— Ночь. Не поедем же мы ночью по незнакомым пескам в логово колдунов?

— Ехать я бы не советовал, а полететь — полетите.

— Слышен голос из подвала, — зло сказала я, наблюдая, как джинн-фрилансер устраивается на листе кувшинки, согнав оттуда пару лягушек. Гнусный трикстер принял облик гигантской голубой гусеницы в феске, и уже налаживал кальян, чтобы, так сказать, соответствовать образу. Глумление было направлено исключительно на меня, поскольку не родился ещё тот Льюис Кэрролл, который бы написал книгу про девочку-беглянку, зависавшую с котом, чокнутым портным и гусеницей в мечтах наркомана.

— А ты не ругайся, драгоценная, — самодовольно пропыхтела гусеница, наслаждаясь выражением обалдения, проступившим на всех лицах, кроме моего. Я была в ярости. — Ты ведь никуда не дела ту тряпочку, которая помогла тебе выбраться из сокровищницы Сим-Сим?

— Само собой, нет! Это же драгоценная штуковина!

— Расстели её на земле, я чуть-чуть поколдую, и у вас будет отличный ковёр-самолёт. Вьючный транспорт, правда, придётся оставить, но верблюдам и лошадям тут раздолье.

— Так чего ж ты раньше молчал, почему сразу не сотворил ковёр-самолёт?! — закричала я в бессилье.

— Так ты сама сказала, что я — джинн-фрилансер. Хочу — помогаю, не хочу — курю кальян. Будешь на меня много орать — буду курить кальян постоянно, а это вредно для моего здоровья. Ну так что, летите?

— Да!

— Жаль, что это вопль ярости, а не восторга, — философски заметила гусеница. — Абра-кадабра, сим-салабим!

— Серьёзно?

— Нет, дорогая моему сердцу луна Магриба — исключительно для волшебного антуража…

Ковёр оказался раз в пять больше, чем убогая шалька, и мы с комфортом разместились на его твёрдой поверхности. Никогда не летали на бреющем полёте над ночной пустыней? Если скорость невысока, это просто песня: под тобой проносятся барханы, ночь нежна, и в чёрной глубине сияют яркие звёзды в неисчислимых количествах. Нежарко, веет лёгкий ветерок, и только саксаул скрежещет тебе вслед сухими ветвями: «С-с-с-су-у-у…!»

Короче говоря, всё было не так: мы мчались к колдунским развалинам на всех парах, и ветер был не ласков, а жесток, бросая нам в лица горсти песка вперемешку с недружелюбными скорпионами. Он грыз нам кожу, пощёчинами выбивал слёзы из глаз, и заставлял утыкаться в плечо сидящего рядом. Наконец пытка кончилась: коврик приземлился на верхней площадке какой-то полуразвалившейся башни. К счастью, оттуда вниз шла винтовая каменная лестница, абсолютно целая, хоть и без перил.

— Шаль подбери, — подсказал джинн из бутылки, всё ещё в образе гусеницы, но уже уменьшившийся до размеров пробки. — Смени тюрбан, а то твой от пота промок, а-ха-ха-ха!

Заржал, как подросток над фотографией персика в трусах, и утёк в свою бутылку. Но совет был дельный: я подобрала шаль, и обвязала её вокруг пояса. Остальные, проверив, чтобы не бряцало оружие, фляги, бусы и прочие висюльки, двинулись вниз по лестнице. Где-то на середине мы начали слышать шумы, а на площадке второго этажа залегли: под нами, с кострами, бубнами и крепким алкоголем, гудела братва. Не то, чтобы бандиты, но очень на то похоже: каждый хвастался какими-то злодеяниями и просил подлить ракии — что бы это ни было. И вдруг среди этого хаоса прорезался мерзейший, тонкий и очень знакомый голосок:

— А всё же величайший колдун среди вас, олухи — это я! Я, Мутабор!

— Ага, свезло! Дурак сам раскрылся, и мы можем его взять тёпленьким! — - жарко прошептал мне на ухо Маариф. Пришлось заткнуть дураку рот кулаком.

— Какое «тёпленьким»?! Мы пришли сюда за братом эмира, а не за местью!

Маариф усох и скукожился как ветошь. Тем временем внизу продолжался пьяный магический гудёж. В нём раздался юный, но уже откровенно бухой голос:

— А ничего, что мы пьём крепкие напитки, а, братия? Аллах не увидит?

— Аллах ночью спит, оболтус! Боишься — повернись спиной к Мекке, тогда уж наверняка!

