Аня и Маша с большущими глазами подбежали вслед за матерями. Но тянуться до плеч бабушки было высоко, да и места там уже не было, поэтому они обхватили дрожащими руками её за ноги. Братья, подбежав следом, встали на колени за их спинами и обняли сестрёнок сзади, тоже касаясь ног старухи.

— Четыре жены да три девы, семеро, авось и сладим. Да Волк в провожатых, не из последних, вон как лихо догнали. Два медвежонка и волчонок. Мало. Ай, мало! Но надо сладить. Не то потеряем, — казалось, бабка начала заговариваться. — Анютка, Машенька! Глазки не закрывайте ни за что! Моргать — моргайте, но глаза открытыми держать!

— Ай! — взвизгнули одновременно женщины.

— Я когда Антона рожала — так больно не было, — жалобно протянула Надя. Лена прикусила губу, и из под век брызнули слёзы. Дышали все так, будто и вправду при схватках.

— Держать, не отпускать! — каркнула Дагмара. — Им там в тысячу раз больнее! И никто кроме нас ни помочь, ни поддержать, ни му́ку разделить не может. А что так больно при родах не было — ясное дело. Этот-то мальчоночка покрупнее будет, пятипудовый, поди. Да головкой вперёд лезет, как всегда. Дурная головёнка-то у него, никак покоя не даёт, ни ногам, ни рукам, ни нам вот теперь.

— Упущу, ба, — простонала Мила. Как могли катиться слёзы из настолько плотно зажмуренных глаз, было непонятно, но все щёки её были мокрыми.

— Дер-р-ржать! — не то прорычала, не то каркнула старуха, которую колотило так, будто под кресло ей кто-то подложил отбойный молоток или виброплиту. — Упустишь — все вдовьи платы наденете!

— Холодно, баба Дага! — всхлипнула Маша от правой ноги.

— Держись, девонька, только держись! Сейчас батьку обратно выведем — да и отогреемся, и вкусного поедим. Им в том лесу холоднее, чем нам тут, — голос Дагмары прерывался, и половина слов звучала непонятно. Но тут слушали уже не только ушами.

— Папа! Папа! — закричала Анюта.

— Открой глазки, Аня, открой скорее! Не след тебе смотреть на такое! Найди самый большой лимон на ближнем дереве и на него гляди, не отрываясь, — сипела бабка.

— Почему их теперь трое, ба⁈ — вскрикнула Мила.

— Потому что выпустил Волк Зверей, правильно всё сделал. Знать, до самой последней черты дошёл. Надо же, Ядвига говорила, таких человек пять всего за тысячу лет было, — Дагмара снова говорила непонятно.

— Убегает нить! — хором закричали Мила и Надя.

— Дер-р-ржать! — прорычала старая ведьма, и голос её был страшен. — Не отпускать!!!

Несколько мгновений стояла тишина, прерываемая лишь многоголосым загнанным дыханием. Сопели даже девочки. Из-под сжатых век сыновей текли слёзы. Рыдали Надя и Лена. Со сдавленным хрипом-стоном тяжело дышала Бадма, прокусив губу в нескольких местах, от чего медный лик выглядел пугающе. Лорд стоял на коленях, покрытый крупными бусинами пота, которые одна за другой, с каждым приступом дрожи, скатывались за воротник.

— Удержали… Дыши, Волк! — выдохнула баба Дага и сползла, сидя в кресле, потеряв сознание. Из обеих ноздрей у неё текли ручейки, тёмно-красные, густые.

— Бабушка! — крикнула зарёванная Мила, пытаясь одной рукой потрясти-разбудить старуху, а второй — удержать и свою хлынувшую носом кровь.

Жёны оседали, одна за другой, возле кресла Старой Вороны, подползая друг к другу на трясущихся ногах и руках, обнимая плачущих дочерей. Замерли, обнявшись, продолжая беззвучно рыдать. Увиденное с закрытыми глазами не пропадало, не отпускало ни на миг. Лорд лежал навзничь рядом, будто откинутый ударом тока, и было очень удачно, что голова при падении повернулась набок — иначе захлебнулся бы кровью, что лилась из носа.

Вдалеке раздавались приближавшиеся сирены машин скорой помощи. В одной из них в салоне ехал, до одури пугая медбратьев и водителя, священник, грязно ругавшийся на четырех языках в два телефона одновременно.

