— Ну здравствуй, Дагмарушка! — пролетел голос над нами.

Молчали все. Дрожала Мила. Тряслись плечи Андруся. Закусил кулак плакавший Гнат. Рывком подалась вперёд, на звук, едва не выпав из кресла, баба Дага. На голос мужа, которого не слышала столько лет.

— Милушка, внучка, здравствуй! Девочки мои, какие же вы обе красивые, — звучал над стадионом голос Витольда, Старого Ворона. Он на огромном экране был живым. Если не знать, куда вглядываться — ни за что не распознать голограмму.

На бабку было страшно смотреть. Она водила закрытыми незрячими глазами, принюхиваясь, как охотничья собака. Словно не верила ушам.

— Поздравляю тебя, люд Могилёвский! Такой праздник у вас — внукам будет, что рассказать, — фигура развела руками, голос усилился. Вой и рёв трибун смешался с таким же с улицы, который, как нас заверяли, не был должен слышаться из-за звукоизоляции. Казалось, со стадиона вот-вот слетит крыша.

— Сергей Ланевский! Пообещай мне, что не обидишь внучку! — слова Витольда хлестнули.

— Клянусь, Ворон! — выпалил вскочивший Лорд. Эти слова разлетелось, казалось, над всей областью, усиленные динамиками здесь и снаружи. Перемудрили, видимо, что-то наши два звуковых светила.

— Дагмарушка, птичка моя певчая, — в тоне звучали такие ласка и тепло, что не передать. — Обещай, что не станешь спешить ко мне, пока правнуков в школу не отправишь!

— Обещаю, любый мой! — голос, усиленный специальным образом без всяких видимых микрофонов накрыл и стадион, и город.

И тут баба Дага поднялась над креслом! Руки, дрожа, упирались в столешницу, удерживая тело. Тысячеголосый восхищенный «ах» пролетел по-над трибунами. Я закусил губу. Только бы не передавить. Только бы выдержала!

Вспышка повторилась, и отовсюду донеслись возмущённые крики. Даже я, знавший, что сейчас будет, забыл зажмуриться, не сводя глаз с бабы Даги и Милы с Ланевским, что обступили и поддерживали её. Развеялся вновь сгустившийся было туман, оставив на сцене, слева и справа от Витольда ещё по паре человек. Я видел, как схватился за стол Серёга. И как его невеста перестала дышать.

— Здравствуй, Милушка, доченька! — звонкий женский голос снова заморозил всех. Вот в кого у Милы этот хрустальный колокольчик.

— Здравствуй, дочушка! Здравствуй, мама, — фигура Георгия Коровина склонила голову.

Рядом с Дагмарой, чуть позади, появился товарищ военврач. В его, брошенном на меня, взгляде сочетались восхищение с осуждением. Я переживал не меньше него. За всех.

— Привет, сын! — громко сказала фигура плотного светловолосого мужчины в костюме. И Лорд молча кивнул, сглотнув.

— Здравствуй, Сергуня! Какой ты большой стал. Как на папу похож, — невысокая, кругленькая, какая-то по-домашнему уютная женщина с огромного экрана смотрела на Серёгу с такой нежностью, что меня аж тряхнуло. И не одного меня.

— Совет да любовь вам, дети! — пары сошлись, встав шеренгой с Витольдом в середине. Поклонились. И рассыпались, став тремя большими чёрными птицами и парой волков. А у стадиона всё-таки поехала крыша.

В центре появилась трещина, увеличивавшаяся в размерах до тех пор, пока края секций не разошлись до самых трибун. Птицы и звери на сцене распахнули крылья и по всё расширявшейся спирали стали подниматься в ночное чёрное небо, увеличиваясь в размерах с каждым витком. К срезу сводов стадиона они были уже с грузовик размером.

Кромешную тьму ночного небосвода над Могилёвым, снизу подсвеченную золотом от украшенных улиц, пронзили яркие лучи, будто с восьми сторон света долетели огромные молнии. Они кружились, то вспыхивая, то пропадая. А потом загорелись нестерпимым белым светом, на фоне которого кружился хоровод Воронов и Волков. Раздался раскат грома, нежданный в конце декабря. Световое пятно с силуэтами схлопнулось и исчезло. Тишина обрушилась на уши так, будто нас всех резко переместили глубоко под воду.

