Однако истина, которую он так стремился найти, была не менее разрушительной, чем ложь, которую он так долго скрывал. С каждым шагом, с каждым новым открытием он приближался не к решению, а к катастрофе, которая могла разрушить всё, что он считал своим миром. В этом мире, где доверие стало роскошью, а ложь — необходимостью, правда могла быть лишь последним оружием, которое он готов был пустить в ход, не осознавая, что её последствия могут быть смертельными для всех.

Ночь опускалась всё глубже, и с каждым часом всё становилось яснее: ловушка была расставлена, и теперь её участники могли лишь ждать, когда её смертоносные зубы захлопнутся. В этом дворце, полном предательства и тайн, каждое решение, каждое движение могло стать последним. Но даже если кто-то и вырвется из этой сети, цена свободы окажется слишком высокой. Слишком высокой, чтобы её можно было заплатить.

Тронный зал дворца сверкал золотом и пурпуром, напоминая всем о величии и силе короля. Аурелиан сидел на высоком троне, его взгляд холодно скользил по лицам придворных. Каждый жест, каждое слово подданных он отмечал с особым вниманием. Сегодня он задумал провести испытание, которое должно было либо подтвердить, либо развеять его сомнения.

Рядом с ним стояла королева Мари. Её лицо казалось спокойным, как гладь озера в безветренный день. Но внутри она ощущала бурю. Страх, тревога и напряжённое ожидание переплетались в ней, не давая возможности расслабиться. Она знала, что этот день станет очередным испытанием её стойкости. Каждое движение короля, каждый взгляд напоминали ей, что от её реакции зависит не только её судьба, но и судьба многих вокруг.

— Мы чествуем всех, кто служит нашему королевству с честью и преданностью, — начал Аурелиан громким и властным голосом. — Но преданность — редкая ценность и ее нужно проверять.

Он обвел зал своим напряженным взглядом, остановившись на фигуре Фридриха. Король почувствовал легкий импульс внутри. Импульс гнева и ярости, превосходства и величия, который добавлял мужчине решимости.

— Ваше Высочество, — продолжил король, — как наш гость Вы должны понимать: в нашем королевстве каждый отвечает за свои поступки. И даже королева.

Зал застыл, поражённый дерзостью этих слов. Эхо их, словно удар хлыста, отозвалось в сердце Мари. Она почувствовала, как глухой комок страха и обиды подступает к горлу, но её лицо оставалось бесстрастным, безупречным, словно высеченное из камня. Она знала: показать слабость — значит проиграть.

Каждая секунда растягивалась в бесконечность, становясь для нее настоящим полем битвы. Но самая жестокая и беспощадная война разгорелась внутри неё. Как выбрать между двумя безднами? Любить, зная, что неизбежно потеряешь, или отказаться от любви навсегда, обрекая себя на вечную пустоту? Каждый удар её сердца задавал все тот же мучительный вопрос: что значит быть по-настоящему живой? Но ответа, как обычно, не было.

Элеонора, стоявшая у трона, едва сдерживала самодовольную улыбку. В её глазах сверкала победа, а в движениях скользила уверенность охотницы, загнавшей добычу в угол. В руках она держала тонкую папку, которая казалась оружием, способным нанести самый точный удар.

— Ваше Величество, — ее голос был мягок, но в нем таилась сладкая отрава, — позвольте представить Вам работы придворных художников. Кажется, они нашли вдохновение в недавних событиях.

Мари молча приняла папку, развернула её и застыла, будто её пронзили ледяным кинжалом. Взгляду предстали картины, беспощадно выставлявшие девушку без лица в двусмысленных позах рядом с мужчиной, который был намеренно похож на Фридриха. Слишком похож, чтобы ошибиться в намерениях авторов. Шёпот, как ядовитый шёлк, заскользил по залу. Придворные, забыв осторожность, перешёптывались и сдерживали насмешливые улыбки, наблюдая за её реакцией.

Мари почувствовала, как воздух сдавливает грудь, как к горлу подкатывает горечь унижения. Её пальцы сжались на краю папки, но лицо осталось безмятежным, словно маска из фарфора. Она знала, что малейший намёк на слабость будет стоить ей слишком дорого.

Элеонора, склонив голову, добавила:

— Как видите, талант этих художников поражает.

