Я произнесла растерянно:

— А он-то как так оказался?

— По обычаям шариата, — наставительно произнёс джинн, отказываясь разматываться из тюрбана в человеческую форму — ведь и в полу были точки-демоны, — по обычаям шариата мертвец должен быть похоронен в тот же день, что и скончался. Дабы не протух. А Путята ваш уж где только ни подвизался в мёртвом виде: охранником городских ворот, допрежь того — в балагане в него ножи метали, носил бурдюки, был подсадной уткой, вьючным скотом, заложником и даже нянькой. Он многократно нарушил всякие представления о должном и отвратительном, и потому был заточён в песчаник наряду с самыми отвратительными представителями рода шайтана.

— Нехорошо, конечно, так говорить о родне, — вздохнул джинн, — но иначе и не скажешь. Отбросы магического мира.

— А ты можешь помочь нам украсть магическую сковородку? — спросил Сэрв.

— Нет. Я не вор.

— А помочь нам сбежать? — с надеждой спросила бабка.

— Нет. Эмир Осейла не сделал вам ничего дурного, он гостеприимен. Некрасиво нарушать законы гостеприимства.

— А хотя бы узнать, баран тот баран, которого мы будем есть, или человек? — попросила я. Жрать хотелось невыносимо, но как представлю, что впиваюсь зубами не в ребро, а в бывшую волосатую и немытую голень какого-нибудь висельника, как сразу к горлу подступает тошнота.

— Это я могу узнать. Это не приказ, а просто дружеская просьба. Дружеские просьбы я выполняю, — подбоченился джинн.

— Ой, спасибо! — я начала к нему проникаться теплыми чувствами.

— Должна будешь, — весомо уронил джинн, и растаял в воздухе.

— Путяту надобро вытаскивать! — заявила бабка.

— Сковородку воровать! — поддержал Сэрв.

Алтынбек с сыном пожали плечами, но кийну показал, как убаюкивает младенчика, а Алтынбек пальцами изобразил сложный головной убор ханских жён.

— Ой, — спохватился Сэрв, — любимая! И детки-чурочки! Надо требовать от Эмира в обмен на то, что мы не разрушим его государство, бесплатный проход куда хочешь и верблюдов!

— Тигров не надо? — мягкий голос эмира заставил нас повернуться. В одних из многочисленных врат дворцового коридора стоял эмир Осейла в сопровождении двух невольников, подобных сбежавшему нашему эфиопу. Каждый невольник держал сворку, на которой ярилось по чёрной пантере индийских джунглей.

— Прежде, чем требовать, поднесли бы сначала дары, а там и посмотрим, — эмир снова улыбнулся страшноватой улыбкой. Он щёлкнул пальцами, и волшебный ветер сорвал и растворил прямо в воздухе все покрывала с наших клеток. А в клетках сидели, виновато потупив взор, птицы-лиры. В отличие от обычных, чёрных да серых, эти были снежно-белые. Боковые перья хвоста, изогнутые наподобие корпуса лиры, были испещрены чёрными полосками — издалека казалось, что они изготовлены из молодых неокоренных берёзок. Пространство между двумя гнутыми перьями заполняло множество тонких кружевных белых перьев-струн. Накладываясь друг на друга, эти перья создавали эффект морозного узора. Но самое дивное было в том, что, в отличие от обычных птиц-лир, эти умели музицировать, заставляя хвост касаться то ствола, то веточки, то камня. В клетках же были только прутья, и мелодия получалась тоскливая и тихая.

Мы с поклоном поднесли птиц эмиру, но щёлкнул пальцами, клетки открылись, а птицы взвились в воздух, закружились, закричали, и унеслись через отверстие в потолке.

— Куда?! — крикнула я, понимая, что от нас ускользают наши желания. А я могла бы пожелать оказаться дома, в своём теле!

— Не жалейте, что потеряли, — сказал эмир. — Прикройте глаза.

Я послушалась, и тут же увидела себя, своё тело: на больничной койке, всё опутанное проводами и трубками. Рядом на стуле сидела мама и плакала.

— Не расстраивайтесь, Вера Семёновна, — говорил врач с табличкой «Иван Ерофеев» на халате. — Состояние тяжёлое, но стабильное. Мы ввели Полину в медикаментозную кому, пока она находится в таком состоянии, ей не больно. Тем временем зарастут кости, затянутся раны, мы сможем провести ещё три-четыре операции, а потом аккуратненько вернём вашу дочь к жизни. Наберитесь терп…

— Точно хочешь оказаться сейчас в своём теле? — эмир резко прервал «кино». Судя по состоянию остальных, увидевших реализацию своих желаний, не только я захотела повременить.

