— На твою долю выпало много бед, Энеко Ариц. Говорят, сильнее всего Боги испытывают тех, кто им дороже. Ты многое потерял, но сохранил веру. Моя Родина богата на поэтов. У вас их звали трубадурами. Один из них сказал: «Будем верить, а вера спасёт». Твой путь завершён, Хранитель. Ты свободен. Мир по дороге! — и я поклонился замершему однорукому жрецу.

Очнулся я на том же самом месте — упершись руками в древний пень под непроглядно-мутной водой, на котором стоял на коленях. Рядом со мной стояли Фёдор и аббат Хулио. С берега болота на нас напряженно смотрели Ланевские и Головин, сырой, как вода, и злой, как собака.

— Тём, а ты же хорошо плаваешь? — спросил я и искренне удивился, от чего прыснула и захихикала Мила и натуральным образом заржал Серёга.

— Ты ж не видел ничего, чего прикалываешься? — вскипел Артём. — Опять твои колдовские штуки⁈

— Никаких штук, и ничего не видел, всё ты правильно говоришь, — поднял я ладони в успокаивающем жесте, — просто вон там под корягой лежит бадья навроде амфоры. Метра два до неё. Я вниз-то плаваю отлично, а вот в остальные стороны — с трудом. А ты всё равно весь мокрый. Где успел-то, кстати?

Отсмеявшийся Ланевский, отойдя от греха в сторону от начавшего раздеваться Головина, рассказал, как тот рванул вслед за мной, но не пройдя и трёх шагов ахнул в болото, как говорили в детстве, с головкой, с ручками и с ножками. Молодая семья вытащила его, практически поймав на удочку — наклонили ближайшее деревце и возили им под водой, пока не показались сперва пузыри, а вслед за ними и кашляющий приключенец. Все очень удивились, узнав, что можно кашлять матерно.

Аббат склонился ко мне и, заглянув в глаза, спросил:

— Что ты видел, Дима?

Я коротко рассказал о беседе с Энеко и о методиках работы с контингентом в средние века со стороны просвещенных монархов. Про массовые казни он прослушал без энтузиазма — видимо, был знаком с предметом куда лучше, чем я. А вот про амфору и однорукого собеседника не пропускал ни слова, то и дело задавая уточняющие вопросы. Его явно что-то беспокоило.

Головин, слушая мои указания с пня, прошел к нам без новых купаний и сюрпризов, там мало где даже до колена вода доходила. Я как мог точно обрисовал рельеф дна, который видел ещё до того, как луг стал дном болота. Уходя с поляны, головорезы Альфонсо отвели в сторону два ручья и запрудили третий, чтобы утопить все следы. Зачем потом привезли несколько возов с солью и высыпали в воду с берегов — я не знал. Наверное, что-то магически-религиозное. Подумалось только, что в наших краях в те времена это было бы целым состоянием. Здесь, где достаточно было вскипятить таз морской водицы, соль стоила других денег, конечно.

Под корнем великанского дуба была спрятана амфора ростом с Аню, только потолще. На ней было две ручки, но как повела бы себя даже обожженная глина, проведя под водой семь с половиной веков, ни я, ни Головин не имели ни малейшего представления. Выручил падре, который выудил из рюкзака моток довольно тонкого, миллиметров пять толщиной, паракорда и с лёгкостью сплёл что-то похожее на гигантскую авоську. Будь я пауком — вытаращил бы все свои восемь глаз от страшной зависти, а потом тут же начисто утратил веру в себя.

Артём нырнул как-то странно — медленно шёл, будто ощупывая ногами дно, потом пару раз глубоко вздохнул и исчез, плавно скрывшись под водой без брызг и шума. Казалось, даже круги на воде почти не пошли. Специалист. Я смотрел на секундную стрелку, катавшую по кругу белый прямоугольничек над изумрудным циферблатом. За то, что купание могло повредить часам, я не переживал. Подвергать их давлению в десять атмосфер или топить на стометровой глубине я не собирался, а в режиме «помыть руки, искупаться и поплавать» они себя давно и отлично зарекомендовали. Когда стрелка пошла на третий круг — я занервничал. Подошёл в Хулио и спросил, с тревогой глядя на шнурок, что не шевелясь уходил в воду с его руки, на другом конце которого должен был находиться Головин:

— Клюёт, Сантьяго?

— Всё хорошо, Манолин. Сегодня я верю в удачу, — улыбнувшись, ответил он. Подкованный, книжки хорошие знал.

