— Ты?! Поля…

— Тс-с-с! — шикнула я, присаживаясь. Маариф аль-Сафиф и госпожа Вторая посмотрели на нас с некоторым подозрением.

— Что это значит? — спросила Вторая.

— Обозналася я, — скривила гримаску Настасья Филипповна. — Борщ будете?

Борщ мы «были». Точнее, в основном рубал оголодавший Маариф, хотя борщ был и вправду знатный: в белой китайской супнице посреди ярко-красного огненного океана томилась нога ягнёнка, вместо картофеля повар положил янтарную репу, которая, наверное, на вес золота в жаркой Аграбе, как и свёкла, которая тоже была вовсе не малиновой, а кроваво-красной. Цвет борщу придавал красный острый и сладкий перец, непонятного сорта морковь и специи. Вместо ржаного хлеба на блюде лежали пресные лепёшки, чеснок был такой же, как и у нас, только мельче, а к борщу Настасья Филипповна, за неимением свиного сала, потребляла зажаренные до хруста перепелиные крылышки.

Пироги тоже поражали воображение: сочная капустная начинка, коричневая, томлённая с луком несколько часов, буквально разрывала золотистые тестяные бока, обильно смазанные желтком ещё до выпечки, и потому блестящие, будто лакированные. Под тонкой корочкой они таили жаркое, ароматное нутро. В стеклянной вазе лежали не персики и сливы, а обыкновенные яблоки, а в запотевшем с холода кувшине было налито молоко. Ни к чему из этого я не притронулась, как и госпожа Вторая, а вот генерал, Настасья Филипповна и присоединившаяся к ним баш-кадын уплетали за обе щеки. Сделав вид, что хочу подышать воздухом, я отошла к окну — и тут же из тени между углом стены и колонной раздалось еле слышное шипение. Кийну! Мальчишка достал записку и протянул мне.

«Поляница! — писала мне Баба Яга. — В темницах нас не ищи. Лисёнок освободил джинна и беглянок, и теперь беглянок у нас нет, а джинн есть. Жду тебя вместе со старым греховодником и умертвием в месте, где бурдюк разучился летать. Беги быстро, забудьте про Десницу и Клинок, важнее выбраться живой». Я оглянулась — команда ждала меня одну, а мне, похоже, придётся тащить с собой и генерала: здесь его ждёт смерть. Хотя, с другой стороны, ему неплохо и с русской женой султана Боруха…

Ко мне подошла госпожа Вторая.

— Иди вдоль коридора, по правой стене будет дверь, замаскированная под арку, увитую виноградом. Сильно толкни её, и выйдешь в султанскую конюшню. Конюх предупреждён и ждёт с двумя оседланными жеребцами.

— Почему с двумя?

— Сама не догадываешься? Мальчишка сядет у тебя за спиной.

— Почему ты мне помогаешь, госпожа Вторая? — это реально было странно, в таком месте, как это гнездо змей.

— Всё, что огорчает Боруха, радует меня, — ровным голосом произнесла госпожа Вторая. — Я — дочь царя демонов, одна из шести несчастных, на которых женился этот нечестивый. Пятеро моих сестёр погибли с тоски по дому и родным, осталась я одна. Потому беги, возьми с собой этого обжору-солдафона — он прикроет тебя от стрел, и вот ещё…

Она сунула руку в широкий рукав бархатного платья и достала свёрток. Ещё не разворачивая его, я поняла, что держу в руках утраченный Двойной Клинок.

Оторвать Маарифа аль-Сафифа от Настасьи Филипповны и гаремного борща было делом крайне сложным: у гражданина было два желания — насладиться едой и женщиной. Такой вот простой, незатейливый чувак. А тут всё прямо совпало: пышная дева, гаремная роскошь, еда — сытная и неизвестная… И я, которая тащит его не пойми, куда, но наверняка — на смерть. Потом в Маарифе всё-таки взыграла воинская гордость:

— О гурия моего сердца и пери… ик!.. садов! Я обязательно вернусь к тебе! — он приложил правую руку к сердцу, а левой стырил пирог. Вообще без комплексов человек. Настасья Филипповна корпоративной кражи со стола не заметила, а слова приняла близко к сердцу: зарделась, бедная, глаза прикрыла. Нашла, чему верить! Чёрным глазам, длинным ресницам и бархатному голосу. Дешёвый товар!

