Но что было внутри? Сердце, то, что должно было быть источником жизни, тепла, настоящей силы, — его не было. Всё это великолепие, всё, что она видела, было лишь пустой оболочкой, жестокой пародией на настоящее существование. Это было не живое, а просто красивое, мёртвое. И когда Мария смотрела в свои собственные глаза, она понимала — без сердца всё остальное не имело смысла.
Она знала, что больше не может скрываться за маской, за игрой, в которой каждый её жест, каждое слово было лишь театральной постановкой. Она устала от этой жизни, построенной на формальностях, на том, что было лишь обманом, бездушной игрой, не имеющей ни начала, ни конца.
Ей нужно было встретиться с принцем. Последний раз, прежде чем всё рухнет. Она больше не могла позволить себе отгораживаться от того, что на самом деле имело значение. Она понимала, что её смерть уже написана, но если ей суждено умирать, пусть это будет в объятиях любимого, пусть это будет последний акт, который она сыграет на этой сцене. Смерть в одиночестве — это ужас, куда страшнее любого адского мучения. Но в его руках, в его глазах, где она могла найти хоть малейшее тепло — это было бы не просто концом, а смыслом, который она искала все эти долгие, бессмысленные дни.
И она пошла к двери, решимость в её шаге была так велика, что даже сердце, лишенное своего биения, казалось, на миг ожило.
Сквозь тернии
Мари резко вскрикнула, словно пыталась вырваться из невидимых пут. Она рывком села на кровати, сбросив с себя тяжелое шелковое покрывало. Комната была залита тусклым светом рассвета, но в её глазах ещё плыл сумрак сна. Сердце колотилось так, будто вот-вот вырвется из груди, а влажная ткань ночной сорочки липла к её коже.
Она закрыла лицо руками, пытаясь вернуть дыхание в привычный ритм. Взгляд Фридриха, полный упрямой боли и мольбы, стоял перед ней так же ясно, как и в тот момент, когда она почти решилась. На миг ей показалось, что его голос всё ещё звучит в её ушах, зовущий её, тянущий обратно в опасное объятие, которое могло разрушить всё.
Мари попыталась встать, но ноги дрожали. Её захлестнула волна стыда и страха. Этот сон был слишком реальным, словно кто-то заставил её прожить это решение до конца, заставил заглянуть в бездну, откуда уже нет пути назад.
— Это только сон, — прошептала она сама себе, стараясь оправдать свои действия, совершенные в ее запретных мечтах. Но, Боже, как же реально это было…
Ее рука потянулась к графину с водой, который стоял на прикроватной тумбе из отполированного темного дуба, но едва смогла удержать его. Дрожь все еще присутствовала, атаковывая хрупкое тело резкими импульсами, подобными ударам.
— Дура, дура, дура! — прокричала она сквозь стиснутые зубы, и белоснежный фарфоровый стакан полетел на пол, разбиваясь с глухим треском. Острые как кинжалы осколки разлетелись в стороны, отражая первые лучи солнца. Она в истерике смотрела на них, едва сдерживая смех. Это не стакан разбился, а ее сердце. Такое же хрупкое и уязвимое перед безжалостными ударами судьбы.
Мари присела на корточки, изредка шмыгая носом, протягивая дрожащие пальцы к осколкам. Это уже не склеить, не исправить. Теперь из дорогого материала, исписанного лучшими художниками Элдерии, остались лишь мелкие частицы и пыль. Какая ирония: каждая трещина, каждый кусочек этого проклятого фарфора — это был ее собственный выбор, ее собственное проклятие. И чем больше она пыталась взять эти детали в руки, тем больше осколков разваливались на отдельные частицы.
Дверь тихо приоткрылась, и в комнату вошла Изабелла, с привычной грацией скользя по мраморному полу. Ее лицо выражало осторожное беспокойство — она, вероятно, слышала звон разбитого стакана, но не решалась злить королеву.
— Ваше Величество, утро уже наступило, — она мягко улыбнулась, помогая Мари встать. — Позвольте мне помочь Вам подготовиться, — фрейлина взяла девушку за руку, ведя ее к большому умывальному тазу, где дымился еще теплый лавандовый настой.
