Рыгор вернулся на своё место. Василь вышел из зала и вскоре вернулся со здоровенным самоваром. Да, чайку сейчас попить — самое время.

— Мы поняли, что тебе есть, что терять, Дима. Зачем тебе это? — прищурился на меня Болтовский.

— Недавно книжку читал хорошую. Земляк ваш, кстати, написал, с-под Гомеля. Во, с Речицы, точно! — я поднял повыше рекламную подставку под специи, салфетки и зубочистки, на которой был логотип местного пива, красным бантиком с надписью «Рэчицкае». — Так вот там главный герой — орк, и зовут его Бабай. Но целеустремленный очень. И цель у него — наносить добро и причинять справедливость. Или наоборот, не суть. Он тоже не мог мимо подлости пройти. Вот и я не могу.

— Лок’тар огар! — удивил меня знанием предмета Василь, широко улыбнувшись и подняв вверх большие пальцы на обеих руках.

— Ага. А теперь давайте придумаем, как бы нам сложить из восьми недобитков слово «счастье».

Сложнее всего было договориться с самим собой, и только потом — с окружающими. Предложения прямого шантажа и вымогательства разной степени изощрённости, от прямого в лоб до хитроумного, с тройным дном двойного смысла, отмёл сразу. Вспомнил свою реакцию на слова одного самонадеянного и амбициозного дагестанца. И то, как его голова теперь всегда внимательно и чуть отрешённо смотрела вокруг из своей колбы у меня в подвале. И решительно отказался от идей действовать через угрозы семье. Да, мы, интеллигенты, лёгких путей не ищем и всех судим по себе, потому и живём обычно плохо, нервно и недолго. Ну, если только не занимаемся каким-нибудь любимым делом, минимально связанным с социумом. Мне почему-то вспомнилась замечательная музейная хранительница Ядвига Брониславовна.

План был простым до идиотизма, прямым и искренним, как топор или моя жена по утрам. Встретиться со Станиславом. Объясниться. Разойтись. Очередность из трёх действий выглядела на этапе разработки несложно и нестрашно. Только вот скептик с фаталистом набили здоровенные лиловые синяки, колотя себе по лбам с криками: «Нет, ну вы гляньте на него⁈ Тебя жизнь-то вообще ничему не учит, что ли⁈».

Рыгор и Василь, кстати, чем-то напоминали тех, внутренних, только по головам не стучали. Но определенное сожаление и тоска в их глазах проглядывали точно. Чекист грозился отнять у меня недоносков и сделать всё самостоятельно, раз уж мне, чистоплюю, претило мараться в подобном. На это я спокойно ответил, что если из корчмы поеду не в гостиницу и не по своей воле — этих восьмерых никто никогда не найдёт точно. И отхлебнул чаю. Вкусный был, хотя я и не люблю с чабрецом. Но там, видимо, не так много его было, а вот черносмородинового листа и мяты — в самую пропорцию. С настоящим сотовым мёдом.

Василь посмотрел на меня задумчиво, пошевелил усами, видимо, подбирая слова. Но не подобрал. Болтовский открывал и закрывал рот, тоже не находя аргументов, способных призвать меня к порядку, повиновению или хотя бы напомнить о том, что инстинкт самосохранения у разумных особей являлся одним из базовых. Должен был являться, по крайней мере.

— Вот что, Григорий Андреевич, — начал корчмарь, видимо, решив что-то для себя. — давай-ка так. Этому хлопчику явно Бог помогает. И нам, раз его сюда прислал. Не дело Бога гневить, коли он про нас вспомнил. Звони своим чёрным лисам с Марьиной Горки, «ашкам» и прочим «академикам», до кого дотянешься. Ставь в ружьё, рисуй задачу. Я по нашим пробегусь. Помнишь, как в пятом году хотели, когда Жорку взорвали?

— Помню, — хмуро ответил Рыгор. — Меня тогда чуть со службы не выперли.

— Зато Мордухаи притихли хоть ненадолго, спокойно было в городе.

— А чего тогда было, в две тысячи пятом? — поинтересовался я.

— Народ со всей области на похоронах Георгия разошёлся. Очень им хотелось Мордухаев за морды пощупать фатально, — с кислым лицом ответил Болтовский. — И вышло так, что поднялись вместе и наши, и ихние, — кивнул он на Василя.

