— Значит так, — я нашёл на карте озеро. — Озеро Горийское, вот оно. От Новгорода вёрст двадцать по прямой если. Ехать, как говорит нам вещий Яндекс, час с копейками, и потом километра четыре по слабо понятным лесам промеж болот. Нам нужен восточный берег, вот эта точка. От неё на юго-восток метров триста или около того. Там дуб, большой, побольше того, что на Полоте стоял. Нужно дойти, Михаилу Ивановичу какое-то время постоять или посидеть возле дерева. Мы выкопаем перстень, типа наших с Серёгой. Наверное. И по домам. У меня всё, — я отодвинулся от планшета.

— Дим, какие шансы, что проблем не будет? — спросил вдруг прибор чуть искаженным, но узнаваемым голосом Фёдора.

— Рискну повториться, но как динозавра на Манежной площади встретить — пятьдесят на пятьдесят, — честно сказал я.

— Шляпа, а не прогноз, — пробормотал Тёма, внимательно разглядывая местность.

— Насколько я знаю, Дим, — снова заговорил эрудит, — шеф искал это место долго. Очень долго. Там несколько раз проблемы возникали. Не всегда объяснимые, в том числе. Расскажи подробнее, — да, у этого терпения и такта явно больше, чем у младшего.

— Во сне, — начал я, и Тёма сразу скривился, — Гостомысл сказал сперва, что видеть никого не хочет и говорить ни с кем ему не интересно. Я ему объяснил, как смог, что у них с Михаилом Ивановичем очень много общего. Он согласился на встречу и сказал, что перстень внуку подарит.

— То есть если шеф окажется ему не внук — нам там будут не рады? — Рационально уточнил. Пессимизм — это хорошо информированный реализм, так, кажется, говорят?

— Шансы есть, — осторожно ответил я, — но минимальные. У них глаза одинаковые, я такие только у двух людей за всю жизнь и видел.

— Ага, и один из них тебе приснился. Места глухие, Федь. Отследить не смогут. Очкарики уже смотрят? — влез Артём.

— Сам ты очкарик! Как был «сапогом» — так и остался! — вдруг тонко вскрикнул планшет.

— Ба-а-а, какие люди? — поднял брови Головин. — Тебя разве ещё не выперли за профнепригодность, Илюха?

— Для тебя — Илья Витальевич! — зашёлся собеседник, — заместитель начальника группы анализа!

— Всё Павлика подсиживаешь, карьерист? — судя по лицу Артёма, он получал истинное наслаждение от беседы. По тону его незнакомого мне собеседника этого сказать я не мог. Там начинало попахивать истерикой и инфарктом.

Тон загадочного Ильи Витальевича подскочил до пятой октавы, если я ничего не путаю в нотных диапазонах. Но его визг уже не делился, кажется, на слова, или он перешёл в запале на дельфиний язык. Я на всякий случай поднял и обнял, прижав к груди, чайник с заваркой — не треснул бы.

— Артём, отставить! — раздался рык умницы и эрудита. А ещё он, кажется, отключил от беседы того шумного зам.начальника — в ухе колоть перестало.

— Есть отставить, Фёдор Михайлович, — тут же отреагировал Тёма. Но, судя по лицу, доволен он собой был безмерно. Мне же только махнул рукой, изобразив кистью жест, который я истолковал как «потом расскажу».

— Как дети, ей-Богу, — выдохнул старший, — ничему жизнь не учит, и ничего не меняется. Ладно, проехали. Очка… тьфу ты, группе анализа — подготовить варианты прибытия на точку. Не менее четырёх, изложить в порядке роста потенциальных рисков. Артём — на тебе инструктаж Волкова и сбор всех возможных дополнительных вводных. В общем канале сразу сообщай то, что посчитаешь нужным и важным. И прекратите собачиться — одно дело делаем! Отбой.

На последней фразе стальной приключенец, сидевший напротив меня, расплылся в широкой радостной улыбке. Судя по всему, он именно этого и добивался. Оставалось только понять — зачем?

Зря, как выяснилось, меня ругал Головин за топографическое легкомыслие. Пока очкарики-головастики дымили мозгами, изыскивая нам пути и маршруты, я залез с планшета в поисковик и выяснил, что аэродром тот, Кречевицы, закрылся ещё до моего рождения. Но, как и многое, если не всё в Союзе, строился на века, поэтому при необходимости мог быть использован. Особенно принимая во внимание возможности мощного старика. Тот, пожалуй, и на Красной площади приземлился бы, случись нужда. Причём, судя по обилию вокруг него специалистов узкого и широкого военных профилей, типа Головиных, даже на Ту-160.

