Выхожу из магазина, вызываю таксетку и мчусь в Главный Дом Культуры, где завтра пройдёт концерт-соревнование музыкантов, победитель которого получит тридцать пять тысяч единиц соцрейта. С учётом начислений за победу Психа в бою, если я выиграю в конкурсе, то получу пропуск в Златоград, и мечта, к которой мы упорно шли последние десять лет, наконец, осуществится. Мысль подлая, но надеюсь, что Порфирий не успеет раскрыть своё дело до завтра, тогда именно я забью победный гол. Тяжко чувствовать себя самым бесполезным в команде, когда все твои усилия принесли чуть больше ста двадцати тысяч из общего зачёта, а самым продуктивным оказывается ненавистный Псих Колоток. Но если я сделаю финальный шаг, то, может, остальные начнут больше меня уважать, а не относиться с отвратительным снисхождением, будто к беспутному 弟(otōto)[5].
А что делать, если добиваться успеха на поприще искусства в нынешние времена так же тяжело, как дойти пешком до солнца? Книги мало кто читает, ведь куда проще посмотреть сериал или фильм. У фильмов нереальная конкуренция, ведь их делает каждый второй, и нужно всеми силами угодить как можно большему количеству потребителей — тут речь идёт уже не об искусстве, а о продукте, и такой подход для меня чужд. Живопись, как и литература, стремительно теряет актуальность, потому что современные нейросети способны сгенерировать любое изображение, а вещи, нарисованные руками художника, не ценятся так, как раньше. Остаётся музыка — непредсказуемая ветреная мадам; никогда не знаешь, что она выкинет завтра и какие тренды задаст. Вот я и остановился на ней, наверное, потому, что духовно мне близка игра в русскую рулетку.
Таксетка высаживает меня у Главного Дома Культуры — монументального блока на верхнем уровне, с колоннадой, большими окнами и старыми деревянными дверями, которые громко кричат о принадлежности к мёртвому, а значит — высокому. В фойе меня встречает сторожевой робот, который пропускает дальше, лишь убедившись, что я не просто прохожий, забредший сюда по нелепой случайности. Звук моих шагов свободно разлетается по просторному коридору. С постаментов, расположенных вдоль стен, бесстрастно смотрят каменные бюсты великих русских музыкантов прошлого: Михаила Глинки, Николая Римского-Корсакова, Петра Чайковского, Сергея Рахманинова, Дмитрия Шостаковича, Георгия Свиридова, Александры Пахмутовой, Эдуарда Артемьева, Максима Дунаевского, Елисея Светова, Ивана Долотова и многих других. Дальше стоят памятники лучшим группам: «Наутилус Помпилиус», «Кино», «Гражданская оборона», «Сектор Газа», «АукцЫон», «Король и Шут», «Аффинаж», «Стоп-лист». На подходе к концертному залу сразу слышу знакомый перелив гитарных аккордов. Как можно тише открываю массивную дубовую дверь — не очень широко, но достаточно, чтобы аккуратно пролезть внутрь.
На сцене большого тёмного зрительного зала, в свете единственного софита на круглом стульчике сидит с гитарой в руках Лада Солнцева и создаёт вселенную, просто перебирая струны. Каждая прядка её длинных волос окрашена в умеренную орхидею или лазурь; милое личико с маленьким носиком, тонкими губками и густыми бровями напоминает воробушка, а чокер с короткими шипами придаёт распущенности, но вместе с тем говорит «не подходи, я колючая». Последнее, впрочем, неправда. Меня она, кажется, пока не заметила, поэтому я тихой мышью пробираюсь в темноте между рядов, нахожу местечко подальше и сажусь в углу, чтобы не бросаться в глаза.
Лада — мой главный αντίζηλος(antizilos)[6], но вместе с тем ей я симпатизирую больше всего. Она самая талантливая девушка из всех, кого я встречал, а ей ведь всего двадцать один год. Всякий раз, как она берёт в руки инструмент, творится магия. Я не шевелюсь и даже дышать стараюсь реже, чтобы не спугнуть накладываемые на меня чары.
Я не знаю песню, которую она сейчас репетирует, поэтому вслушиваюсь очень внимательно.