— Прошу, забудьте все, что терзало Вас этой ночью, — руки Изабеллы медленно водили по телу юной леди Тюдор, смывая остатки сна и тонкую росу ночного пота. — Новый день не терпит старых теней.
Когда водные процедуры были завершены, служанка привела королеву к высокому зеркалу у окна. Там, на широкой скамье, уже лежало платье, достойное величия Мари: глубокий изумрудный шёлк с тонким узором золотых нитей вдоль корсажа и длинных рукавов, перехваченных жемчужными украшениями. Юбка с жесткой основой раскладывалась на все стороны, будто раскрытые лепестки цветка, а высокий воротник, украшенный кружевом, завершал образ величественной особы.
— У Вас есть планы на предстоящий день? — ловким движением руки Белла затянула корсет, который подчёркивал её талию, а затем аккуратно разместила тяжёлую юбку на фигуре королевы. Каждое движение было отточено, каждое украшение ложилось на свои места с безукоризненной точностью. Но сама Мари всё ещё оставалась задумчивой, её взгляд блуждал в отражении зеркала, не находя точки опоры.
— Планы? — переспросила она с холодной интонацией, проводя пальцами по линиям замысловатого корсета. — У королевы нет планов, Изабелла. У нее есть долг.
Мария уже собиралась покинуть свои покои, чтобы направиться на завтрак в Большой зал, как дверь внезапно распахнулась, и внутрь вбежал гонец. Его лицо было покрыто дорожной пылью, дыхание сбивалось, а глаза выдавали срочность и тревогу:
— Ваше Величество, известие от стражников! — проговорил он, склоняясь в низком поклоне и протягивая запечатанное письмо.
— Ступай, — она взяла конверт, посмотрев на печать. Она была знакомой — отряд, охраняющий границы их территорий. Правительница присела на край кровати, аккуратно достав бумагу с надписями. Ее взгляд тут же вцепился за первые строки. Текст был коротким, но каждая фраза, словно удар молота, била по разуму.
«Ваше Величество,
Со всей срочностью сообщаем: на севере восстала небольшая армия англичан, несогласных с вашим союзом с их страной. Они атаковали несколько деревень, разорили окрестности и уже захватили одну из сторожевых башен. Их ряды невелики, но действия неожиданны и решительны. Если не принять мер, они могут привлечь больше мятежников. Мы ждём ваших приказов.»
Мари перечитала письмо дважды, прежде чем положить его рядом. Она сидела молча, сцепив руки, а её взгляд устремился в никуда. На какое-то мгновение страх за подданных смешался с яростью: едва установив шаткий мир между королевствами, она уже видела, как он начинает рушиться под ногами.
Англичане. Их вызов не был неожиданным, но то, что они осмелились на открытое сопротивление, означало, что силы короля не внушили им достаточного страха. Или, возможно, они видели её как слабое звено, женщину, неспособную удержать трон и защитить союз.
— Стража! — грубо крикнула она, встав с кровати и отбросив письмо в сторону. Двери тут же открылись и в покои влетели двое мужчин, низко поклонившись. — Немедленно позвать ко мне принца Фридриха!
Ураган страсти и боли
Фридрих буквально ворвался в ее покои с выражением легкой обеспокоенности, его осанка излучала напряжение. Взгляд серых глаз был пристальным, холодным, словно пытающимся проникнуть сквозь броню её молчания. Комната, залитая мягким светом утреннего солнца, казалась тяжёлой от невысказанных слов.
— Ваше Величество, — слегка поклонился, подходя ближе, — что случилось?
Знакомый голос. Спокойный, сдержанный, родной, с властными нотками. Дверь за его спиной закрылась с тихим щелчком, словно запечатывая их в этот напряженный момент.
Она обернулась к нему с такой стремительностью, что подол ее платья взметнулся легкой волной. Ее глаза, сверкавшие гневом и болью, встретились с его взглядом:
— Вы осмеливаетесь спрашивать? — произнесла Мари дрожащим, но не лишенным железной решимости голосом. — Англичане напали на Элдерию, Фридрих. Напали тогда, когда мы заключили союз. Это Ваша работа?!