— Клопов-то у тебя хоть нет, почтеннейший? — встряла бабка, забывая, что я, в роли её мужа, всё ещё стою рядом, и говорить полагается мне. Да и всадник Ибрагима должен передать нас с рук на руки, обговорив условия.

Караван-сарай баши, в полосатых шароварах, напоминающих воздушные шары, в глупейшей феске с кисточкой на лысой голове и парчовом халате поверх трёх хлопковых, отрицательно замотал головой. Он покраснел от возмущения, и хотел ответить в том же духе, но тут его взгляд упал на меня.

— Дорогой мой! Осман Шариф! Ах, дорогой мой! Как же обрадуется твой несчастный брат, оплакивающий тебя уже шесть лун подряд! — баши прижал меня к себе, охлопал спину и бока, будто проверяя наличие пистолета.

— Размешу вас, и, не медля ни минуты, отправлю гонца к твоему дорогому брату! — пока он тараторил, у меня медленно вылезали на лоб глаза. Удружила Яга! У меня теперь родственники в Магрибе! Я посмотрела на ведьму, но злокозненная бабка делала вид, что нюхает белую розу, случайно выбившуюся из-за решётки.

— Скажи, кто твои спутники? — продолжил он. Упс, я уже всех позабыла. Но меня выручила Яга, что было с её стороны правильно: она же нас всех перемешала, да ещё и перепутала — за время путешествия одноглазым был сначала Алтынбек, а теперь, к ужасу моему, глаза лишился Маариф. Я слышала из гроба, как старуха называет Сэрва хромым горбуном, а сейчас ни следа хромоты у цыгана не было. Хорошо, что ибрагимов всадник не приглядывался к таким метаморфозам.

— Дозволь отвечу я, поскольку мой муж недавно воскрес из мёртвых и ещё не вернул себе голос, — сказала бабка. — Я — супруга благородного Осман Шарифа, эмм, Лейлах Уммана-гуля. Это его брат от наложницы отца, несчастный горбун. Вот тот старик…

— Погоди, о дочь правды! Ты говоришь, что старый Осман Шариф имел ещё одного ребёнка? Это отличная новость! Пожалуй, дослушаю до конца, чтобы обрадовать Умара Шарифа сразу всем.

— Мальчик, подобный луне, наш поздний сын — Надир Шариф…

— Я же говорили! Хорошие вести не приходят по одиночке, они — как перелётные птицы путешествуют большими стаями! — возликовал полосатый караван-сарай баши.

Бабка набычилась: она терпеть не могла, когда её прерывают.

— Вон тот кочевник с отрезанным языком — раб, этот воин, ослепший на один глаз — телохранитель моего благородного мужа, а в гробу лежит мертвец, поднятый высокочтимым Османом Шарифом, но упокоенный вашими воротами! — выпалила Яга.

У караван-сарай баши отвалилась челюсть:

— Осман Шариф стал чернокнижником? В гробу — мертвец?!

Но, опытный дипломат, он тут же справился с собой:

— Исповедовал ли мёртвый при жизни ислам?

— Нет, — ответила бабка, справедливо полагая, что Путята как крестился в детстве, так уж от православия и не отступал.

— Тогда я положу его в скудельню для неверных, — сообщил баши. — У меня есть пара рабов-христиан, которые могут отнести гроб, туда, где ему надлежит быть…

— Решите свои бытовые вопросы потом. Могу я надеяться, что ты, о досточтимый баши, разместишь гостей так, как следует? — спросил туарег, уже откровенно маясь нашими длинными восточными разговорами.

— Безо всяких сомнений, храбрейший из храбрых!

— Тогда я доставлю весть о вас эмиру Осейла, и на этом моя миссия завершена, — и он ускакал, не успев договорить фразу.

— Вы приглашены к самому эмиру? — захлебнулся радостью баши. — Тогда для таких почётных гостей я отведу лучшие покои третьего этажа, а для почтенной госпожи Лейлах Уммана-гуля… где-то я слышал это имя… предоставлю двух служанок, коль скоро она не захватила с собой своих.

— Служанки, ага, — пробурчала бабка. — Еле ноги унесли от султана Боруха, будь проклято его имя.