Мари подняла глаза, встретив холодный взгляд Аурелиана. Он ждал её реакции, надеясь увидеть хоть проблеск слабости. Но королева, как всегда, осталась непоколебимой.

— Верно, искусство действительно поражает, — сухо ответила девушка, подняв подбородок. Поражает — да, но вызывает ли оно тягу к прекрасному? — Но, как говорится, красота в глазах смотрящего.

Мари передала портреты стражнику и окинула зал взглядом. На самом деле, ее глаза не выискали определенной фигуры. Они искали тот самый светлый, потаенный угол, который не запятнан следами этого безобразия.

Она всегда верила, что страдание очищает душу, будто боль способна смыть с неё тяжкий груз ошибок. Но где предел этому очищению? Сколько ещё боли ей придётся вынести, чтобы избавиться от ненависти к самой себе? Ненависти, глубокой, как бездна, за те решения, которые не вернуть, не изменить, как бы она ни молила о прощении.

Каждая вспышка воспоминаний разрывала её сердце на части. Её ошибки казались не просто шагами в прошлом, а ожогами, оставляющими шрамы на душе. Быть может, она искала искупления, но кто способен простить то, что она сама не могла себе простить? Её внутренний голос был беспощаден, нашёптывая: «Ты могла бы поступить иначе. Ты должна была поступить иначе.» Но так ли это на самом деле?

Изабелла, которая стояла неподалеку, была готова вмешаться в любой момент. Ее руки немного дрожали от злости, но взгляд был пристальным, будто прожигающий Элеонору заживо. Действия этой дамы она считала не просто наглыми, но и опасными.

— Вы держитесь слишком близко, Элеонора, — прошептала фрейлина, подойдя ближе к придворной женщине. — Не забывайте, что я… наблюдаю.

Но та никак не отреагировала. Лишь легкая ухмылка тронула уголки тонких губ, а в глазах загорелся огонь презрения.

Аурелиан, заметив, что Мари не поддалась первому удару, решил действовать жёстче. Он медленно поднялся с трона, его фигура возвышалась над залом, словно воплощение суда и неотвратимости. Голос, холодный и уверенный, прозвучал, как удар молота:

— Эти письма, обнаруженные в покоях королевы, вызывают вопросы. Неужели наша мудрая королева столь беспечна, что оставляет такую переписку на виду? Или она полагается на то, что её тайны никто не осмелится тронуть?

Слуга с трепетом шагнул вперёд, держа в руках стопку писем. Мари взглянула на них, и сердце её на мгновение сжалось. Она узнала эти записки — письма Изабеллы, обсуждавшие личные дела, не имеющие никакого отношения к интригам. Но в руках Аурелиана они выглядели, как весомые доказательства чего-то запретного, что могло поставить под удар не только её честь, но и саму её жизнь.

— Если королева не может объяснить происхождение этих писем, придётся считать их подозрительными.

Шёпот пронёсся по залу, подобно нарастающему грому. Придворные, затаив дыхание, ждали её ответа. Мари оставалась спокойной, но внутри всё клокотало от возмущения и страха. Она понимала, что любая неосторожная фраза станет ловушкой. Её враги выжидали, как хищники, готовые к последнему рывку.

Мари медленно подняла голову, её взгляд был твёрдым, словно ледяной клинок. Она шагнула вперёд, смело пересекая невидимую границу, за которой кончался страх и начиналось достоинство:

— Ваше Величество, позвольте напомнить: я не рабыня, чтобы вызывать меня на допрос перед всем двором. Я — королева, избранная вами в жёны и партнёры в управлении этим королевством. И я требую к себе соответствующего уважения.

Она выдержала паузу, позволив своим словам осесть, подобно грозовым облакам. Затем её взгляд обратился к письмам в руках слуги.

— Что же касается этих писем, — продолжила она спокойно, но с очевидным вызовом в голосе, — они представляют собой обсуждения хозяйственных дел и договорённостей с одной из моих доверенных лиц. Ни слова в них не касается политики, интриг или чего-либо, что могло бы причинить вред вашему величеству или королевству. Если кто-то считает иначе, пусть предъявит доказательства, вместо того чтобы распространять обвинения, основанные на предположениях.