Госпожа Вторая выпихнула нас из залы через потайную дверь в коридорчик: был он извилист, длинен, освещался масляными вонючими лампами. Но главное, что он был весь расписан. Я пригляделась, несмотря на торопливость шага: ой, а вот этот кентавр здорово похож ан Алтынбека. Вот летит золотой грифон, а здесь два торговца с острыми крысиными мордами предлагают покупателям рулоны тканей. Мандариновый сад с мертвецом посредине, толпа воров, распивающих вино… Так это же вся наша история! Я попыталась притормозить, чтобы рассмотреть другие картинки, но кийну настойчиво тянул меня за собой и шипел сквозь зубы, как змея.

— Дверь! — Вторая была права: эту дверцу не спутаешь ни с какой другой. Виноград на ней был не нарисован, а выложен драгоценными камнями, лозы — золотыми нитями. Ручка в виде змеи являла собой венец ювелирного искусства. Я протянула к ней руку…

— Ашшш! — вскрикнул кийну и сильно ударил меня по руке. Вместо двери я увидела золотую клетку с сотней змей, чьи глаза горели в полумраке коридора как драгоценные камни.

— Что тебе причудилось… принц? — Маариф с насмешкой глядел на меня.

— Дверь в виноградных лозах.

— Пфф, тут же нарисован клубок змей! — и протянул руку. По которой кийну ударил с гораздо большей силой.

— А, вонючий выродок шелудивой собаки! — заорал Маариф, но увидел, как нарисованные змеи превратились во вполне настоящих, и орать перестал. Правда, и извиняться посчитал ниже своего достоинства.

Кийну помог нам и в третий раз: когда мы практически прошли мимо искомой двери: рисуночек был блеклый, сама дверь — ниже моего роста, так что мне пришлось протискиваться в неё в три погибели, а аль-Сафифу так и вообще на четвереньках.

— Порази меня Аллах! — ахнул генерал, распрямившись. И впрямь, было, от чего: в беломраморных денниках, разделённых позолоченными колоннами, стояли лошади такой красоты, что… Нет, слов у меня нет. Они внимательно смотрели на идиотов, ввалившихся в их тихий копытный мир, поворачивали крупные головы с умными глазами и раздували ноздри. В денниках вовсе не пахло тем гнусным запахом гнилого сена и конского навоза, который обычно сопровождает любую конюшню. Может, эти мраморные покои чистили по пять раз на дню, но от коней пахло тёплой шкурой, свежескошенным сеном, зерном, а от кобылиц и жеребят — парным молоком. Воздух в этом раю для скакунов был насыщен не розовым маслом и приторно-сладкой вонью чак-чака и лукума. Нет, он был свеж и приятен, будто бы конюшня не примыкала ко дворцу, а стояла где-то посреди альпийского луга. Я чувствовала сильные магические нити, на которых держалась эта сказка, хотя была совершенно лишена дара волшебства. Но настоящую магию узнаёшь, когда с ней сталкиваешься — её не подделать.

— Госпожа предупредила меня, — тихо сказал конюх. От него тоже исходили волны магии. Но раб, скорее всего, судя по железным кольцам в носу, на лодыжках, запястьях и шее. Дорогие лошади обладали куда большей свободой, чем это человек, которого можно было привязать за любое кольцо к столбу или коновязи. Похоже, в своей ненависти в Боруху госпожа Вторая была не одинока. И вот этот покорённый, но несломленный человек готов был передать нам двух осёдланных лошадей — лучших в конюшне. Белые, как снег, с каким-то розовато-голубым перламутровым отливом, серебряной гривой и упряжью, отделанной рубинами и изумрудами величиной с перепелиное яйцо, эти кони были венцом творения.

— Жеребцы Реджис и Меджис могут питаться ветром и облаками, бегут без отдыха три дня, потом три дня спят. Обгоняют орла, но не могут пересекать реки. Это волшебные кони Джирджиса. Когда они перестанут быть вам нужны, просто отпустите их, — сказал раб, — и они сами прибегут обратно.

— Почему ты не сбежишь? — прямо спросила я его.

Маариф фыркнул:

— Потому что ему отрубят голову. Когда закончат шинковать на мелкие кусочки.

Конюх не удостоил генерала ответом. В нём было какое-то благородство, древняя кровь, которой не было в том же аль-Сафифе, вознёсшемся, как говорят, «на острие своего меча».