— Ты должна привыкнуть, что Аурелиан не оставит нас в покое. Он и Элеонора будет искать любую возможность разрушить все.

— Разве это уже не случилось? — голос дрогнул. Она сделала шаг назад, заглядывая в его глаза, — Мое имя превратили в шепот, твое — в мишень. Все, что у нас есть — это мы.

— Этого достаточно, — его голос стал мягче, приобретя легкую хрипотцу. Однако в её сердце все еще росло сомнение. Каждый день их связь становилась не просто любовью, но и проклятьем, которое медленно разрушало всё вокруг.

Мужчина отошел и посмотрел в окно, на звезды, которые, казалось, смеялись над ним. В голове роились мысли, создавался монолог. А может, диалог. Диалог с… кем-то, кто слышит его. Будь то Бог, или его давние предки, наблюдающие за ним с Небес… Он снова повернулся лицом к Мари и долгое время смотрел в эти прекрасные голубые глаза. Глаза, перед которыми он пал на колени.

Ϝʀⲓⲉⲇʀⲓⲥⲏ:

— «Я всегда считал себя человеком воли. Человеком, который умеет принимать решения и нести за них ответственность. Но Мари… Она разрушила все мои принципы. Её боль стала моей болью, её страхи — моими страхами. Я готов был вырвать своё сердце из груди, чтобы защитить её, но понял, что сделал хуже.

Любовь — это дар. Но для нас это стало проклятием. С каждым днём я вижу, как её взгляд становится тяжелее, как её плечи сгибаются под весом нашей тайны. Её тень стала моей, её тишина стала громче любого крика.

Каждую ночь я думаю о том, как всё могло бы быть. Как мы могли бы жить иначе. В моих мечтах она улыбается, её лицо озарено светом, а её руки — свободны от оков. Но это лишь мечты. Реальность — это ночи, полные страха. Реальность — это король, который видит её шаги, и придворные, которые видят её тени.

Я думал, что смогу её защитить. Думал, что смогу справиться с этим. Но я ошибался. Моя любовь сделала её мишенью.

Но я не могу отпустить ее…»

Февраль снова укрыл замок холодом, но для Мари это было ничто по сравнению с ледяным оцепенением, которое охватывало девушку каждый раз, когда она виделась с Фридрихом. Их тайная связь, некогда тщательно скрываемая, начала давать трещины. Шёпоты слуг становились громче, намёки придворных — всё более язвительными. Каждый их взгляд, каждая случайная встреча казались заговором, готовым раскрыть их секрет.

Мари ощущала напряжение, как натянутую струну, готовую лопнуть в любой момент. Она пыталась сохранять видимость спокойствия, но её тело начало предавать её. Тошнота накатывала волнами, лишая сил, заставляя искать оправдания, чтобы не присутствовать на приёмах или заседаниях. Её слабость стала очевидной даже для тех, кто обычно не обращал внимания на такие детали.

Конечно, она постоянно находилась на грани. Страх разоблачения разъедал её изнутри, словно яд, растекающийся по венам. Мари всё чаще ловила себя на том, что её мысли путались, а дыхание становилось прерывистым даже в тишине её покоев. Она боялась собственной тени, боялась, что каждое слово, сорвавшееся с её губ, может стать последним в их хрупком танце на краю пропасти.

Слухи, как змеи, вползали в её жизнь, оставляя за собой вязкий след ужаса. Было невозможно угадать, кто именно из придворных станет тем самым, кто рискнёт выложить правду перед королём. А быть может, они все просто ждали подходящего момента, чтобы нанести удар, от которого ей не оправиться.

Королева всё реже смотрела в зеркало. Её лицо отражало не только бессонные ночи, но и ту внутреннюю борьбу, которую она больше не могла скрывать. В глазах — боль и усталость, в руках — едва заметная дрожь. И хотя её сердце всё ещё горело от той самой запретной любви, разум уже был истощён борьбой, которая, казалось, не имела конца.

«Сколько ещё я смогу так жить?» — думала она, сжимая в руках ту самую брошь, подарок, который он ей передал в один из их редких тайных вечеров. Этот маленький кусочек серебра был единственной вещью, способной утешить её в часы отчаяния. Но даже он не мог заглушить ту глухую боль, что росла внутри неё.