Яндекс поделился историями о том, что чуть ли не половина домов в тех Кречевицах построены ещё при императоре Александре Первом Благословенном, и в них до сих пор жили живые люди. Оно, в принципе, не удивительно — в Риме и Праге, например, живут в домах и постарше. Но то Рим — а то Новгородчина. И, при всём моём бесспорном патриотизме, казалось мне, что увиденное нам вряд ли очень понравится.

Как в воду глядел. Порадовало только то, что проникаться антуражем «заброшки», как выразился однажды Антон, пришлось недолго, в основном сверху и с приличного расстояния. Наш борт подрулил почти вплотную ко второму самолёту, что был побольше раза в два. Маркировку я не разглядел, хотя, признаться, и не всматривался особо — Тёма гнал, как на пожар, и, едва выскочив из нашего VIP-салона, мы опрометью кинулись к Ка-62, над которым уже начинал раскручиваться винт. Вот из него-то я и обозрел отдалённый пригород Великого Новгорода, чья история тянулась не то с пятнадцатого, не то с шестнадцатого века по летописным данным. Да, здесь явно знавали периоды получше…

Ещё в самолёте, уточнив предварительно у Тёмы, где тут можно говорить открыто, а где будут греть уши всякие визгливые зам.начальники, я задал ему давно интересовавший меня вопрос. Про лото. До тех пор, пока Михаил Иванович не запустил руку в мешок с бочонками, я пребывал в полной уверенности, что чувства и эмоции для него — лишняя суета и нерациональный перевод энергии на энтропию. Что он выше всего этого, натуральный сверхчеловек. А тут нечаянный богач дарит настольную игру — и весь образ под откос. Странно.

Головин нахмурился и поманил меня за собой в хвост самолета. Я, хоть и с заметной обоснованной неохотой, но пошёл следом. Там он открыл ещё одну дверь, за которой оказалась курительная кабинка, как в аэропортах, на двух нормальных или одного упитанного. Закурив, Тёма рассказал, что у мощного старика на самой заре его карьеры была жена, первая. И была дочь, тоже первая. И что их обеих в девяносто первом взорвали вместе с тремя машинами сопровождения. Взрыв был мощный, с гарантией делали, перестраховывались. Но не знали, что его самого в машине не будет. И никто не знал. Когда Второв прилетел на место — выл и грыз землю, ногти все под корень обломал, стерев сведённые когтями пальцы об оплавившийся асфальт чуть ли не до костей. Потом задушил окровавленными руками начальника охраны. И с тех пор стал безэмоциональным. Даже когда нашёл и лично наказал заказчиков — лицо ничего не выражало. Совсем. Улыбаться мог только по служебной или деловой необходимости, и про ту улыбку Артём вспоминал с плохим лицом. Я примерно представил — и вздрогнул. Шеф чуть отошёл, когда Ванька родился, от второй жены. Та теперь где-то на островах держала небольшую сеть отелей для духовно-просветлённых — очень уж напрягла её недолгая совместная жизнь с Михаилом Ивановичем, до сих пор расслабиться не могла, видимо. А уж с рождением Маши совсем на нормального стал похож шеф, как называл его Фёдор. А лото — это была любимая игра первой дочери, тоже Маши, но в семье все звали её Маней. От Мани и её мамы осталось три обгоревших бочонка. С цифрами «семь», «тридцать три» и «шестьдесят шесть». С точно такими же, красными, сверху и снизу, как из привезённого мной набора. Семь было Мане. Тридцать три — Второву, когда их не стало. И шестьдесят шесть ему сейчас. Он всегда носил их при себе. Из курилки мы вышли молча и до самой посадки в вертолёт я рта не открывал.

Внизу время от времени попадались странные пикапы и военные крытые грузовики, которым, как мне казалось, решительно нечего было делать в такой глуши. Спросив на ухо у Тёмы, получил по-военному лаконичный и исчерпывающий ответ. Но на этот раз три буквы были другие — ПВО. Работники серого кардинала явно хлеб свой ели не зря и на безопасности шефа не экономили.