* Владимир Высоцкий — Дорожная история: https://music.yandex.ru/album/4477293/track/35778618

На пять ступенек крыльца нормально, привычно и без неожиданностей взошёл только Второв. Мы с Головиными поднимались дольше, будто рояль заносили, а не себя самих, хоть и почти без нецензурной суеты: то у одного нога подломится, то другого на сторону поведёт. Шли вдоль перил, неторопливо, как морские волки в сильный шторм. По скользкой палубе. Тёмной ночью. Вдребезги пьяные.

Одолев гадские ступени, остановились отдышаться, а Тёма даже за сигаретами полез, показывая всем видом, что вообще никуда не спешил и специально шёл медленно — исключительно в целях насладиться климатом, местной архитектурой и прочими красотами. Лорд шагнул к нам навстречу. Первым поздоровался с мощным стариком, который не просто пожал бывшему банкиру руку, а обнял, крепко прижав к себе, а потом ещё и по плечу похлопал. Но не поощрительно, с одобрением, как одного из своих сотрудников, а как-то ощутимо искренне, по-настоящему, со словами: «Спасибо тебе, Серёж!». Судя по лицу Лорда, он подобного обращения от небожителя явно не ожидал и готов к нему не был. Вовсе. Потому что в ответ только кивнул ошарашенно, и поспешил к нам. Обернувшись на старика пару раз, словно проверяя — точно ли это только что был сам Михаил Иванович, повелитель и властелин?

Мы обнимались с ним дольше, потому что то у одного ребро хрустнет, то второго перекосит. Поняв, что с нами некоторое время стоит обращаться, как с музейными экспонатами — смотреть, но лучше не трогать от греха, Ланевский подставил плечи братьям, на которые те с видимым облегчением опёрлись, и неторопливо повёл их к столу. Ему помогал Ваня Второв, глядевший в лица Головиных с почтительностью и некоторым страхом. Резонно. Судя по тому количеству вонючей мази, что на нас наляпали перед вылетом, смотрелись мы — без слёз не взглянешь, и некоторое опасение было вполне объяснимо.

Меня поддерживал Антоша и сам дон Сальваторе, который беспрерывно что-то гудел в ухо, как шмель. Жаль, что на испанском. В этом шмелином диалекте я силён не был, да и вообще из насекомых понимал только комаров. Ну, точнее, думал, что понимал. Мерзкий ночной писк, что в душной комнате панельного дома, что в палатке, что на берегу реки или озера, ничего, кроме злорадной кровожадности означать, по моему мнению, не мог. В голосе президента кладоискателей слышалась тревога и озабоченность. Но ничем предметным я из его бубнежа обогатиться не смог, а на одной интонации особо не выехать было — выводов-то можно сделать массу, но вот за их связь с реальностью я бы не поручился. Поэтому пришлось сделать виноватое лицо и пожать плечом, сказав: «Don’t understand, sorry».

Антон в монолог ресторатора не лез. Но едва стоило прекратиться шмелиному гулу, тут же спросил:

— Как вы выжили? — и, судя по лицу, его это крайне волновало.

— Боги так управили, — до противного честно ответил я, — и ещё помог им кто-то. Я думал — вы.

— Баба Дага. Она такое устроила, — сын ощутимо вздрогнул, — жуть, вспоминать страшно. Мы все в неё вцепились, а они с Милой — в вас как-то. Я о таком не слышал никогда, не знал, что такое вообще возможно.

Я только кивнул. За последние несколько месяцев сам устал себе то же самое повторять, слово в слово.

— Но мать тебя убьёт, конечно, — с явным сочувствием предупредил он. Я кивнул ещё раз. Конечно, убьёт, куда денется. Мне бы только сесть бы, а то стоя-то сегодня умирал уже, хватит, достаточно.

Доковылявших до веранды мужиков расхватывали семьи. На груди мощного старика уже рыдала в три ручья Лена. У их ног крутила головой Маша, явно не понимая, чего плакать — папа же вот он, вернулся, живой и здоровый? Бадма перехватила у Вани руку Тёмы, нырнув под неё так же неуловимо-айкидошно, как тогда в корчме, едва не сбив с ног сына Второва. Младший Головин что-то грустно гудел ей на ухо. Судя по тону — оправдывался и просил не бить. Хотя бы некоторое время. Фёдора Михайловича подхватила Мария Сергеевна, сразу усадив за стол и сунув в руки стакан. Судя по лицу умницы — он и до этого крайне уважал кузину шефа, а тут и вовсе боготворить начал.