Её тело, измождённое постоянным напряжением, казалось, вот-вот сдастся. Но ведь она не имела права на слабость. Не могла позволить себе быть уязвимой. Потому что мир, в котором она жила, не прощал ни ошибок, ни любви.

Мари села за массивный дубовый стол, который уже давно стал её неизменным спутником в бесконечной череде государственных дел. На его поверхности аккуратными стопками лежали пергаменты — недописанные указы, отчёты и документы. Она медленно взяла в руку перо. Лист перед ней оставался пустым, пока она не решилась сделать первый штрих.

Каждое слово, которое она выводила, было тщательно взвешено. Все её реформы — от сокращения налогов для бедных до строительства больниц и школ — всегда были для неё актом искренней любви к своему народу. Эти дела приносили ей утешение, давали смысл. Но теперь что-то изменилось.

Теперь её усилия больше не были порождением одной только доброй воли. С каждым подписанным указом она думала не только о том, как улучшить жизнь своих подданных, но и о том, как сохранить их веру в неё. Потому что эта вера, как она ясно понимала, была тонкой нитью, удерживающей её мир от краха. Если народ отвернётся от неё, если её обвинят в эгоизме или предательстве… она знала, что король не станет защищать её. Его поддержка была условной, зависящей от общественного мнения.

Она остановилась на мгновение, глядя на строки текста, которые только что вывела. Строки, в которых говорилось о предоставлении помощи вдовам и сиротам погибших на войне. Это был её план, её проект, её идея, но теперь она больше не ощущала того внутреннего тепла, что раньше наполняло её при мысли о сделанном благе. Вместо этого было лишь холодное осознание: каждый её шаг был для того, чтобы сохранить своё имя чистым в глазах народа.

Мари склонилась над столом, обхватив голову руками. Мысли о принце, их связи, их любви, которая так стремительно превращалась в её личное клеймо, не отпускали. Но она подняла голову. Она знала одно: пока её народ верит в неё, пока эти реформы приносят пользу, у неё есть шанс. Шанс не только на спасение, но и, быть может, на прощение.

Пока брюнетка продолжала писать в своих покоях, выводя ровные строки на пергаменте, в другой части дворца, за толстыми стенами одного из малоиспользуемых залов, собрался узкий круг приближённых к королю. Это были влиятельные придворные, чья власть основывалась на их богатстве и связях, а не на благосклонности народа.

— Мы больше не можем закрывать глаза на это, — заговорил граф Ремонт, взмахнув рукой, словно рубил воздух. — Каждая её реформа — это удар по нашим карманам. Снижение налогов? Повышение зарплат? Кто оплачивает эту щедрость? Мы с вами! А наш народ, вместо благодарности, только наглеет.

— Она слишком уверена в своей неприкосновенности, — добавила баронесса Адель, поправляя массивное ожерелье, усыпанное камнями. — Но мы все знаем, откуда эта уверенность. Связь с Фридрихом, скрытая от глаз, но уже ставшая очевидной для всех, — её единственный щит. Без неё она ничто.

Ремонт хмыкнул и наклонился вперёд, скользнув взглядом по остальным участникам совета:

— Именно поэтому мы должны действовать осторожно. Прямая атака приведёт к скандалу. Но если мы сможем доказать её некомпетентность… или, что ещё лучше, представить её предательницей…

— Ты предлагаешь сфабриковать обвинения? — спросил герцог Орман, старший из присутствующих, его голос звучал тяжело, как раскаты грома. — Это рискованно. Если король встанет на её сторону, мы потеряем больше, чем просто жалованье.

— Если, — с нажимом повторил граф. — Но не встанет. Не забывайте, его трон держится на нашей поддержке. Если Мария станет для него обузой, он пожертвует ею. Вопрос лишь в том, как именно мы представим её действия.

Разговор наполнился тихими, напряжёнными голосами. Одни предлагали использовать её болезни и истощение как доказательство слабости. Другие настаивали на том, чтобы подбросить в её реформы подложные документы, способные выставить её корыстной и неискренней.