— Нет. Его душа уже в раю или, что вернее, идёт по мосту, что тоньше верблюжьего волоса и острее бритвы, над огненной рекой. Вернуть её невозможно никак. Прости.

…Потом мы рыли могилу: на этом настояли Саид, Маариф, Заариф и кийну. Понятно, мы бы просто не довезли Алтынбека до Магриба раньше, чем через сутки. А при такой жаре это было и ни к чему. Опять же: волшебный ковёр, оказывается, не мог поднимать мертвецов. Так что мы решили похоронить Алтынбека прямо у руины. Но не одного: Мутабор и Карнак не выдержали мучений, которым подвергали бедных аистов, и… проглотили свои языки. Задушились.

— Я бы не расстраивался так сильно, — объяснил мне джинн, попивая выуженную из воздуха чашечку турецкого кофе. — Это колдуны. Наверняка присмотрели себе поблизовсти молодые сильные тела, и быстренько переселились в них. Поверьте, им это раз плюнуть. И вы, возможно, ещё не раз встретитесь с этими отбросами рода человеческого. Кофе будешь?

— Разве что с халвой, — попросила я. Почему-то я не горевала о смерти нашего кочевника. В пути он был молчалив, основное, что делал — незаметно опекал сына. Да и целью себе поставил — разменять свою жизнь на его. Как планировал — так и вышло, так чего уж теперь. Кийну, правда, убивался: хоть он и ненавидел отца, а теперь, по сути, остался совсем один.

— Бабушка, а что мы будем делать с кийну? — кинула я конфету в Ягу, стараясь попасть в подол. Но бабка восточные сладости принимать отказывалась — переела. Ответил Заариф:

— Я усыновлю мальчика. После моей смерти он станет племянником султана.

— Такое себе решение, — отказалась я, вспомнив детали сериала «Роскошный век» или «Восхитительный Ататюрк», который смотрела моя мама. Там всяких племянников, младших сыновей, дядей и тёток убивали без зазрения совести. Стоит кийну только составить конкуренцию детям Осейлы, он обречён. Даже не конкуренцию — тень, намёк на возможность захвата трона, и всё. Суши сухари.

— Возьму в табор! — предложил Сэрв. — Научу гадать, коней воровать, танцевать и петь!

За что тут же получил подзатыльник от бабки:

— Молчи, мурмолка! Не сбивай парня с пути своими чертячьими соблазнами!

— А куда ж его? — спросил Маариф. — Могу взять к себе в оруженосцы, потом дорастёт до сердара…

— Ага, помню, как у вас там на мальчиков смотрят, — ответила я, покраснев.

— Так что ж? И я в своё время таким мальчиком был.

— Нет уж, спасибо, — нет, восточная культура мне непонятна. Можно было бы отдать кийну туарегам, но не осёдлому эмиру Осейла, а Ибрагиму. Но нужен ли ему лисий щенок? Да и как приживётся кийну в бескрайних песках Магриба?

— Внучек мой будет! — поставила точку в споре Яга. — Внучек и преемник. А кто против — так тому могу и шерсть, где не надо, подпалить.

— Никто не против, — замахал руками впечатлительный Маариф. — Мне бы сейчас понять, кто меня «усыновит»… Соскучился по службе.

— Так иди к его высочеству! — предожил Саид. — За восемь лет, я чаю, подрастерял наш Заариф всех своих сторонников, а каждая армия начинается с одного солдата. Говоришь, был генералом у султана Боруха? Так мы тебе такую же должность предложить можем. С деньгами как-нибудь разберёмся…

— Согласен! — Маарифа долго не пришлось уговаривать. Он сразу вспомнил сладкие мгновения с Настасьей Филипповной и пирожками во дворце Боруха. А чем один дворец отличается от другого? А одна Настасья Филипповна — от другой? Ничем.

Мы посидели молча: переваривали перемены в судьбе, поминали Алтынбека, так и не ставшего нам своим, думали о будущем.

— Вы летите, нет? — джинн трепетал над ковром-самолётом, ожидая посадки как новенькая стюардесса — рейса для арабского шейха. И мы не стали его разочаровывать — поднялись на борт.

— Летим до Магриба или заберём лошадей?

— Напрямую, — устало сказала я, меланхолично отковыривая кровавую корку с ушей. Волосы превратились в багровый шлем, а руки потрескались, и выглядели как такыр на поле боя.

