— Эти царапины ты называешь ранами? Пф. Понятия не имею, может, ты её туда подселил, она и торчала там, ныкаясь от меня. Я иногда видел, как она шмыгает туда-сюда по квартире, но, как уже говорил, решил, что это твоя подружка. Даже радовался, что ты так рано стал девок водить.
— Ты её изнасиловал! — Я всё-таки не выдерживаю и ору. — Изнасиловал! Я поэтому и отрезал тебе яйца, старый осёл!
— Чего?! — Отец сразу меняется в лице, его глаза наливаются гневом. — Олух тупорылый! Я никакую девку никогда… Постой… — Его взгляд вновь меняется. На мгновение отца посещает озарение, после чего в глазах появляется издевательская насмешка, а рот кривится в сардонической ухмылке. — Ты думал, что я её изнасиловал, и поэтому напал?
Отец смеётся, да так радостно и заливисто, словно нашёл ответ на главный вопрос жизни, вселенной и всего остального. Его хохот окончательно выводит меня из себя. Я сижу, с трудом глотая слюну, и пытаюсь понять, что его так рассмешило.
— Прекрати, — говорю я злобно.
— Извини, просто это очень забавно. Я-то думал, ты отомстил мне за себя. Ну, за тот вечер, когда мы пошли праздновать твоё восемнадцатилетие.
— Хоть тот день рождения и вышел крайне пренеприятным, с чего я должен тебе мстить?
— Потому что ты повёл себя, как девка, когда решил трусливо сбежать. И я воспользовался тобой, как девкой.
Смысл последних слов не сразу доходит до меня. Я молчу и тупо смотрю на отца невидящим взглядом, а он, заметив мою реакцию, вновь хохочет. Я окончательно теряюсь, судорожно пытаюсь ухватить осколки стремительно рассыпающегося вокруг меня мира, но они настолько мелкие, что песком утекают сквозь пальцы. В памяти всплывают кадры из того дня: спелые сочные груди приглашённых девушек, моё смущение и страх перед первым интимным опытом, который так грубо пихают мне в лицо на глазах у отца — человека, которого я боюсь и ненавижу. Мне становится душно, я вскакиваю с диванчика, хочу уйти. Музыка до боли долбит по ушам, всё вокруг ходит ходуном, рассудок мутится. Затем резкий рывок за плечо, звонкая тяжёлая пощёчина и после — полная темнота и забвение. Что случилось дальше? Я не помню. Не помню.
Отец сидит напротив и смеётся, а я смотрю на бутылку виски и невольно облизываюсь. Забыться, сойти с ума, напиться до белой горячки, лишь бы стереть этот миг из памяти и разума, выжечь его калёным железом. Мой сжатый кулак дрожит, а тело напрягается до полного ступора.
— Ты серьёзно думал, что я изнасиловал твою несуществующую сестру? — Голос отца звучит где-то вдалеке и доносится до меня глухим и тихим звуком. — Ты настолько охренел от случившегося, что выдумал эту байку, лишь бы спасти свой хлипенький рассудок? Я такое только в фильмах видал, не думал, что и в жизни так бывает. Фух. Ну ты меня позабавил, конечно. Тебе не помешало бы голову подлечить, сынок. Глядишь, и прояснилось бы.
Он издаёт ещё один короткий звонкий смешок и допивает остатки виски в стакане.
Всё это время я сижу словно в каком-то трансе, почти ничего не вижу и не слышу. Выходит, что жертва не Нане, а я. Я. Но она ведь не плод моего воображения, она существовала, я посещал её квартиру. И Крак спокойно говорил о ней. Но она не моя сестра…
Нужно отдохнуть. Слишком много всего за жалкие три дня, разум уже не выдерживает такое количество всевозможных откровений и потрясений. Менке специально разбил себя на четыре личности, дабы переживать всё по кусочку, по чуть-чуть, но с потерей Ады и Лермушкина чрезмерная тяжесть свалилась на всех нас.
Размышления спасают. Если привычный мир рухнул, надобно как можно скорее выстроить новый, цельный. Итак, ныне мне известно, что Нане вовсе не моя сестра, она неизвестная девочка, которая зачем-то представилась моей сестрой и помогала мне всё детство. И продолжала помогать во взрослом возрасте. Зачем? Может, она сбежала от реальных родителей и использовала меня, как прикрытие, до восемнадцатилетия, а потом просто привязалась? А увидев возможность попасть в Златоград поскорее, ухватилась за неё. Нет, как-то натянуто. Здесь нечто иное. Если бы она сбежала от родителей, гердянки давно бы её нашли.
