— У него отец военврачом был, в Кабуле. Вы, правда, в то время в других водах ходили, — продолжил Второв спокойно. — Я говорил с несколькими ребятами из «Вымпела» и «Каскада», все в один голос боготворили доктора. А сын его, видишь, не пошёл в династию. Но тоже талантливый парень, точно тебе говорю. И Родину любит, хоть это сейчас и не модно.

Лица старых друзей одинаково мимолетно отразили их отношение к тем, кто любит Родину только тогда, когда это модно.

— А ещё, слышал, может, в ваших краях санаторий новый появился, где детишки с Северов отдыхают бесплатно с мамами? — Николай кивнул, и в глазах его появился интерес. Впервые в жизни на меня смотрела заинтересованная акула. Интересный, неоднозначный опыт. — Так это его санаторий. И ребятишек с Якутии он туда за свои отправляет.

— А где конкретно? — уточнил пловец.

— Мыс Посьета. Между заливами Суслова и Гамова, — ответил я.

— Хорошие места, знакомые. Деткам раздолье, вода прогревается рано, весь сезон хорошо там. И течений подлых нет. Сам бывал? — поинтересовался Ихтиандр-людоед, хотя при словах о детях и воде лицо его как-то разгладилось, а глаза подобрели.

— Не успел пока. На будущий год планировал выбраться, по весне.

— Лучше осенью. В сентябре там рай. Тепло, красиво, вода — сказка. Если в августе-сентябре прилетишь — найди меня, такую экскурсию устрою — закачаешься! — с улыбкой пообещал он.

— Лады, — кивнул я, стараясь, чтобы это не прозвучало чересчур облегченно.

— Так это для тебя, выходит, я крестик выкапывал? — поинтересовался Николай.

— Для меня. Там кроме него ничего не осталось от хозяина?

— Держи, — он отцепил от пояса какую-то торбу с отверстиями понизу, видимо, специальными, чтобы вода не задерживалась, когда на сушу выходишь, — и крестик тоже бери.

Левой рукой я принял подарок-памятку от Милы, две тонких золотых проволочки, квадратных в сечении, и тут же спрятал во внутренний карман. Правой взял мешок. Потянул в стороны завязки, заглянул внутрь.

— Ну здорово, Змитрок. Вот ты и на русском судне. Дай срок, вернемся на Родину, найду твоих, поминки справим честь по чести, — пообещал я желто-коричневым осколкам черепа под крайне озадаченными взорами пловца, кардинала и эрудита.

Минивэн, удобный и надежный, как и всё, что окружало Михаила Ивановича тогда, когда не было необходимости соответствовать обязывающему положению, докатил нас до кафе дона Сальваторе. День не так давно перевалил за середину, и жара навалилась густая, вязкая, лишающая воли и способности к действиям. Мы, хвала Богам, всё требуемое сегодня уже совершили, и дальше впахивать на жаре остались специально обученные люди. В буржуйстве были свои плюсы, конечно. А ещё мне пришла на ум мудрая мысль Зои Александровны Кузнецовой из Белой горы. Про то, что каждому своё. Я так и не определился, кому всё же отдать авторство — ей или Платону, но фраза от этого менее поучительной и бесспорной не стала. Каждый из нас своё дело сделал. Мощный старик стянул под берега́вероятного противника целую эскадру сугубо гражданских судов, битком набитых людьми, работавшими так слаженно, что их мирные профессии вызывали вопросы и обоснованные сомнения. При взгляде на их фигуры, стрижки и лица сомнения лишь крепли и наливались. Ещё серый кардинал уладил формальности с государственными и общественными организациями. Обеспечил всех всем необходимым. Ну и я — ткнул пальцем в мутное пятно на карте морского дна. И попал.

Дон Сальваторе встречал нас на крыльце, выглядя возбужденно-предвкушающим. С чего бы? Второв пообещал ему общий банкет на всю команду? Вряд ли. Испанский Врунгелян меньше всего был похож на торгаша, кабатчика и крохобора. Пожалуй, сильнее всего он походил на старика Джона Сильвера, если бы одноногий пират сохранил обе ноги и вовремя списался на берег, где своего героя дожидалась его старуха. Жену дона Сальваторе я видел. Ей одинаково шли и передник, и абордажная сабля с парой пистолетов за поясом, которые немедленно пририсовало воображение внутреннего скептика. Вышло очень эффектно. Донья Мария была в том неуловимом возрасте, когда тормозить коней и шляться по полыхающим гасиендам у женщин выходит лучше всего: помогают накопленные опыт и уверенность, и не отвлекают всякие мелочи и глупости, типа мечты и романтики. Длинноволосая брюнетка с едва заметными серебряными нитями седины в пышном хвосте волос, крепкая, ниже мужа головы на полторы. Когда она стояла за его плечом, он выглядел как-то особенно внушительно. Редчайший случай идеального совпадения мужа и жены. Я искренне любовался ими и пару раз ловил такие же взгляды Нади. Очень удачно, что дон Сальваторе сошёл на берег и попал в надёжные руки. При взгляде на них в голове начинала звучать песня про сокровище. Думаю, каждый мужчина дорого дал бы, чтобы услышать такое в свой адрес*.

