— Не Алладином ли его звали, Повелитель? — спросила я.

— Вроде бы так. Он прославился тем, что играл на базаре в кости и проиграл всё, что имел, включая двух женщин и сопровождавшую их тётку-компаньонку. Потом — отыграл обратно. А потом снова проиграл, но уже не простому игроку, а эмирскому сборщику налогов. Я знаю это в деталях, поскольку вот он, сборщик, сам всё и рассказал!

Эмир довольно неуважительно ткнул пальцем в пузатого мужика лет сорока, редкобородого и расплывшегося как рыба-капля. Борода у капли была рыжая, даже красная, и я поняла, что он или афганец, или иранец. Что значит, в местном обществе он не пользуется уважением. Но бояться — да, его боятся.

— Да, да, — забулькал сборщик налогов. — Прелюбопытная история! Эти три женщины оказались подлинными соловушками: каждая ночь — новая история или сказка.

— А кроме сказки, уважаемый сборщик, чем они тебя развлекали? — пошло прищурившись спросил Маариф, который в новой одежде выглядел так, как и надлежит выглядеть султанского генералу. Это было вовсе некстати: он вернул себе не только чистоту кожи и элегантность, но и тот поистине гусарский гонор, цель которого — превратить беседу в бордельный разгул. Сборщик побагровел. Кажется, с развлечениями в женском обществе у него был не полный комплект. Но он быстро справился с собой, и спуску Маарифу не дал:

— Ты совершенно прав, уважаемый! Сто сорок семь видов наслаждений с этими гуриями довелось мне испытать за короткий срок.

По обществу прокатился завистливый стон: мужчины завидовали откровенно, женщины завидовали их зависти. Маариф попросту заткнулся, и больше не возникал.

— Не хочешь ли ты продать их, уважаемый сборщик? — спросил Сэрв. Голодранец, но тоже гордый, что твой польский пан!

— Ни за какие сокровища мира! — ответил сборщик податей. — Никогда моя жизнь не была столь полнокровной и насыщенной, что днём, что ночью, чем сейчас. Подлинно, я живу сейчас лучшие свои годы, и не хочу окончить их в унынии, перебирая золотые бездушные кругляши.

Общество вздохнуло завистливо во второй раз.

— Надо пробраться в гарем этого сборщика, и разведать, как там и что. Не пришлось бы выкрадывать девиц, раз пройдоха-Алладин их использовал и бросил, — сказала бабка.

— Ну напросись к нему в гости! — огрызнулась я. — Как ты попадёшь в гарем?

— Мне и не надо, — ухмыльнулась ведьма. — Яблочек наливных здесь пруд пруди, серебряный поднос я уже со стола слямзила, сегодня и поговорим с Будурами-Фатимами.

— Сеанс видеоконференцсвязи, — сказала я. Шутка прошла, как и ожидалось, мимо.

— Так что ты намереваешься делать, о девица-воин? — эмир укусил своими чудовищными зубами кусок баранины, оставив на запечённом ребре отчётливые царапины. Точно людоед. Бараны — баранами, а Осейла явно не дурак пожрать человечинки, хоть это запрещено исламом, туарегской моралью и здравым смыслом. Ты — не ты, когда голоден. Отвлёкшись от созерцания эмировых зубов, я вернулась в реальность:

— Для начала пойду по следам. Перво-наперво аисты полетели бы в болото, к другим аистам. Затем — устроились бы на ночлег в развалинах, где нет людей, но кишат летучие мыши и совы. Есть такие в окрестностях?

— Есть и болото, и развалины с совами, — кивнула эмира. — Но вам придётся идти туда одним, люди не рискнут сунуться в места, кишащие гулями.

— Справимся как-нибудь, — легкомысленно отмахнулась я, чуть не угодив рукавом бурнуса в миску с гранатовым соусом.

— А дальше? — жадно спросил Осейла.

— Дальше мы разыщем колдуна — есть у нас одна вещица волшебная разыскная, как раз пригодится. Возьмём его за бороду и потребуем коробку с порошком и заклинание. Потом соединим одно с другим — вашего брата с колдовством, и откатим заклинание обратно. Вуаля! И вы снова обнимаете драгоценного Заарифа и его друга Саида.

— Согласен! — воскликнул эмир, игнорируя жену, которая дёргала его за полу халата. — Согласен! Отправляйтесь завтра утром! Всё, что нужно, возьмите у моего оружейника!

— А как же желания за птиц-лира? — вякнул Маариф.

