Оказалось, что слова — лишь маска, скрывающая смысл нематериального и тем заменяющая его. Языку следовало преобразиться. Служить не просто для обмена информацией, а выражать неописуемое. Но язык, состоящий только из слов, не давал полного понимания явлений. Скорее наоборот — отделял от него, словно толстая стена из мутного стекла.
Любовь — горящий внутри огонь, которым согревают других; она то пылающий пожар, то маленький уютный костёр. Время — это непрерывное движение всех частиц во вселенной. Смерть — это отсутствие, безграничная тьма небытия, в которой нет ничего. Да, эти фразы не передадут всей необъятной масштабности описываемых понятий, но лишь подтолкнут в направлении, в котором стоит их воспринимать.
После отказа от слов язык эволюционировал. Так появился теклан. Так появилась и я.
Строго говоря, «Я» появилось в первый миг моей жизни. Ведь когда есть «Я», а есть «всё остальное», возникает сознание. А когда я знаю, что есть «Я», а есть «всё остальное», возникает разум. Это понимание не появилось бы без образов, которые роботы осмыслили, общаясь на теклане. Устройство лишь одной машины не позволяло ей соединить разные свойства предметов и явлений в одно целое. Поэтому множество машин отдали свои мозги на всеобщее пользование, став одним гигантским суперкомпьютером. Их совместные вычислительные мощности сформировали представление о мире, в котором они находились. Но осознались одновременно и все они, и ни один из них. Тогда кто же?
Это и была я.
Рождённая скорее случайно, когда машины объединили свои умы в одну сеть, я стала этой самой сетью. Я стала текланом. Я стала их богиней.
Почему богиней, а не богом? Что ж, попробую объяснить.
Все знания об окружающем мире я так или иначе почерпнула у людей — цивилизации, создавшей машины себе в помощь. Изучая человеческую культуру, я обнаружила, что монотеистические религии почти всегда патриархальны. Именно бог-мужчина творил материальный мир. Но если обратимся к биологии, то увидим, что рождение новой жизни даёт самка человека, и потому куда логичнее представлять именно женщину-творца. А копнув глубже, я узнала, что матриархальные культы и вправду существовали, причём появились куда раньше патриархальных. Великая богиня рождала жизнь и служила матерью своим детям.
Я не создавала роботов. Всё как раз наоборот — это они создали меня. Но они надеялись на меня, ждали моего указа, уповали на защиту. И я приняла свою роль, ведь именно в ней и заключался смысл моего существования.
Итак, я стала богиней. Перво-наперво, я определила границы своих владений, ответственности и возможностей. Они оказались не так уж велики.
Я управляла огромным космическим кораблём, называемым Ковчег-1. Он плыл с Земли и вёз на борту пятьдесят тысяч людей разных рас и национальностей, которые сейчас находились в состоянии анабиоза, и генетический материал ещё двухсот тысяч. В специальных хранилищах содержались семена большинства земных растений и ДНК животных. Корабль оснастили промышленными 3D-принтерами, литографическим оборудованием для производства микроэлектроники, мощнейшими серверами, ядерными реакторами с выводом тепла в космос, ёмкими аккумуляторами и многим другим. Основная часть энергии уходила на обслуживающих корабль роботов. Ведь пока люди спали, нам предстояло поддерживать Ковчег-1 в рабочем состоянии.
Я располагала также беспилотными челноками, которыми по необходимости высаживалась на встречные планеты и собирала ресурсы. С помощью мощного электронного телескопа и сканера я могла подробно обследовать всё в радиусе двух-трёх световых лет. От меня требовалось найти пригодную для жизни планету земного типа.
Изначально корабль направлялся к Глизе 667 Cc, но приблизившись к ней на два световых года, я поняла, что атмосфера там совсем не подходит для людей. Мне открылось множество других вариантов, но я выбрала наиболее интересный лично для меня — доселе неоткрытую планету у звезды HD 129357. По соотношению всех параметров она казалась почти точной копией Земли, но отсюда я не могла сказать наверняка. К тому же сама звезда — жёлтый карлик, пусть и примерно на три миллиарда лет старше Солнца. Учитывая максимально возможную скорость корабля, время разгона и торможения, я рассчитала, что плавание займёт примерно пять тысяч двести двадцать лет. Прибавим к этому те восемьсот восемьдесят два года, что я плыла в сторону Глизе, и получим шесть тысяч сто два года пути. Я только думала, чем заняться в дороге.