— Проклято, проклято, — затоковал баши, щёлкнул пальцами, на каждом из которых сидело минимум два перстня, и наших лошадей, удивляясь отсутствию пожитков, завела внутрь пара рабов. Мы гуськом пошли за нашим проводником, а тот всё обещал нам сладкий хаммам, лучших в городе танцовщиц, холодную воду и вкусные фрукты, а вечером — сочный плов, приправленный зирой и барбарисом, а для Османа Шарифа, его сводного брата и родного сына — садж из трёх видов мяса. Я чуть слюной не захлебнулась.

Всё так и вышло: мы вымылись, оделись в чистое, тоже предоставленное добрым баши, который, я подозреваю, потом выставит нам космический счёт. Стол, поданный нам вечером, был великолепен. Не знаю, что подавали Алтынбеку и сильно оскорблённому Маарифу, но для «господ» всё было сделано на высшем уровне. Яга сидела за решёткой, и ей подавали то же самое, но отдельно. Общаться решётка не мешала, но бабка бухтела страшно — она желала быть главной, а получалось, что её низвели до уровня домашнего животного.

— Я им всем покажу ещё, — ругалась она. Но перестала, когда ей принесли огромное блюдо сладостей, а нам развели руками — только дамам, простите. Зато и она, и мы, и «слуги» получили обещанный садж: огромное блюдо с корейкой ягнёнка, люля из телятины и тонко нарезанные пласты баранины со шкварками из курдюка. Всё это изобилие дополнялось запечёнными овощами и горкой лепёшек-кутабов. Баши не солгал — обслуживание и впрямь было на высшем уровне.

— Готов служить на такой кормёжке всю жизнь! — проорал с набитым ртом Маариф из соседней комнаты. Я склонна была с ним согласиться. Сэрв и кийну уплетали мясо за обе щеки и благоразумно помалкивали. Потом принесли блины-багрир с изюмом и жидким мёдом, которые уплетал, в основном, малыш-кийну. Я вот лично не в восторге от блинов из манной крупы. Затем пришёл черёд пирожков с курагой, пирога с миндалём и грушей, суп из красной чечевицы, фаршированные овощи, кашу-хербель, кюфте с мясом… Всё это подавалось вперемешку, и под конец я чувствовала себя так, будто отметила Новый год у бабушки. Это чувство у меня периодически возникает в этом странном мире. Хотела бы я сейчас к бабушке!

Последним подали мятный чай с вареньем из распустившихся цветов азалии и граната в меду, которое я даже пробовать не рискнула. Азалия же ядовитая, нет? Но мои спутники жадно уплетали всё, что им подавали, в том числе — и цветы.

Баши пришёл ближе к концу пира и извинялся, что нет рыбы: всё, что закупили утром, провоняло, и годится теперь только для кормёжки невольников. Но завтра! Он клятвенно обещал, что самолично приготовит знаменитую магрибскую рыбу на пшене и принесёт нам, и мы никогда не забудем вкуса этой рыбы. Обожравшиеся, как коты в сосисочной, мы могли только согласно мычать.

Усталость забрала своё, и вся наша компания заснула как убитая. Последнее, что я слышала, был хруст засахаренных орешков из-за бабкиной перегородки: ведунья всё не унималась, и, по всей видимости, решила извлечь из краткой передышки в дороге максимум пользы — то ли яблочко по блюдечку покатать, то ли руны раскинуть.

— Бабушка, а бабушка, а ты что делаешь? — умирающим голосом проговорила я.

— Спи уже, горе луковое, — откликнулась та. — Без сопливых обойдусь.

Эти ободряющие слова, полные ласки и уважения, были последними, что я услышала, прежде чем провалиться в сон.

Есть такое выражение: «План надёжный, как швейцарские часы». Нам казалось, что наш план именно такой.

— Каждый играет свою роль, — вдохновенно вещала бабка из-за решётки рано утром, когда солнце только-только зарозовело на горизонте, — Путяту мы оставляем тут, под охраной Алтынбека. Беглый солдат, мурмолка, парень и мы с поляницей отправляемся во дворец и излагаем легенду о золоте.

— Какую легенду?

— Всю ночь не спала, сочиняла! — похвасталась бабка. И начала рассказывать.

Если говорить коротко, то это был пересказ сказки про Али-Бабу и сорок разбойников. Якобы, мне удалось подслушать — мне, то есть Осману Шарифу, — тайное слово для доступа в пещеру бандитов, где они складывали награбленное. И награбленного там столько, что можно отстроить второй Магриб. Место пещеры предполагалось указать там, где мы заночевали в окружении шакалов: и далеко, и правдоподобно. Слово бабка не придумала, но я, помня сказку чуть ли не наизусть, предложила традиционное: