В половине седьмого мы высыпали на воздух, подышать чистым, свежим осенним белорусским… никотином, конечно. Как только приехали из больницы с Воронами — я купил в ближайшем магазинчике местных сигарет, запросив самые крепкие. Продавщица явно поняла меня буквально, выдав какой-то лютый самосад в криво заклеенной красной пачке. Такими сигаретами только дезинсекцию проводить. Хотя, пожалуй, даже дератизацию — зверей размером до кошки включительно этот дым, думаю, валил бы с гарантией. Учитывая то, что чадили мы вдвоём с Головиным. А магазинишко оказался закрытым, так что купить что-то более щадящее я не смог. На улице с этой и противоположной стороны вообще оставалось мало открытых окон и дверей. И народу для вечернего времени было подозрительно негусто. По тротуару напротив неспешно прогуливалась пара — мужчина что-то говорил на ухо даме, она заливисто смеялась. А когда, хохоча, закинула голову вверх и наклонилась назад — сбоку из-под курточки на спине на мгновение застенчиво выглянул толстый глушитель, похожий на те, которыми водили по сторонам бойцы Артёма, стоя за бронёй напротив кабака на Пятницкой улице.

— Едут, уходим, — толкнул меня Головин так, что сигарета вылетела из пальцев и обиженно пшикнула в луже, мгновенно напитавшись водой и рассыпавшись на части: белую бумажку гильзы, коричневые нити табака, фильтр, желтую обёртку фильтра и маленький черный уголёк.

В дальнем зале было уже значительно тише. Фигуры латных доспехов вдоль стен чередовались с такими же неподвижными, но современными и живыми бойцами-приключенцами. Хотя у нескольких я заметил незнакомые шевроны. На одном, кажется, был чёрный лис на фоне какой-то красной горы. Я встал перед длинным столом справа, со стороны Василя. Тёма стоял напротив меня, возле Валентина. На видеопанели рядом со мной шло изображение с уличных камер, очень неплохое, кстати, подробное, несмотря на дождь и сумерки.

Ко входу в Корчму подъехало четыре длинных внедорожника Шевроле, такие, кажется, называются Субурбанами. Свежие, если не новые, в Москве мне похожих видеть не доводилось. Из них стали выскакивать бойцы, формируя подобие коридора от второй с головы машины до входа. Дверь открыли, и из темноты машины медленно и тяжело выбрался Стас Вупыр. Провел ладонью по лысой голове, смахивая капли дождя. Посмотрел прямо в камеру. И неприятно улыбнулся, делая первый шаг.

— Артём Михайлович, — неожиданно громко прозвучал в полной тишине спокойный голос Вали-юриста, — а о чём Вы думаете, когда становится страшно?

Надо обладать недюжинной смелостью и выдержкой, чтобы задать такой вопрос среди женщин и военных. Я бы, пожалуй, так не смог.

— Я, Валя, всегда вспоминаю завет своего незабвенного ротного, — задумчиво проговорил стальной Головин, не отводя взгляда от видеопанели, где копошились у машин десантировавшиеся возле нашей базы враги. — Он нам, молодым, на всю жизнь заповедал: если страшно — применяй музыкально-геометрический метод.

— Музыкально-геометрический? — переспросил Валентин, снова сняв и начав протирать очки.

— Ага, — кивнул Тёма. — Запоминай: «До-ре-ми-фа-соль-ля-си — всех вертел я на оси!».

Фыркнула Дагмара, разошлись в улыбке усы Василя и чуть потеплели глаза у бойцов вдоль стен. Валя опустил глаза, зашевелил губами, вроде бы проговаривая завет ротного про себя, чтобы не забыть, или пробуя на эффективность. И снова поинтересовался:

— Артём Михайлович, а если не помогает?

— Тогда остаётся только второй завет, — продолжил Тёма, внимательно глядя на улыбнувшегося в этот момент в камеру Стаса, — решительный, народно-фольклорный: «Ай-лю-лю, ай-лю-лю — всех вертел я…»

— Спасибо, господин Головин! — голос Дагмары прозвучал, не дожидаясь финала фразы, и был весёлым. Я впервые слышал его таким. — Никогда ещё народная военная мудрость не была так ко времени. Мой покойный муж тоже часто прибегал к ней. Только без «ай-лю-лю» — не терпел цыганщины.