— Не хочу. Маму жалко.

— Маме лично от себя могу каждую ночь посылать добрые, успокаивающие сны, — понимающе кивнул Осейла. — Но это тоже стоит немало. Например, Двойного Клинга вполне будет достаточно.

— Но у меня его нет! Его как украли у Боруха, так он и пропал! — я растерянно посмотрела на эмира и на своих спутников. Бабка почему-то покраснела.

— Давай проверим, — эмир достал кинжал и одним взмахом руки распорол левый рукав моей рубахи. Прошептал что-то, почти касаясь губами плеча, плюнул, и я с ужасом увидела, что на поверхности кожи появилась татуировка, в точности повторявшая контуры Двойного Клинка. Эмир зацепил кожу двумя пальцами, резко потянул:

— Ай! — взвизгнула я и потёрла руку. Кожа оказалась цело, хоть её и жгло. А на полу лежал Двойной Клинок, который эмир с великой опаской поднял полой халата и положил в деревянный длинный короб, услужливо поднесённый слугой-египтянином. Египтянин тут же растворился в воздухе, а я, уже досыта наевшаяся чудесами, смотрела не на него, а на Бабу Ягу.

— Ягуся, — злобно прошипела я, — а почему ты мне о Клинке ничего не сказала?

— Так ты в беспамятстве была, я тебе Клинок в руку и спрятала. Чтобы значит, не забыть.

— А почему потом не сказала, когда я уже не была в беспамятстве? — я начала закипать.

— Забыла.

Эмир Осейла звонко расхохотался.

— Вы ужасно забавные люди. И мои гости. Предлагаю вам быстро совершить омовение в моём каскаде бассейнов, и отужинать, чем послал Аллах… Потом мы поговорим и о Клинке, и о сковороде, и о сокровищнице Фариди, и о колдуне Мутаборе, будь вечно проклято его имя! Идите. У вас — три часа. Понимаю, почти ничто, но иного предложить не могу.

…Если вы не бывали в каскадных бассейнах, вы зря прожили свою жизнь. Нас раздели, выдав каждому по тонкой белоснежной рубахе до щиколоток, а потом повели каждого — по своей линии, так что мы не видели друг друга. У нас с бабкой было по две прислужницы в одних набедренных повязках, у мужчин — по двое слуг в таких же скромных одеяниях. Из нас всех только Маариф бывал в каскадных бассейнах, и потому он крикнул:

— Считайте до пятнадцати!

Потом нас всех развели, и только у первого каскада я поняла, что значил крик. Первый каскад состоял из шести мелких бассейнов для ног с чередующейся температурой, от холодных до чуть ли не кипящих. Прислужницы водили меня от одного к другому по какой-то сложной методике. В каждом я стояла по тридцать секунд, считая, как Центр управления полётами при запуске корабля:

— Шестьдесят-и-один, шестьдесят-и-два…

Следующий каскад был для кистей рук. Там меня усадили на плетёный стульчик и носили от бассейна к бассейну. Третий каскад — для ног до колена, четвёртый — для рук до локтя, пятый — сидячий, шестой — лежачий, седьмой (тут мне сменили рубаху на чистую) — спа для головы с массажем и маслами. Восьмой каскад — души разной интенсивности, девятый — ароматерапия маслами и лёгкие обрызгивания. Десятый — контрастные души морской водой, одиннадцатый — три хрустальные бочки с водой горных ручьёв. К двенадцатому каскаду я была уже распарена как булочка пян-се, которые продают напротив библиотеки имени Ленина. Но банщики не унимались: на двенадцатом каскаде меня последовательно били мешками с мыльной пеной и обливали из ковшиков настоями трав. Тринадцатый каскад был чередой массажей, после которых меня погрузили в бассейн с водой температуры тела, в котором мелкие рыбки принялись очень щекотно обкусывать с тела мёртвую кожу. Четырнадцатый каскад представлял собой бассейны от самого глубокого до самого мелкого, где трудились банщицы, стеревшие с меня последние крупинки грязи и ороговевшей кожи. Я скрипела как новый сапог. Шрамы почти зажили, но последняя банщица, цокая от изумления, нанесла на них моментально впитавшийся зелёный гель. После чего меня закутали в халат размера так шестидесятого, на голову навернули махровое полотенце, поставили рядом столик с чаем и холодными напитками, горкой нарезанных фруктов и лавашом с мёдом. Я налила половину пиалы вишнёвого сока, разбавила водой, залпом выпила — и вырубилась. Последней мыслью было то, что баранинки по-эмирски я так и не попробую.