— Говорят, у вас родился сын, — произнёс он негромко, но его голос звучал так, будто слова отдавались эхом в самой глубине её души. Он сделал ещё шаг вперёд, и Мари, сидевшая в кресле, почувствовала, как невольно напряглось всё её тело.

— Да. Его зовут Генрих, — ответила она, стараясь сохранить спокойствие, но её голос выдал лёгкую дрожь. Она осторожно поднялась и бережно уложила ребёнка в колыбель, словно надеялась спрятать его от пристального взгляда мужчины. — Он растёт здоровым.

Фридрих подошёл ближе, так что между ними осталась всего пара шагов. Его взгляд остановился на младенце, сначала простой, даже немного отстранённый, но постепенно становящийся всё более внимательным. Он рассматривал крохотное личико, светлую кожу, мягкие очертания черт и глаза, которые казались невыразимо знакомыми. Что-то щёлкнуло в его сознании, словно забытая деталь вдруг встала на своё место.

— Он похож на тебя, — тихо произнёс он, и в его голосе слышалось нечто большее, чем просто удивление.

Мари напряглась ещё сильнее. Её руки машинально потянулись к краю колыбели, словно она хотела закрыть ребёнка от его взгляда. Внутри неё всё перевернулось, но она сделала над собой усилие, чтобы выглядеть холодной и уверенной.

— Ты видишь то, что хочешь увидеть, — сказала она резко, не глядя на него.

Но он уже знал. Всё, что прежде было покрыто дымкой сомнений, теперь предстало перед ним с пугающей ясностью. Каждая деталь, каждая мелочь кричала об одной истине, от которой невозможно было отмахнуться.

— Это мой сын, — прошептал он, будто боялся произнести эти слова громче.

Мари резко обернулась, её глаза пылали смесью боли и гнева.

— Замолчи, Фридрих! Ты не понимаешь, что говоришь, — её голос дрожал, но не от страха, а от подавляемой ярости.

— Я знаю, о чём говорю, Мари, — его голос стал твёрже, решительнее. Он шагнул ещё ближе, и в его глазах горела какая-то непоколебимая уверенность. — Я вижу это. Он мой. Ты не можешь это отрицать.

Мари сжала кулаки до белизны, её плечи напряглись. Всё в её теле кричало, чтобы она выгнала его за дверь, но она чувствовала, как её мир, который она тщательно строила, начинает рушиться под тяжестью этих слов.

— И что ты хочешь, Фридрих? — её голос был резким, как лезвие. — Чтобы я всё оставила, сбежала с тобой и обрекла своего сына на вечное изгнание? На жизнь, полную бегства и страха?

— Да! — ответил он без колебаний, его лицо стало твёрдым. — Я заберу вас обоих. Мы начнём новую жизнь, далеко отсюда, где никто нас не найдёт. Ты не должна жить в страхе, скрывать свою любовь!

Мари отвела взгляд, её дыхание сбилось. Внутри неё всё кричало, что это невозможно, но в его словах была такая уверенность, что они проникали в её душу, сжигая остатки её стойкости.

— Это невозможно, Фридрих, — её голос стал тихим, как шёпот. — Ты мечтаешь о том, чего никогда не будет. Ты не понимаешь.

Он сделал шаг вперёд, его глаза наполнились болью, а губы слегка дрогнули. Он не мог поверить, что она отказывается.

— Почему? — спросил он, не сдерживая эмоций. — Почему ты не хочешь быть со мной? Почему ты не веришь в наше счастье?

Она встала, отступив в сторону, и сжала пальцы на краю столика, пытаясь удержать себя от рыданий.

— Потому что счастье — это роскошь, которую я не могу себе позволить, — прошептала она, не в силах скрыть дрожь в голосе. — Ты не понимаешь, Фридрих. Моё место здесь. У меня есть долг перед сыном, перед народом. Это не просто выбор, это обязательство.

Он был рядом, его дыхание теплотой касалось её кожи, и он вдруг схватил её за руку, заставив её взглянуть в его глаза. Она почувствовала, как его пальцы сжались, как будто пытаясь удержать её от самого себя.

— А что с твоим долгом перед собой, Мари? — его слова звучали так, будто он готов был бороться за неё до конца. — Что с нами? Разве мы не заслуживаем быть счастливыми?