— И чем дело закончилось? — интерес не проходил.

— Известно чем. Перевернули несколько фур, сожгли пару офисов. И разошлись по домам, — ответил вместо Рыгора хозяин корчмы. По лицу было очевидно, что подобное завершение его лично совершенно не устроило.

— Ага. А бардак потом месяцами разгребали, — подтвердил комитетчик.

— Мне тут давеча историю одну рассказали интересную. Анекдотец. Про то, как можно из проблемы преимущество сделать, — начал я загадочно.

— Ну давай, не томи, — насторожились и заинтересовались оба товарища с разных сторон стола и уголовного кодекса.

— Пришел, говорят, как-то к Сталину начальник ГУЛАГа, и давай жаловаться: «Сил никаких нет, отец родной, извели меня подопечные мои! Сидят вот в одной зоне у меня и наши, и ихние. „Синие“ работать не хотят — им, видите ли понятия не велят. „Красные“ с „синими“ в одном строю стоять отказываются, честь утраченного мундира берегут. А у меня план! Показатели у меня! Научи, батюшка, что делать, дай ума мне, горемыке!» — начал я задушевно-протяжно.

— И чего сделал Сталин? — спросили мужики хором.

— А Сталин сделал ЦСКА, — медленно и задумчиво ответил я, оглядывая каждого из них. — Он мастер был людям мотивацию находить. И «красным», и «синим». Да так, что ни одного спортивного рекорда небитым не осталось.

На следующий день по Правонабережной улице, вдоль днепровского берега мимо парка неторопливо шли двое. Высокий мужчина в длинном чёрном пальто опирался на трость с набалдашником в форме трёх башен, расположенных так, что рука лежала между центральной и нижней. Башни были серебряные. Под ногами мужчины похрустывал ледок, чуть припорошенный снегом. Наголо обритая голова, крючковатый нос, большие или, скорее, вытянутые в длину уши, плотно прижатые к черепу. Узкие сероватые губы и скучные глаза усталого старого убийцы, с заметной сеткой полопавшихся капилляров вокруг радужки. Видимо, он не спал этой ночью, но по осанке, походке и речи это было не заметно. Выдавали только глаза.

Вторым, в теплой джинсовой куртке и новых американо-еврейских скороходах, был я. От гостиницы хотел пройти пешком, навигатор показал всего двадцать минут, но решил, что нечего мёрзнуть заранее. Доехал на Радже, оставив его на парковке возле странного памятника колонке с питьевой водой. Меня обыскали на выходе из машины, потом при спуске к парку, тщательно, с детекторами, но без грубостей. Я тоже не нарывался — какой смысл? Люди делали свою работу.

Тяжелые чёрные тонированные внедорожники занимали, казалось, всё свободное место вокруг. Пары бойцов в чёрном камуфляже стояли так, чтобы одна видела другую, между ними было не больше ста метров. Место встречи выбрал собеседник, и явно ко встрече подготовился обстоятельно. Не то, что я — выхлебал с утра в суете чашку чаю из пакетика. И сделал пару-тройку звонков.

Мы шли неспешным прогулочным шагом вдоль великой Реки, воспитавшей столько поколений разных, очень разных людей. Вокруг было по-белорусски чисто и аккуратно. Слева покачивались на зябком осеннем ветру деревца, справа по берегу Днепра, изогнувшегося в этом месте зигзагом, тянулись тропинки и, вроде бы, пляж. Именно он, пустынный и совершенно лишний в этой холодной картине, навевал, почему-то, самые тоскливые мысли. «На небе только и разговоров, что о море» — подтвердил фаталист. «В такую собачью погоду — только и помирать» — согласился скептик. Мы с реалистом молчали. Нам прежде смерти помирать Небеса не велели.

— Как тебе город? — внезапно осведомился Станислав Мордухай, в ряде виденных мной документов обозначенный как Стас Вупыр*.

— Красивый. Мне нравится Белоруссия, у меня предки отсюда, — ответил я, продолжая неторопливо шагать между ним и Днепром.

— Надолго к нам? — голос был сух и безжизненен, как лысина говорившего. Какая-то короста на ней, замазанная то ли гримом, то ли чем-то ещё, наводила на мысли о болезни и беде. Возможно, он и не брил голову.