В этот момент из воды высунулась грязная рука, и ухватилась за берег. Я едва не отскочил, но увидел появляющуюся следом довольную рожу Тёмы, тоже грязную и в каких-то водрослях. Видимо, всплывать с посторонней помощью ему профессиональная гордость не позволяла.

— Вира помалу! — скомандовал он, усевшись на краю, отдирая от ноги вторую по счёту пиявку. Первую уже кинул в воду, брезгливо скривившись.

Сосуд оказался точно таким, как я видел — метр с лишним в высоту, горлышко такое, что голову, наверное, просунуть можно, а в талии — руками не обхватить. Вверх на верёвке амфора шла легко. По крайней мере по лицу пастора не было видно, чтобы он хоть сколько-нибудь напрягался. На суше же, как и полагается, находка существенно прибавила в весе. Аббат как-то хитро переплёл свою авоську — и получилось что-то вроде гамачка с четырьмя петлями по углам. Накинув первую на плечи, он выжидающе посмотрел на нас. Впряглись и мы. Навскидку оценить было сложно, но казалось, что весит древняя баночка полтонны, не меньше. Ноги с плеском и хлюпаньем уходили в топкое дно, проваливаясь уже по колено, а то и выше. До сухого берега мы дошли, прилично выдохшись и неприлично вспотев. Хотя другого вряд ли стоило ожидать в такой бане посреди сельвы.

Установив амфору вертикально, уселись передохнуть. Поднявшийся ни с того ни с сего ветер оказался неожиданно холодным. Или это просто на распаренное тело так ощущалось? Зашумели деревья вокруг, по только успокоившейся после нас глади воды побежала крупная рябь. И вдруг раздалось дикое, сумасшедшее воронье карканье. Тучи птиц, будто из ниоткуда появившиеся над болотом, закружились над нами, не переставая орать ни на миг.

*Кавендиш, перик, латакия — сорта трубочных табаков.

** Кантига (порт. cantiga, галис. cantiga) — испанская и португальская одноголосная песня XIII — XIV веков.

Чёрная туча, не прекращая гвалта, раскручивалась против часовой стрелки метрах в пятнадцати над нашими головами. Мы, не сговариваясь, встали так, чтобы Мила оказалась за нашими спинами, в центре. В руках аббата и Фёдора появились пистолеты. Умница и эрудит держал Стечкина, видимо, это семейное у них. Хулио извлёк красивым, хотя и практически незаметным движением что-то импортное, но тоже солидное. Оба они смотрели в тёмное от птиц небо с одинаковым сомнением.

— Убирайте хлопушки, господа, — громко, чтобы перекричать ворон, сообщил Тёма. — Тут «Шилка» нужна, как минимум. Мы своим боезапасом их только разозлим.

— Варианты? — ровно, хоть и значительно громче обычного уточнил Фёдор. На абсолютно спокойного брата он покосился с интересом.

— Два, на выбор, — начальник приключенцев смахнул со лба присохшую тину и показал черчиллевскую «викторию», галочку из двух пальцев. — Под деревья рвать прямо сейчас. Но, рупь за сто, кинутся они, не успеем.

— Ну? — нетерпеливо рыкнул падре, видимо, в ожидании более удачного предложения.

— Как там ты, Дим, говорил? — весело глянул на меня Артём и повернулся к Миле. — Это твоя родня, а не наша. Скажи им, пусть летят нахрен отсюда!

И чуть присел, закрыв ладонями уши и раскрыв рот, будто в ожидании взрыва. Аббат, эрудит и кардинал посмотрели на него, как на идиота. А я увидел, что Люда едва не плачет, кусая губы.

— Что с тобой, Мила? — еле переорал я стаю, которая звучала не особо тише взлетающего самолёта, только гораздо противнее.

— Я же не знаю испанского! — в отчаянии крикнула в ответ она, а внутренний скептик опять залепил себе по лбу открытой ладонью.

— Ну так они — тоже! — махнул я наверх. — Ты — Воро́на, дочь Во́рона! Шугани канареек, да поехали домой!

Моя, напускная отчасти, уверенность помогла и сейчас. Слёзы будто испарились в её глазах, спина выпрямилась, плечи расправились. И мы с Лордом тоже спешно пригнулись, зажимая уши. Трио старших выглядело непередаваемо растерянно, смотря на нас уже с некоторой тревогой. Но скоро им всё стало ясно.