За руку держался, глотая слова:
«Спаси, сбереги, не бросай.
Потерян мой лук, порвалась тетива,
меня растворяет роса.
Мой путь сохрани, сохрани мой оскал.
На верном коне я в жару
скакал по камням близлежащих всех скал,
нещадно плевался в хандру».
Гитарные аккорды сочетаются с электронным минусом хард-техно-джаза, создавая невероятную и самобытную эклектику звучания. Кроме Лады никто так больше не делает, но в этом её уникальность. Она даже не пытается создать что-то радикально новое, сочетая уже известные элементы самым невообразимым образом — от классической бардовской песни под гитару до ныне здравствующей электронной музыки. Но я не осуждаю — современное искусство лишь коллажи, ибо всё придумали ещё во времена Экклезиаста.
«До звёзд я отважно тянулся рукой —
звезду никогда не сорвать.
Мне подвиг не снился, а только покой —
покой, тишина и кровать.
Я видел тайфун, изверженье, обвал,
меня не пугал ураган.
И как бы не тщилась принизить молва,
Мой лоб не украсят рога.
Я землю жевал под прицельным огнём,
в окопе по пояс в грязи.
Я верил — с друзьями все горы свернём,
для мира мы словно ферзи.
А ныне встречаю последний рассвет
на землях чужих для меня.
Молю: лишь ответь, лишь скажи мне "привет",
богиня войны и огня».
Я понятия не имею о реальной мощи урагана, поскольку под куполом не бывает сильного ветра, а лошадей видел лишь однажды десять лет назад, когда ездил на экскурсию в один из заповедников, но то, с какой душевной силой она отдаётся песне, то, как яростно бьёт по струнам и как выстраивает драматургию мелодии, заставляет меня проникнуться этой историей. Слова абсолютно чужды большинству Moderne Menschen[7], но что-то ведь цепляет, что-то пробуждает внутри давно забытое чувство подлинной духовной свободы. Эта песня словно зеркало, в отражении которого я вижу самого себя. Лада блестяще поёт: отменно владеет связками, тонко чувствует смыкание, не выходит из позиции. В конце даже переходит на крик с расщеплением, чтобы напоследок вдарить кувалдой по нашим сердцам.
Рука охладела, закрылись глаза —
исчез, растворившись вдали.
А после на землю упала слеза —
и там же цветы расцвели!
Так странно: по отдельности музыка и текст не представляют собой ничего выдающегося, но вместе, в связке, да исполненные Ладой превращаются в подлинное произведение искусства. Напиши такую песню, например, я, у меня бы не получилось и вполовину так же искренне и пылко. Она словно рассказывает самую важную историю из собственной жизни, хотя кто знает, может так оно и есть — никогда не знаешь наверняка, что именно спрятал художник за чередой образов.
Я трогаю свою щёку — она мокрая. Тихонько утираюсь рукавом, думая о том, что правильные слова могут больно бить кинжалами или ласкать материнскими руками, и причём у разных людей вызывать различный эффект. Каждая душа — сложный лабиринт, но по тому, каким именно смыслам удаётся пробиться через все повороты и тупики, можно сказать, что ты за человек.
Закончив песню, Лада встаёт со стульчика и кланяется пустому залу. Я вскакиваю и неистово аплодирую — не чтобы пошутить, а потому что впервые за долгое время чужое искусство коснулось кончиком пальца чего-то очень хрупкого внутри меня. Лада вздрагивает от неожиданности, потом всматривается в темноту и, видимо, разглядев меня, улыбается.
— Это ты, Менке? — кричит она мне.
— Во плоти, — кричу в ответ.
— Лермушкин?
— Единственный и неповторимый. Приехал репетировать завтрашний триумф.
— Тогда меняемся. Я уже закончила.
Я спускаюсь к сцене, словно главный герой, появляющийся в зрительном зале посреди важного действа в театральной постановке. Но Лада не смотрит на меня — она одевает гитару в чехол, давая понять, чего стоит мой 自恋(zì liàn)[8].
— Чудесная песня, — говорю я, одним махом запрыгнув на сцену.
