Звуки колесниц, подъезжающих ко дворцу, вывели её из раздумий. Это был Аурелиан. Мари встретила его у дверей с улыбкой, которую она носила как маску — уже не пытаясь скрыть, но и не позволяя себе проявить ни малейшей слабости. Он шагал с уверенностью победителя, величественно, с лёгким блеском в глазах, как человек, который одержал не одну, а десятки побед. Он был королём, а она — королевой. Но чем больше она пыталась улыбаться ему, тем сильнее ощущала, как её сердце сжимается.

— Моя дорогая, — сказал Аурелиан, обнимая её. Его руки холодные, как всегда. — Мы прошли долгий путь, и завтра отпразднуем очередную победу.

Мари едва заметно кивнула, скрывая за маской вежливости ту горечь, которая сжимала её сердце. Она не могла ответить иначе. В глубине души она чувствовала усталость, почти физическую боль от этого постоянного притворства.

Аурелиан прошёл в зал, где их сын, Генрих, сидел на ковре и играл с игрушками. Когда мальчик заметил его, он вдруг поднял глаза, и их взгляды встретились. В его глазах не было ни страха, ни любви, только чистое любопытство, словно он только начал открывать этот огромный мир. Аурелиан замер на мгновение, наблюдая за сыном.

Мари, стоя у дверей, следила за каждым их движением. Генрих подскочил к «отцу» и протянул ему свою игрушку с детским восторгом. Аурелиан взял её, но его взгляд не отрывался от лица сына. Мари ощутила, как в комнате стало невыносимо тяжело. Воздух, казалось, сжался вокруг неё, и каждое движение Аурелиана было словно тяжёлым грузом на её плечах.

Это был тот самый момент, когда её душа замерла. Он догадался.

Генрих был ужасно похож на Фридриха. Не только внешне, но и взглядом, тем, как он двигался. Лёгкость, с которой он играл, напоминающая о том, как Фридрих когда-то держал её за руку, как его глаза всегда искали ответы в этом мире. И, несмотря на то что Аурелиан ничего не сказал, девушка почувствовала, как его взгляд стал настойчивым. Он догадывался, что-то знал, но ещё не решался озвучить свои подозрения. Этот молчаливый вопрос висел в воздухе, и она знала, что скоро он станет слишком громким, чтобы его игнорировать.

***

Следующий день. Фридрих с отцом прибыли ближе к началу бала, и их появление было, как всегда, заметным. Он вошёл в зал с той же уверенностью, что и два года назад, его присутствие заполняло пространство, требуя внимания. Мари почувствовала, как её дыхание сбилось, едва их взгляды встретились. Она пыталась сохранить самообладание, но всё внутри неё дрогнуло, как хрупкий стеклянный сосуд. Он остался таким же, каким она его запомнила, — воплощением силы, источником её боли и страха, но и неизбежной любви. На мгновение Мари закрыла глаза, будто это могло помочь ей справиться с чувствами, которые снова оживали в её сердце, поднимаясь со дна, где она пыталась их похоронить.

Бал начался. Музыка заполнила зал, пары кружились в танце, но Мари не могла сосредоточиться на празднике. Её мысли блуждали, словно тени, между прошлым и настоящим, между тем, что она должна была делать, и тем, что чувствовала. Её взгляд время от времени цеплялся за Фридриха, а он, словно чувствуя её внимание, бросал на неё короткие, но проникновенные взгляды. Эти моменты были мимолётными, но наполняли её душу тревогой и мучительным восторгом.

Аурелиан находился рядом, его взгляд, как обычно, был жёстким, цепким. Он внимательно наблюдал за происходящим, но больше всего его интересовали трое: Мари, Фридрих и маленький Генрих. Чем больше он смотрел на мальчика, тем сильнее его уверенность превращалась в чёткое подозрение. Генрих был слишком похож на англичанина — не только чертами лица, но и манерой двигаться, выражением глаз, даже тем, как он улыбался.

Когда Аурелиан заметил мимолётный обмен взглядами между Мари и Фридрихом, его сердце сжалось, как будто в нём затеплился ледяной осколок. Он не был дураком. Он понимал. Все кусочки головоломки встали на свои места. Это открытие было, как удар, которого он ждал, но который всё равно застал его врасплох. Его сын, его наследник… был не его.