— Какие птицы? Кто-нибудь видит птиц? — собрание загудело, справедливо рассудив, что птиц никто не видал, кроме одной, да и та обратилась в зимородка.

— Нет птиц — нет желаний. А вот вернёте родимого брата, просите что хотите, — заявил Осейла. — Все меня слышали, слово эмира твердо!

… Тем же вечером мы располагались спать на матрасах, разбросанных по полу как попало. В отличие от дворца Фариди, никто не гнал нас с Ягой на женскую половину: мы были не гостями, а пленниками, и разбрасываться караульными эмир, видно, не желал. Так нас охранял один эфиоп с копьём, а при разбивке на Мэ и Жо потребовалось бы два, а то и четыре. Эмир экономил даже дождевую воду: вод каждым сливом желобов на крыше стояло ведро. Вода эта, перемешанная с птичьим гуано, потом шла на подкормку роз. А гуано было много: как оказалось, над непрезентабельным дворцом из песчаника на высоте ста локтей было «натянуто» магическое силовое поле. Его генерировали те самые мириады мириадов демонов и другой нечисти — своими страданиями и горем. Вниз уходило то же поле, и тоже на глубину ста локтей, то есть примерно на пятьдесят метров. Внизу, в силовой клетке, эмир держал своих недругов и исчадий ада — особо злобных, пригодных к битве. Именно они вырезали войска арабов как молочных ягнят. Наверху же парили тысячи птиц разных расцветок и форм. Чего было бояться Осейле? Разве что внутреннего предательства. Так что нам попросту кинули матрасы, одеяла из простёганного хлопка в шёлковых чехлах — лёгкие, как пух. Мне досталось лилово-розовое. Мы с Ягой оккупировали что-то вроде сцены — какое-то возвышение в углу, а остальные разместились под дверями и окнами на тот случай, если кто-то задумает влезть. Но не влезли — ночь прошла тихо и сонно. Я, правда, долго ещё думала о том, как всё перепуталось в моей жизни, и как мне хочется вернуться… Или уже не хочется? Я хотела выпить кофе — здесь кофе был вкуснее и крепче московского. Особенно тот, что на халве. Я хотела, чтобы мои фантазии из книг перешли в настоящую жизнь? Чего же более! Я хотела друзей и внимания мужчин? Греби, Поля, полной чашкой! Другое дело, что мужчины тут так себе: Сэрв — жулик, кийну — мальчишка, Маариф — солдафон с полутора извилинами, Алтынбек — старик, Осейла — зубастый людоед, Ибрагим — женат, Алладин — вообще гнусное животное, которое играет в кости на живых людей…

— Это не ты такая, и не они такие. Вернёшься на Русь — там богатыри такие, что ого-го! — утешил меня голос поляницы.

— Вроде Алёши Поповича номер два? — съязвила я, вспоминая прыщавого недомерка, у которого я украла лошадь. Мы посмеялись над событиями невероятной, как казалось, давности. И поляница уверила меня, что в дружине её отца парни — один другого краше. Правда, держать с ними ухо надо востро: глупых девушек они не любят, но и умных не жалуют. Им подавай красивых, но не настолько, чтобы за них с другими богатырями драться. Верных, но неревнивых. И чтобы замуж не хотели, подарков не требовали, и радовались ромашке, сорванной на обочине или дешевым сережкам, купленным в последний момент — и сразу пар пять-шесть, чтобы на всех полюбовниц хватило. Больше всего любят богатыри хвастаться да пить, чтобы удаль молодецкую раззадорить. А уж когда выпьют — начинают силой меряться. Больше же всего не любят богатыри девиц-богатырш, их аж перекашивает всех. И при виде поляницы у богатыря одна мысль: победить, овладеть, да показать, кто тут главный… Были случаи, когда из-за таких вот боёв пропускали нападения вражеские, целые города пылали.

— И поляниц же в том и винили, — грустно докончила Полина.

— Так это же они сами, богатыри! Мужчинские мужчины.

— Ну да. Только это не «мужчинские мужчины», а дураки полные. Есть на Руси и иные богатыри, которым покой страны родной важнее пустого бахвальства, да желания «бабу на место поставить». Тех даже и по именам никто не знает. Зовут их «Тихая дружина». Где вдруг начинают безобразничать половцы, а потом — тишина, это и значит — «Тихая дружина» поработала, не княжеские богатыри. Святогор был. Потом Никита Кожемяка, Да Михайла Потык. Говорят, так ещё был такой богатырь-оборотень Вольга Святославич, да Демьян Куденевич, богатыр бездоспешный. Им довериться можно, они не хвастуны, не щапы какие…