Ковёр взмыл над руинами, и мы взяли курс на Магриб. Солнце медленно поднималось над горизонтом, но, вопреки логике, становилось всё холоднее и холоднее. На нас осела крупными каплями ледяная роса — на всех, кроме Яги и джинна, разумеется. Но если бабка проигнорировала наше дружное клацание зубами, то джинн смилостивился: поставил посреди ковра миску-самогрейку с бараньим пловом, кувшин с горячим кофе и свежие, ароматные только что испечённые пшеничные лепёшки. Это был пир богов: на восходе солнца, в небесах, под щебетание птиц и музыку, доносящуюся из пролетающих далеко внизу садов…

Я обмакнула сладковатую горячую лепёшку в восхитительное кунжутное масло:

— Волшебство!

И в этот момент поняла: не хочу я никуда возвращаться. Пусть это кома, и сон, и бред, но это такой прекрасный бред, что я бы хотела, чтобы он длился вечно…

В этот момент растяпа Саид капнул мне на руку горячее масло:

— Эй, алё! Поосторожнее!

Он начал было извиняться, но я прервала его излияния, вытянув руку вперёд:

— Магриб!

И точно: вдали показалась знакомая дымчато-серая стеклянная стена. А под нами, уже чуть позади, я увидела всадников, во главе которых скакал никто иной, как Ибрагим.

— Джинн, мы можем спуститься?

— Не скажу, что это разумное решение, но — как скажете, капитан. Только ещё немного обгоню…

И вот так, проскакав ещё каких-то двадцать фурлонгов, отряд берберов Ибрагима наткнулся на наш живописный пикник.

Всадники окружили нас, целясь из луков. Надо понимать пустыню: тут могут быть и миражи, и всякие потусторонние твари, которые норовят сожрать твою душу и тело — особенно тело. Здесь каждый второй — людоед, и даже эмир Осейла, как я полагаю, тоже не чужд наслаждениям такого сорта. Вроде ручки младенца, зажаренной в специях и с соусом из креветок. Пустыня не понимает большей части наших моральных метаний. Здесь всё для тебя — ресурс, и ты для других — ресурс. Так что всадники, готовившиеся нашпиговать нас стрелами — обычная человеческая предосторожность.

Ибрагим единственный спрыгнул на песок, и направился к нам.

— Я бы подумал, что видел вас где-то. Такое чувство, что видел. Но, с другой стороны, если память меня не подводит, то вы попадаетесь мне в первый раз…

— Не все, о храбрейший Ибрагим! — это Заариф, полу-эмир, бывший аист.

— Не могу поверить своим глазам! Это мираж? — если вы никогда не видели туарега на коленях (а это почти невозможно), то вот он, шанс. Ей-богу, Ибрагим смотрел на Заарифа такими влюблёнными глазами, что я начала сомневаться в информации относительно наличия «единственной и любимой жены». Заариф, конечно же, поднял своего почитателя с колен и прижал к себе — тоже весьма пылко.

— Это вправду я, Ибрагим. Это я, Заариф! А вот и Саид — тоже целый и невредимый!

Зря он это сказал, потому что Ибрагим, в состоянии аффекта, протоптался грязными сапогами прямо по плову и кофе, чтобы заключить в объятия уже Саида. На этот раз парочка простояла сцепившись ещё дольше.

— Ибрагим, — дотронулся до плеча туарега Заариф, — мы торопимся к моему брату, эмиру Осейла, и хотелось бы попасть туда как можно раньше.

— Я понимаю, — Ибрагим отклеился от Саида и, клянусь! , он только что плакал. — Но как, ваше высочество, вы добрались сюда, до Магриба, без коней и верблюдов, без каравана, погонщиков, вещей и слуг?

— Это долгая история о злом и чёрном колдовстве, которое было разрушено вот этими достойными людьми по воле Аллаха.

Вежливый вариант «потом расскажу». Жаль, конечно, что Ибрагим не узнал в нас тех самых путешественников. И ведь каждый раз я предстаю перед ним в каком-то неприглядном виде! То как старик, пахнущий тухлой рыбой, которого везут к чернокнижнику, потому что он запретил себя хоронить. То вот, как сейчас, — вся в кровавой коросте, и тоже — не розами благоухающая. Но, может, это как раз и хорошо, что Заариф торопится к брату? Умоюсь, приоденусь, успею построить глазки… Так, стоп, стоп! Отдайте шальку!