— Оригинальная трактовка норм шариата, — Маариф откис, и опять желал пообщаться.

— Не вовремя! — опять заткнула ему рот ладонью, но не рассчитала: громыхая обеими саблями, кинжалами, щитом-баклером, пустой как ведро головой и подковками на сапогах, Маариф, генерал армии султана Боруха, свалился прямо под ноги своего старинного врага колдуна Мутабора.

— Упс! — колдун даже не удивился. — А я всё гадал, когда же ты спустишься поприветствовать своего собрата по пирам. И все остальные — тоже.

Он приветливо помахал нам рукой:

— Спускайтесь-спускайтесь, я давно за вами слежу, дорогие вы мои! Мы даже пари заключили, когда вы объявитесь. Ну, час совы, три деления от начала. Кто ставил?

— Карнак Чёрный, Карнак ставил!

— Удачлив, сын шайтана! — Мутабор покачал головой. — Теперь Карнаку решать, что с вами делать, смелыми, но глупыми путниками. Карнак, идёшь?

— Иду, иду… — обладатель давешнего молодого голоса, беспокоившийся о соблюдении религиозных норм, выступил вперёд. Он и вправду был молод — лет пятнадцать-шестнадцать. Но злое его лицо не оставляло сомнений: в этом детском теле таился не только дух ханжества, но и настоящий монстр садизма.

Внешне мальчишка выглядел как пионер Тимур, за спиной которого толпилась его команда: высокий подросток с чёрными кудрями, на которых плотно сидел чёрный же тюрбан со здоровенной каменной ящерицей вместо булавки. Огромные чёрные глаза, почти без белков, смуглая кожа, неловкие руки и ноги — как у щенков, когда суставы уже большие, а сами лапы ещё не выросли. Размер ноги у Карнака был, наверное, сорок шестой. К счастью, в Африке особо не заморачивались с фабричной обувью, шили на заказ, поэтому карнаковы ласты были обуты в сапоги мягчайшеё чёрной кожи неизвестного животного с вышивкой золотом по голенищу. В голенища были заправлены шальвары — именно шальвары, а не шаровары: штаны были сшиты из двадцати, не меньше, слоёв чёрной кисеи. Зато пояс был кожаный и широкий, как корсет. И на нём, благодаря ширине, умещалось полсотни коротких и широких ножей для метания — без рукоятей. Такие я видела, и даже у меня была парочка: «Осы». Отдала как-то точить одному страйкболисту из клуба «Барибал», да и пропали ножики с концами…

Тщеславец заметил, что я разглядываю его сапоги, выставил ногу, как солистка ансамбля «Берёзка»:

— Нраица?

Тоже мне, Борат! Нраица-не нраица… Ну, допустим, нраица, и что?

— Зулусской работы, — похвастал Карнак. — В смысле, не зулусы шили, а из кожи зулуса. Хороши?

Меня чуть не стошнило: сволочь похвалялся сапогами из человеческой кожи! Видимо, что-то такое у меня на лице отразилось, что Карнак отступил назад.

— Ага! Она меня ненавидит! — вскрикнул Карнак и отступил на шаг. Он указал на меня пальцем, чтобы окружающие колдуны уж точно поняли, кто такая это «она». И тут я поняла, что у Карнака — шесть пальцев на руке. И на второй — тоже. Пальцы были длинные, с четырьмя суставами вместо трёх, и беспрестанно шевелились, как лапы у паука. Я пригляделась: каждый колдун пог похвастаться каким-то уродством. Мутабор был горбатым карликом, Карнак поражал длиной и количеством пальцев, ещё один колдун имел третий глаз во лбу, а четвёртый — на затылке. Стоящий рядом с Мутабором худой скелетообразный старик нервнно шевелил полосатым вараньим хвостом, высовывавшимся из-под халата. Рога, копыта, потёкшие, будто от кислоты, лица. Кривые, косые, хромые колдуны стояли и глазели на нас, будто это мы были поражены каким-то недугом. Самым страшным был высокий колдун средних лет, у которого из живота торчал живой безобразный младенец, который пучил глаза, махал руками и выкрикивал нам проклятья.

— Накажи их, Карнак! За то, что проникли к нам и злоумышляли! — истерически вскричал на два голоса пожилой маг, у которого вместо одной головы было две. Головы никак не могли уместиться на узких плечах, кусали друг друга за уши и взвизгивали от боли.

— Накажу, — юнец успокоился, и, видно, что-то решил. — Я тут вижу у вас оборотня. А ну-ка, покажите, какого рода!