Аурелиан не позволил эмоциям проявиться на лице. Он был королём, и это значило, что он должен сохранять контроль в любой ситуации. Но внутри него начинал вызревать план. Он видел, как его супруга избегает его взгляда, как Фридрих временами позволяет себе задерживаться в стороне, не приближаясь к ним, но всегда находясь в поле её зрения. Это было больше, чем могло казаться на первый взгляд.

Аурелиан решил действовать. Он не был человеком, который оставляет вещи недосказанными. Сегодня он ничего не скажет, но эта ночь станет началом его игры. Он наблюдал за ними, словно хищник за своей добычей, анализируя каждую мелочь, каждый жест, каждое слово.

Король отошел в сторону, к своему верному помощнику и доверенному лицу. Немного наклонившись, он сказах тихим хриплым голосом, даже ниже шепота:

— Обыщи покои королевы.

Мужчина кивнул и незаметно удалился, а король подошел к жене и, приобняв девушку за талию, взял бокал вина с подноса и сделал глоток.

Бал подошёл к концу. Последние звуки музыки растворились в ночной тишине, голоса гостей стихли, и дворец окутала спокойная, но обманчивая тишина. Мари, крепко держа Генриха за руку, медленно шла в свои покои. Мальчик был утомлён событиями вечера, его голос звучал тихо и немного сонно. Он шептал матери о музыке, ярких огнях и шелесте тканей, которые заполнили зал. Мари улыбалась, слушая его, но её мысли витали далеко, где-то в тени её собственного беспокойства.

Когда они вошли в комнату, слуги быстро помогли раздеть Генриха, заботливо расстелив его постель. Мари села рядом, расчесывая мягкие волосы мальчика, чтобы они не путались во сне. Генрих был её отрадой, её смыслом, её светом. Она тихо напевала ему колыбельную, а его глаза постепенно закрывались. Его лицо было спокойным, таким чистым и невинным, что в груди у Мари поднималась волна нежности.

Но за пределами этой комнаты её мир уже начинал рушиться.

В другом конце дворца, в своём кабинете, Аурелиан сидел за массивным дубовым столом. Перед ним лежал пергамент, потускневший от времени, но сохранивший слова, от которых его душу переполняла буря. Он перечитывал письмо, снова и снова проверяя каждую строку. Почерк был слишком знакомым — это была рука Мари. Он видел её подпись на документах, в записках, но эти строки были другими. Они были полны чувства, которое давно исчезло из их брака.

Слова на пожелтевшем листе подтверждали то, чего он боялся и что уже начал подозревать. Генрих… ребёнок, которого он называл своим сыном, был плодом чужой любви. И хотя внутри него всё кипело от ярости и унижения, Аурелиан сохранял внешнее спокойствие. Его лицо оставалось непроницаемым, словно каменная маска. Он знал, что спешка может привести к ошибке. Нужно было выжидать, собирать доказательства, готовиться к тому, чтобы обрушить правду на Мари в самый подходящий момент.

Он сжал письмо в руке так сильно, что его края начали рваться, но рука вскоре расслабилась. Не время для открытого гнева.

Тем временем в своих покоях Мари укрыла Генриха мягким одеялом и осталась сидеть рядом, глядя, как он спокойно спит. Его дыхание было ровным, безмятежным, словно весь мир для него был безопасным. Она проводила пальцами по его щеке, пытаясь ощутить хотя бы крупицу того покоя, который излучал её сын.

Тишину комнаты нарушил едва слышный скрип двери. Мари вздрогнула и обернулась. На пороге, в полутьме, стоял Фридрих. Его лицо было скрыто в тени, но глаза блестели, отражая свет ночника. В его взгляде были боль и любовь, смешанные в мучительной гармонии.

— Ты не должен быть здесь, — прошептала она, стараясь, чтобы её голос не дрогнул. Она боялась разбудить сына и ещё больше боялась собственного сердца.

— Я знаю, — ответил он тихо, его голос был наполнен мягкостью и горечью. Он медленно подошёл к кровати и, сев на край, осторожно взял в руку маленькую ладошку Генриха.

Мари наблюдала за ним, и ком в горле мешал ей дышать. Она видела, как его пальцы бережно касаются руки мальчика, как его взгляд становился мягче, пока он смотрел на спящего сына. В этой сцене было столько любви, что её сердце, казалось, разрывалось на части.