Это был конец. Конец королевы. Конец любви. Конец надежды. Всё, что когда-то казалось вечным, рухнуло в этот один-единственный миг.

***

Мари опустилась на холодную скамью, чувствуя, как ледяной камень пробирается сквозь тонкую ткань платья. Её руки, скованные цепями, дрожали, но не от страха — от решимости. Подняв голову, она обратилась к одному из стражников:

— Принесите мне бумагу, перо и чернила.

Стражник удивлённо нахмурился, но, встретившись с её взглядом, полным спокойной власти, не посмел возразить.

Она знала, что ей осталось немного времени, но этого хватит. Её голос могли заглушить, её тело — уничтожить, но слова… Слова останутся. Слова станут искрой, которая однажды сожжёт до тла эту безумную систему, где любовь — преступление, а женщина — лишь тень мужчины.

Девушка села поудобнее и, взяв перо, начала писать:

«Когда меня вели обратно в камеру, шаги стражников звучали глухо, как удары сердца, которое должно было остановиться, но всё ещё билось. Мои ноги двигались сами, как чужие, цепи на запястьях звенели в такт, но я не чувствовала ни холода каменного пола, ни тяжести металла. Лишь тишина внутри. И в этой тишине — мой голос.

Я не жалею.

Я любила. Не притворялась, не подчинялась долгам или правилам. Я чувствовала жизнь каждой клеточкой своего тела, каждой нотой своей души. Любовь подарила мне крылья, которые однажды поднимали меня над всем этим — над ложью, над страхом, над пустотой этого мрачного дворца. Фридрих… с ним я была жива. По-настоящему. Не просто королевой, не просто женщиной, которой вечно диктовали, как дышать, что чувствовать. Он видел во мне человека, а не титул.

Да, теперь меня судят за это, но разве это преступление — чувствовать? Разве можно назвать грехом то, что однажды заставило меня смотреть на мир так, будто он полон света? Даже здесь, даже сейчас, когда эти стены сжимают меня, я всё ещё помню. Запах его волос, когда он склонялся ко мне. Тепло его рук, от которого я дрожала. Его голос, шёпотом зовущий меня по имени, а не по званию.

Я знала, что всё закончится. Любовь всегда заканчивается болью, не так ли? Но я готова переживать эту боль снова и снова, если это цена за то, чтобы любить.

Я не жалею.

Я подарила миру Генриха. Когда я впервые держала его в руках, я поняла, что в нём — моя вечность. Он маленький, он слабый, но в нём есть сила, которую я не смогла найти в себе. Он будет жить. Он будет помнить. Я надеюсь, что когда-нибудь он поймёт, что его мать была больше, чем просто тенью на троне.

Моя жизнь была короткой, но она была настоящей. Каждый момент, каждая улыбка, каждая слеза — они мои. Это то, чего не смогут отнять ни эти стены, ни приговор, ни даже смерть.

Стражники открывают дверь камеры, и холодный воздух обдаёт меня, как напоминание о том, что я уже не королева. Я захожу внутрь, тихо, не оглядываясь. Тёмный угол, сырая скамья — всё это теперь моё королевство.

Но внутри я сильнее, чем эти стены. Потому что внутри я всё ещё помню, как это — любить и быть любимой.

Я опускаюсь на скамью, и глаза закрываются сами собой. Нет, я не жалею. Я чувствовала, я жила, я любила.

И если мне нужно умереть за это, пусть будет так.»

«Что вы знаете о любви? Как можно говорить о ней, не ощущая её всей своей душой, не превращаясь в её пленника? Вы, кто говорит о любви, как о простом чувстве, о привязанности, не понимая, что она может стать воздухом, которым ты дышишь, тем, что удерживает тебя на грани. Вы, кто рассуждает о ней, как о каком-то лёгком течении в жизни, не видите её настоящую сущность. Как она может быть такой… разрушительной и прекрасной одновременно.

Мари… Ее имя — это всё, что я знаю. Она была не просто женщиной, не просто моей возлюбленной. Она была моим началом и концом, моим смыслом. В её глазах я видел мир, и только в её глазах я ощущал себя живым. Всё, что я знал до неё, казалось пылью, ветром, который исчезает без следа. Мари была не просто частью меня — она стала моей сутью, дыханием, той самой потребностью, без которой я не мог бы существовать.