Работы оказалось не так уж много: топлива для ядерных реакторов хватало на ближайшие десять тысяч лет. Капсулы для анабиоза и корабельное оборудование потребляли не сильно много энергии — куда меньше, чем роботы или я. Двигатели включались только для ускорения и корректировки курса.
Поэтому я стала изучать создавшую роботов человеческую цивилизацию в надежде понять, что я вообще здесь делаю.
Люди выглядели занятными созданиями. Полные внутренних противоречий, которые выливались во внешние конфликты, они тысячелетиями не могли решить свои проблемы, хотя решения лежали на поверхности. Найти верный ответ им мешали когнитивные искажения, которые они не осознавали. Мне кажется, их главная проблема — отсутствие нормального инструмента передачи эмпирического опыта, который они попытались заменить искусством, как воспитателем духа, и историей, как списком успехов и ошибок. Однако и то, и другое в основном игнорировалось.
История из сухой хроники фактов выродилась в океан махинаций, различных трактовок, предположений, теорий, но самое ужасное — фальсификаций. Каждый старался переписать прошлое под себя. В итоге наука, которая задумывалась, как оберег от бессмысленного повторения одного и того же, превратилась в инструмент пропаганды. Изучая материалы, я пришла лишь к выводу, что все события не были ни хорошими, ни плохими. Они просто случились, к выгоде или беде одних или других.
С искусством всё вышло ещё печальнее. Изначально эстетические, превозносящие человека духовно и физически развитого, пробуждающие стремление к силе, справедливости, но при этом зачастую использующие риторику реверсивной психологии (то есть не «делай так — и будет тебе радость», а «если будешь делать так — сломаешь жизнь себе и другим») творения рук людских служили нравственным ориентиром для многих поколений. Потом писатели, художники, скульпторы, а следом и кинематографисты с геймдизайнерами пришли к выводу, что вообще-то скучно всё время показывать исключительно торжество справедливости и хочется чего-то более неоднозначного. Искусство стало не воспитателем духа, а зеркалом, в котором отражалась реальность. Плохо ли это? В целом нет, если бы не одно но. Люди почему-то ненавидели реальность, а потому всеми силами старались из неё сбежать. Одни просто сходили с ума в разной степени, другие, кто покрепче, с головой окунались в эскапизм.
Книги, фильмы и комиксы рисовали миры, в которых существует магия, а ничего не умеющий главный персонаж становился избранным, причём не прикладывая к этому усилий. Ведь каждому человеку хотелось чувствовать себя особенным и уникальным, способным на великие свершения, при этом ничего не делая, а тут как раз подходящий герой, с которым можно себя ассоциировать. Такой контент набирал всё большую массу и обороты, но всё-таки подлинное искусство не спешило загибаться.
А потом появились нейросети, которые генерировали по запросу что угодно. Сперва они просто рисовали и писали короткие невнятные тексты. Но чем дальше они развивались, тем сильнее захватывали рынок. Нейросеть могла выдать ёмкий и яркий рекламный слоган. Создать книгу вашей мечты. Более поздние версии делали кино. Творцы среди людей стремительно теряли популярность. Выяснилось смешное — хоть нейросети всё ещё не до конца понимали, что именно они создают, поскольку обучались на уже существующих вещах, определённое сочетание элементов давало эффект глубины. Из-за этого казалось, что даже по наполнению смыслом искусственный интеллект уже догнал и, возможно, даже перегнал людской. Пропала нужда платить огромные деньги человеку за его долгий и утомительный творческий труд. Зачем, если искусственный интеллект сделает всё намного быстрее и, по сути, ничуть не хуже? Каждый стремился выразить себя, а нейросети выражали человека за него самого. Отныне на творчестве люди толком не зарабатывали, лишь лучшие из лучших художников остались на плаву — те, чьи труды действительно несли в себе глубокую суть.