Мы с семьёй расселись за столами на веранде, а Второв с хозяином заведения прошли внутрь. С собой занесли какой-то армейского вида сундук на защёлках. И старого корсара Хуана Мануэля, который с поистине пиратским азартом и бесстрашием накинулся на ящик халявного хереса в каюте. Весь не прибрал, но убавил изрядно. В связи с чем последние часа полтора тянул давешнюю заунывную мелодию, но из диапазона двух-трех нот не выходил, мелизмами и прочим вокальным разнообразием тоже не поражал. Так, подвывал себе, изредка икая. И походку приобрел рискованно-неустойчивую, как в двенадцатибалльный шторм.

Я только взялся за чай, как к нам на веранду вышла донья Мария и, махнув рукой, пригласила следовать за ней. Я потрепал по голове Аню, погладил за ушком улыбнувшуюся жену и пошёл вслед за пираткой-буфетчицей вглубь кафе, где никогда до этого не бывал. Мы прошли кухню насквозь, благо — там было пусто и относительно нежарко. За плитами, кастрюлями и прочими дуршлагами нашлась неприметная дверка, куда и нырнула моя провожатая. Я шагнул следом.

В комнатушке примерно четыре на четыре за круглым столом сидели Второв и дон Сальваторе, ещё два места пустовали. В кресле в углу гудел на одной ноте догорающим трансформатором Хуан Мануэль. Рядом с ним стояла полупустая бутылка и к уже привычному хересному выхлопу добавился аромат яблочного перегара. Судя по всему, господа за столом решили временно исключить его из обсуждения контрольным стаканом кальвадоса в голову. Михаил Иванович кивнул на стул рядом с собой, и я уселся на указанное место. Мария села рядом с мужем, и они, видимо, продолжили ранее начатую беседу. На испанском. На котором я знал уверенно только слова «херес», «Сервантес» и «Ювентус». Причем, насчет последнего были сомнения в национальной принадлежности. «Бесаме, бесаме мучо» — протянул внутренний фаталист, прозрачно намекнув, что даже он в языках значительно подкованнее меня. Оставалось сидеть, как ассенизатор в опере — ничего не понимая, но со значительным выражением на лице.

— Прости, Дим, некогда было в курс дела вводить, время оказалось ещё сильнее деньги, чем обычно, — закончив фразу, обратился наконец ко мне мощный старик.

— Да я, признаться, в курс дела особенно и не горел входить, я же и про само дело-то ничего не знаю, — пожал плечами я.

— Тут у нас образовалась своеобразная одновременная проверка на честность, нравственность и патриотизм, — улыбнулся он. — Кораблик с ворованным у индейцев добром стихия до пирса не допустила. Притопила и триста лет никому не отдавала. Но тут пришли мы с тобой, чтобы не ждать милости от Сциллы и Харибды, и галеон опустошили. При этом совершенно случайно в провожатые нам от курирующей организации достался этот Джузеппе.

Второв кивнул на спящего в углу пирата, который уже даже гудеть перестал. Наверное, батарейки сели. А я вспомнил, как старого столяра из сказки про Буратино прозвали за неуёмную тягу к спиртному — Сизый нос. Очень удачное и вместе с тем деликатное сравнение отвесил флибустьеру Михаил Иванович.

— Поднятие серебряных слитков он ещё, может, и вспомнит, а вот потом — уже вряд ли. Именно поэтому с серебра и начали, подняли полтораста тонн, — продолжал он. — И теперь, Дима, надо решить вот какой вопрос. Мы можем честно и благородно передать списки и отчёты испанской стороне, она всё внимательно изучит и, вполне возможно, выкупит у нас что-то через какой-то промежуток времени. Принимая во внимание местные правила «маньяна»**, до выкупа можем не дожить не то, что я, но и даже ты.