше величество, господин эмир. А там никто в тот день не охотился на птиц?

— Никто. Там и птиц-то никаких нет.

— А пару аистов не видели?

— Видели. Я сам видел, ведь я был в том же войске на должности пробовальщика блюд при своём брате. Я посчитал, что аисты — это знак разворачиваться и идти домой, ведь аисты всегда возвращаются домой. Военачальники тоже были в курсе этой приметы, поэтому войско снялось и вернулось в Магриб без единого выстрела. Потому я помню эту историю.

— Любили ли вы своих братьев? — спросила я осторожно.

— Кроме Мансура — всех. Мансур был грубым и злым, а прочие братья мои — люди великого сердца и большого ума. Любой из них был бы лучшим эмиром, чем я, но у моего отца не было выбора. «Ты — следующий, — сказал он мне. — Но не умирающий следом, а наследующий мне, мой преемник, эмир Магриба. Знал бы я об этом раньше, убил бы тебя ещё во младенчестве!» Так сказал мне в запале мой отец и скончался.

— А если бы, скажем, к вам вернулся Заариф, что бы вы делали, о эмир?

— Правил бы вместе с ним. Только это невозможно: тридцать лет прошло с тех пор, мне уже сорок пять, и, если бы Заариф был жив, он бы дал о себе знать.

Эмир пнул сапогом валявшегося эфиопа:

— Вставай, бездельник! Пусть на кухне пожарят нам рыбы: одну красную, одну чёрную, одну жёлтую, одну белую.

— Слушаю и повинуюсь! — эфиоп соскрёбся с пола и начал пятиться от нас по направлению к дверям.

— Можно, мы не будем эту рыбу? — вспомнив подробности одной сказки из «Тысячи и одной ночи» попросила я.

— Почему? — эмир ненатурально удивился.

Эх, была — не была!

— Так чёрная рыба — негр-невольник, язычник. Жёлтая — иудаист-йехуд. Белая — христианин. Красная — мусульманин. Вы людоед, наверное, но мы точно не хотим.

Эмир Осейла расхохотался, показав острые, заточенные клинышком зубы.

— А ты сильна в магии, раз знаешь сказание о магической сковородке. Но иногда рыба — это только рыба. Но будь по-вашему. Эй, никчёмное отродье крысы! Скажи, чтобы не жарили рыбу, а запекли ягнёнка!

— Что за магическая сковородка, — наклонившись ко мне, спросила Яга.

— Да, и мне интересно, — вклинился Сэрв.

— Понятно. Одна хочет использовать, второй — украсть и продать… — вздохнула я, понимая, что от этих двоих никакого проку мне не будет. И рассказала буквально в двух словах, что в давние времена царь джиннов создал магическую сковородку: ставишь её на любую поверхность, произносишь заклинание, выбитое на донышке с внутренней стороны, и на сковороде появляется хлопковое масло, в котором жарятся — без огня! — четыре рыбы. Нельзя пять или три, только четыре. Христианин, мусульманин, иудей и язычник. Это настоящие люди, превращенные за грехи в рыб. Самое страшное, что пока рыба жарится, она говорит с тобой и пытается покаяться, и если принять её покаяние, то ей будет даровано прощение, и дух её упокоится. Но исчезнет со сковороды и рыба. Использовать магическую сковородку можно только раз в день, а уж она сама решает, кого превратить в рыбу, а кого напоследок оставить. Не превращаются в рыб женщины и дети, им и так несладко в этой жизни, а вот головорезы-насильники оказываются на ней первыми. Они чувствуют, как их жарят, а позже — как едят. Если человек сильно нагрешил, он может несколько раз подряд оказываться на сковородке, буквально каждый день.

— Так они все умерли, рыбы эти? — спросила Яга разочарованно.

— Напротив: они все живы. А это им снится живой и очень болезненный сон. Некоторые понимают с первого раза: отдают ишану-учителю все богатства, добытые преступлениями, и просят раздать их бедным. Становятся аскетами и пытаются добром искупить вину. Кто-то продаётся в рабы обездоленному семейству, а деньги отдаёт ему же. Но, в основном, злодеи никак не исправляются, и тогда с каждым разом боль от жарки на сковороде становится всё сильнее. Многие теряют рассудок, так и не догадавшись, что же им надо сделать.

Сэрв задумчиво потеребил подбородок, на котором так и не выросла желаемая бородка:

— Значит, магическая сковородка у эмира Осейлы?

— Получается, так. Но толку нам с той сковородки?

— Да, толку нам с неё никакого. Мы же не людоеды…

— А хорошо бы сейчас отведать морского окунька, да угря, да тунца, да осетра жареных, — облизнулась бабка.

— И не думай. Эмир приказал готовить мясо!

— А ты уверена, что это будет баранье мясо настоящего барана, а не превращённого в барана человека? Знала история и такие случаи…

Из бутылки выполз джинн и, оплетясь вокруг столба, принял было задумчивую позу, но тут же отпрянул и улёгся шёлковым тюрбаном на голове Алтынбека:

— Гадость какая! Как же орут эти несчастные последователи Иблиса!

— Что, недоволен присутствием мириадов мириадов твоих родственников? — съязвил Сэрв.

— Рот захлопни! — разозлился джинн. — Я там одну крошечку нашёл, которая тебе совсем не понравится!

Он ткнул пальцем в колонну, мы все вперились в указанное место и увидели, что среди чёрных точек мерцает одна, красная. Это был Путята. Он не кричал и не бесновался, как его соседи, а просто грустно помахал нам рукой.