Её сердце сжалось, и в горле встала комок, который не пускал воздуха. Она вырвала руку, отбросив его прикосновение.

— Уходи, Фридрих, — она была почти спокойна, но её голос дрожал от внутренней борьбы. — Мы больше не можем быть вместе. Это не твоё место здесь. Я выбрала свой путь.

Он стоял, как камень, не в силах принять её слова. Он не двинулся с места, его глаза ещё несколько секунд искали в её лице хоть что-то, что могло бы изменить её решение. Но потом он медленно кивнул, будто всё внутри него рухнуло.

— Если это твой выбор, я приму его, — сказал он тихо, но в его голосе звучала горечь, которая ещё долго будет её преследовать. — Но знай, что я никогда не перестану любить тебя.

Он сделал шаг назад, повернулся и пошёл к двери. Каждый его шаг отдавался эхом в тишине. Мари стояла неподвижно, её глаза смотрели в пустоту, в которой оставались только его слова, словно тяжёлые камни, падающие на её сердце. Когда дверь закрылась, тишина заполнила комнату, становясь невыносимо гнетущей. Она осталась одна, как никогда прежде.

Мари долго стояла в той же позе, глядя на пустое место, где ещё несколько минут назад стоял Фридрих. Тихая боль сжала её грудь, и она ощущала, как её сердце словно отрывается от неё. Его слова эхом отзывались в её голове. «Я никогда не перестану любить тебя». Но что значила любовь в её жизни? Она, которая всегда была обязана всем, кроме себя, которая всё время жила ради других — ради народа, ради семьи. Не ради себя, не ради любви.

Она подошла к колыбели и снова посмотрела на своего сына, тихо дышащего в своём сне. Генрих был её последним и единственным смыслом жизни. Он был её всем: её будущим, её дорогой в этот мир, где ей не место для личного счастья. Она положила руку на его мягкие волосы и почувствовала, как тяжело стало дышать.

Мари знала, что каждый выбор, который она делала, был болезненным. Но отказать Фридриху было необходимо, ведь она понимала, что с этим человеком она могла бы обрести счастье, но его любовь слишком опасна. Он мог стать её разрушением, ведь если они уйдут, что останется от её жизни? Сомнения. Куда бы она ни пошла, как бы ни пыталась начать всё сначала, у неё не будет этого права. Она не может быть слабой. Не может позволить себе быть счастливой, потому что этот выбор сделает её уязвимой для всех — для врагов, для Аурелиана, для собственного народа.

Но несмотря на её решимость, мысли о Фридрихе не отпускали. Мари понимала, что эта любовь останется с ней всегда, несмотря на все усилия спрятать её в тени. Она видела его глазами, когда он держал её сына в руках, когда, казалось, каждое его слово было пронизано не только болью, но и невероятной нежностью. И всё же — это было невозможно.

Два года… два долгих, но одновременно стремительных года прошли с того момента, как Мари приняла решение закрыть дверь перед Фридрихом навсегда. Эти два года стали для неё временем болезненных размышлений и попыток смириться с утратой. Она научилась жить с тенью любви, которая не оставляла её, несмотря на всё её стремление избавиться от этого чувства. Генрих подрос, стал живым и любопытным мальчиком, с теми же яркими глазами, что были у матери, но в его взгляде не было тяжести, которую она несла в себе. Он был её гордостью, её смыслом, источником радости и утешения, его присутствие всегда было светом в самые тёмные моменты её жизни.

Сегодняшнее утро было особенным. Король Аурелиан вернулся с годичного похода с победой, и его триумф принес новые земли в королевство, расширив границы. Этот успех был его личной гордостью, и он намеревался отпраздновать его с размахом. Завтрашним вечером во дворце должен был состояться бал в честь его возвращения, что превращало этот день в важнейший момент для всей страны и для самой Мари.

Мари стояла у окна, наблюдая, как служанки готовят двор для приёма. Бал был не просто важным событием для королевства, это была её личная проверка. Она знала, что среди приглашённых будут и они — Фридрих с отцом, королём Англии. Мари ощущала, как его присутствие будет давить на неё, но не могла позволить себе слабость. Она должна была оставаться сильной — ради Генриха, ради её народа. Она постаралась собрать силы, скрыть всё, что пряталось в её душе, и сохранять внешнее спокойствие, несмотря на бурю, которая бушевала внутри неё.