И тут в самом центре, далеко, будто спускаясь откуда-то с Верхних Небес, появилась светящаяся сфера. Приближаясь к замершему городу, она становилась всё больше и больше. И почти над самым стадионом разлетелась с грохотом и огненными брызгами начавшегося фейерверка. По небу бежал пламенный Волк, над которым распростёрла крылья огненная Ворона. Фигуры сделали большой круг по часовой стрелке. И превратились в Лорда и Милу, стоявших плечо к плечу. Они подняли руки и помахали, казалось каждому из нас лично — будто глядя в самое сердце. И начали растворяться, становясь прозрачнее, под крики и не умолкавшие вой и гром оваций с земли.

А с неба пошёл крупными хлопьями настоящий рождественский снег.

Я начал дышать. Сколько времени я смотрел, замерев, на свето-звуковой шедевр — не помнил. Ну, то есть знал его продолжительность с точностью до секунды, но репетиции и модели — это одно, а вот увидеть сказку наяву — совсем другое. Колени дрожали даже сидя. Так подгадать со снегом — это настоящий подарок Богов. Значит, порадовали мы их.

И тут зазвучали струны гитары. Зрители, которых, казалось бы, сегодня уже ничем не могло получиться удивить, опускали глаза от неба, что начинали закрывать сходившиеся обратно крылья крыши. Восторг, чудо, сказка, увиденные только что, высушили слёзы почти у всех. А сцена открыла в середине что-то вроде люка, и из него поднялся подиум. На нём стоял один-единственный высокий стул. На котором сидел одинокий пожилой гитарист. И он играл свою песню про слёзы в небесах*.

— Этого не может быть! — раздался изумлённый голос Лося.

— Он же не выступает больше! — выдохнул вслед за ним высокий блондин с пышными усами. Они перед началом представления что-то долго и напряженно обсуждали со Второвым. И Батькой.

— Волков умеет уговаривать, — в голосе Михаила Ивановича звучали гордость и удовлетворение. Придумав эту сцену, мы радовались, как дети. А теперь, видя её вживую — тем более. И не только мы.

Стадион подпевал. Не знаю, сколько уж народу на самом деле знали слова этой отчаянно грустной песни, но звук был таким, будто одновременно пели все восемь тысяч. И снаружи им подпевал весь город.

* Eric Clapton — Tears in heaven: https://music.yandex.ru/album/2498025/track/70923

Песня, написанная в 1991 году, пронзительно-личная, от человека, пережившего страшное горе, звучала над стадионом как гимн жизни. Седой англичанин в больших очках смотрел со своей высокой табуретки на людей вокруг с мудрой, грустной, но удивительным образом одновременно и счастливой улыбкой. Слова о том, что нужно жить, несмотря ни на что, храня в сердце любовь и доброту, которым, вроде бы и нет больше места на этой земле, звучали торжественно и неоспоримо. А потом началось колдовство.

Уже ко второму куплету голос автора стал будто отдаляться. На передний план вышли хрустальный колокольчик Милы и баритон Серёги. Всего две строчки успели прозвучать над замеревшими толпами в их исполнении, при поддержке хора, про: «поможешь ли мне устоять, когда увидимся на Небесах?». Они пели, глядя в глаза друг другу, и, казалось бы, не видели и не слышали ничего вокруг. Но когда их счастливые лица осветили видеостену, а голоса полетели над городом, вздрогнули и прервались. Звуковых дел мастера не подвели — к этому моменту уже подключались другие вокалисты. Англичанка, лауреат всего, чего только возможно, многократно отмеченная в Книге рекордов Гиннесса, которая кроме великолепного голоса была памятна тем, что постоянно то худела, то полнела обратно, подхватила песню вслед за хрустальным колокольчиком. Её голос, набравший силу на словах «время может сбить с ног» заставил забегать по моей спине мурашки такого размера, что было страшно — не затоптали бы. Шерсть поднялась дыбом. Поднялся и я. И все вокруг. Слушать это волшебство сидя было возможно только двоим — самому автору, примостившемуся на табуреточке посреди стадиона, и бабе Даге.