Неужели она с самого начала работала на Златоград? Теория совершенно невероятная, немыслимая, но куда более здравая. Если подумать, то ничто не мешает тем ста двадцати пяти людям, которые туда уехали, завести детей. Такие дети могут стать агентами для выполнения какой-то миссии, особенно если их с детства правильно воспитывать и натаскивать. Нане всегда отличалась слишком высоким для своего возраста интеллектом.
Далее, мой тренер по карате, Алан Гаджиев, тоже прибыл из Златограда. Мама лично встречалась с ним не раз — это я точно помню. Значит, мама тоже как-то связана со Златоградом. Мы жили в каком-то непонятном месте, о котором я ничего не знаю. А ответ, меж тем, всё время лежал под носом. Ответ очевидный, но настолько невероятный, что я просто отказывался его принимать.
Я и сам из Златограда. Мой дом — там. Но зачем мама пыталась убить меня?
«Прости. Так нужно. Я люблю тебя».
Она вышла из Златограда, родила ребёнка от Армена Рамаяна и вернулась обратно — почему? Попытка избежать генетического вырождения избранных? Хорошая версия, годится. Нужно потом ещё раз посмотреть список миллионников и сопоставить количество мужчин и женщин.
Но мамино покушение никак не укладывается в голове. Она пыталась заставить меня ненавидеть её? Возможно.
Раз я ребёнок из Златограда, то, вероятно, Нане послали вслед за мной для слежки. А когда я приблизился к возвращению, в этой миссии отпал смысл. Крак сказал, что они хотят видеть меня целым и собранным, без дополнительных личностей — потому и подселили в голову Гусака Петро.
Ныне я вспоминаю некоторые подробности, например, что Нане никогда с нами не ела, объясняя это страхом перед отцом. Он же никогда не посещал её комнату, но теперь понятно почему — думал, что там никто не живёт.
За размышлениями приходит покой. Я всё ещё помню о своей цели, помню, кто я есть, помню, за чем иду. Картина в моей голове вновь обрела стройность и чёткость, пусть в этом пазле пока и не хватает пары деталей. Однако, итог уже смутно мерцает неподалёку.
— Всё-таки ты просто жалкое ничтожество, — говорю я отцу спустя полминуты молчания уже уверенным ровным голосом. — Твои понятия о мужественности архаичны и попросту глупы. Признай, ты просто отыгрывался на ребёнке — на том, кто априори слабее тебя — за свои собственные комплексы. Ты столь не уверен в себе, что это вызывает злобу. Видя тех, кого ты называешь хлюпиками и слабаками, ты вспоминаешь о собственном несовершенстве. Всё, чего ты хочешь — самоутверждение за чужой счёт. Посмотри на себя — ты обрюзглый толстяк. Я уложил тебя девять лет назад, а сейчас справился бы и подавно. Ты смеёшься надо мной, потому что это единственный твой способ почувствовать превосходство. Мне жаль тебя. Ты прожил бесцельную бездарную жизнь, даже не сумев стать выдающимся бойцом. Да, в молодости ты давал жару. Но до Алана Гаджиева тебе далеко. Он действительно воспитывал силу. Он учил. А ты… ты просто полный гнева маленький ребёнок, не умеющий контролировать ни свои эмоции, ни даже свои чресла.
— Ах ты, недомерок! — вскрикивает отец и вскакивает с кресла, опрокидывая тарелку с чипсами на пол.
Я тоже быстро встаю. Он бросается на меня, замахиваясь кулаком, но я просто отхожу чуть в сторону и ставлю подножку. Он теряет равновесие и улетает вперёд, врезается носом в кресло, на котором я только что сидел, и своим грузным телом толкает его вперёд.
— Всего хорошего, — говорю я и одёргиваю пиджак. — Я ухожу. Боле ты меня никогда не увидишь.
Я спешно покидаю квартиру. На выходе стоит робот-служанка и кланяется мне.
— До свидания, всего доброго, — говорит она.
— Помогите, пожалуйста, отцу. Кажется, он ушибся. До свидания-с.
Я выхожу из квартиры, ощущая непривычную душевную лёгкость. Словно победа над монстром, пугавшим тебя всё детство, эта короткая перепалка с отцом воодушевила и взбодрила меня, несмотря на обрушившиеся шокирующие новости, которые до сих пор гудели в голове горным эхом.