Зал хохотал, забыв обо всех на свете упырях и смерти, что подъехала к порогу. Бойцы утирали слёзы, на все лады повторяя друг другу последнее слово императрицы, которое с местным колоритом звучало непередаваемо: «цыганшчыны». Только Мила улыбалась робко, чисто и светло, как летнее солнышко ранним воскресным утром.

Не знаю, что ожидал увидеть, войдя в корчму, Мордухай, но судя по его лицу — совсем не то, что увидел. Все встречали его широкими понимающими улыбками. Шестеро бойцов с шевронами, на которых были три башни, встали полукругом за спиной Стаса, один прошёл вместе с ним на центр зала, где стоял отдельный стол и три стула вокруг. На месте, где предполагалось быть Дагмаре, было пусто — она по-прежнему ездила в коляске.

— Где мой сын? — громко спросил страшный ночной хозяин города.

— Вон, у стены сидит. Помаши папе ручкой, — сказал я. Михаил сунулся было к отцу, но упёрся ключицей в ствол автомата и сел обратно, сморщившись от боли. Историю Милы и гнусной загонной охоты средь бела дня знали все, и сочувствия ему здесь ждать было не от кого.

— Пусть подойдёт ко мне! — требовательно повысил голос Стас.

— Ты видел его. Покажи документы, — Дагмара опередила меня. Я бы так сдержанно не ответил. И столько презрения и ненависти у меня в голосе бы точно не нашлось. Мордухая словно плетью перетянули. Он замер, а его человек поставил на стол кейс, раскрыл и начал выкладывать бумаги.

Валя, среагировав на мой кивок, подошёл к столу, на ходу протирая очки. Губы его шевелились, и я, кажется, угадывал слова. Он уселся на стул сбоку, слева от пустого места, и по-хозяйски повернул папки к себе.

— Кто это такой? Что за цирк⁈ — Стас явно не любил, когда что-то шло не по его сценарию.

— Это юрист пани Дагмары. Он изучит бумаги и одобрит сделку. Или откажет в одобрении, — спокойно произнес я.

— И что будет, если этот «юрист» «откажет»? — зло и язвительно спросил Мордухай, наливаясь какой-то даже не краснотой — желтизной с серым отливом. На лбу и висках у него вздулись вены.

— Сделки не будет. Ты уйдёшь отсюда без сына, — а вот теперь голос принадлежал реалисту. Или кому-то из предков. Тому, кто был готов убивать, и никаких сомнений по этому поводу не испытывал. И это слышалось и чувствовалось.

— Ты не доверяешь моему слову? — спросил Вупыр, сделав вид, что удивлён и даже обижен.

— Нет, — в один голос ответили мы с Дагмарой.

В полукольце за спиной Стаса началось было какое-то шевеление, но каждый из стоявших вдоль стен наших бойцов вскинул оружие, выцеливая свою мишень. Не знаю, как они умудрились разобрать цели, но было эффектно — в каждого из шестерых мордухаевцев смотрело по два ствола, с разных сторон. У Головина чуть поднялся уголок рта, изобразив что-то между ухмылкой и людоедским оскалом, с явным перевесом в пользу последнего.

— Здесь всё в порядке, Дмитрий Михайлович. Со стороны контрагента документы подписаны, наша очередь, — Валя педантично складывал листы с текстом в папки и выравнивал их стопку. Когда удовлетворился идеальностью линий, вышел из-за стола и вернулся обратно. Я видел капли пота у него на висках. Губы продолжали шевелиться, и шёл он в своих дурацких башмаках, как деревянный.

Я обошёл длинный стол, взялся за рукоятки кресла старой Вороны и чуть коснулся её плеча. Она едва заметно качнула головой, наверное, показывая, что узнала и помнит, что предстоит сделать. Подкатив коляску к столу в центре зала, начал переворачивать листы в папках, на которых очень удачно были приклеены тонкие полупрозрачные флажочки в тех местах, где требовалась подпись. Я клал своей рукой кисть Дагмары с ручкой на нужное место, а она выводила изящный сложный автограф с каллиграфическими петлями и штрихами. Когда последняя черта была подведена, я махнул, не оборачиваясь, правой рукой. Василь подвёл к столу дрожащего Михаила.

— Я подтверждаю своим словом, что обмен проведён честно. У Ворон и Мордухаев нет споров и претензий друг к другу, — прозвучали мои слова, снова словно не мной произнесённые. — Род Ворон с этого дня стерегут Волки, Станислав. Знай это.