Я чувствовал её в себе. Она была в каждом моём вдохе, в каждом шаге, в каждом мгновении. Когда я рядом с ней, мир как будто замедляется, а время теряет свой смысл. В её руках был мир. В её улыбке — вся вселенная. И я, без остатка, принадлежал ей.

Любовь к ней была безумием. Я знал это. Я знал, что это может уничтожить меня. Но разве можно отказаться от того, что заставляет твоё сердце биться быстрее, чем оно должно? Мари была огнём, который я хотел чувствовать на себе, даже зная, что он сожжёт. Когда она прикоснулась ко мне, я ощущал, как огонь проникает в каждую клеточку моего тела. Когда её пальцы касались моих, мир переставал существовать. Были только мы. И больше никого.

Она была моей слабостью, но в этой слабости была сила, которой я не знал. Она научила меня тому, что любовь не требует оправданий. Она — не нечто, что можно объяснить, о чём можно рассуждать. Она была простым фактом моего существования, тем, что невозможно не чувствовать.

Как объяснить вам, что она была всем для меня? Что она наполнила моё сердце так, как ничто другое не могло? С ней я жил. Без неё — я существую в пустоте, в которой нет света. С каждым её взглядом я знал, что я на месте. С каждым её словом я понимал, что живу по-настоящему. Она была тем единственным, ради чего стоило бороться, ради чего стоило жить.

Я не жалею. Потому что Мари — это не просто часть моей жизни. Это вся моя жизнь. И если мне суждено пройти этот путь с ней, я пройду его, несмотря ни на что. Даже если этот путь полон боли, страха и невозможности быть вместе.

Потому что я никогда не отпущу её. Она — моя. Всегда.»

На эшафоте, возвышающемся над тысячами застывших фигур, стояла Мари — королева в своём последнем платье. Алое, как кровь, оно струилось по её фигуре, напоминая, что даже смерть не сможет лишить её величия. Ветер трепал её волосы, а лицо, лишённое страха, смотрело на тех, кто пришёл увидеть её конец.

Перед толпой стоял Фридрих. Его обычно спокойное лицо было искажено болью, а слёзы, которые он не мог сдержать, блестели на щеках. Изабелла, стоявшая чуть позади, прикрыла рот дрожащими руками, не в силах выдержать зрелище. Её тело сотрясалось от рыданий, но она не отводила взгляда — не смела.

Мари смотрела только на Фридриха. Её руки, казавшиеся такими тонкими под тяжестью цепей, медленно сняли украшения, словно она снимала с себя звание, все обязательства. Она бросила украшения на деревянное покрытие, а затем, опустив голову, коснулась пальцами креста, висящего у неё на шее. Её губы чуть дрогнули, будто она хотела сказать что-то, но молчала.

Девушка опустилась на колени перед бревном. Её платье разлилось вокруг неё, как алый водопад. Глядя на палача, она коротко кивнула, а затем положила голову на грубое дерево. Секунды растянулись в вечность. Закрыв глаза, она прошептала молитву, пытаясь успокоить сердце. Одинокая слеза скатилась по щеке.

Толпа замерла. Даже ветер, казалось, остановился, чтобы не нарушить этот момент.

Клинок блеснул на солнце. В тот миг, когда палач взмахнул мечом, Фридрих зажмурил глаза, будто надеясь, что это избавит его от неизбежного. Но звук удара пронёсся по площади, как гром среди ясного неба.

Когда клинок опустился, мир будто замер. Тишина, тяжёлая и густая, накрыла площадь, будто сама природа отвернулась от того, что произошло. Взгляд Фридриха застрял на теле Мари, уже безжизненном, распластанном на холодном камне эшафота. Его руки, сжаты в кулаки, дрожали, и он был готов рухнуть прямо там, где стоял. Сердце его разрывалось, но он не мог произнести ни слова. Казалось, что время остановилось, и весь мир стал пустым и тёмным, как темная бездна.

Он не видел ни толпы, ни стражников. Он видел только её — её красное платье, которое теперь стало алым не только от цвета, но и от крови, её лицо, на котором не было страха, только тень великой и тихой боли. Он не мог поверить в то, что произошло, и в то, что больше никогда не увидит её глаз, не услышит её голоса. Всё, что он знал, рухнуло в мгновение ока, как разрушенная крепость.