— Миша уже рассказал, куда и зачем мы идём? — поинтересовался аббат совершенно спокойно, будто не о сером кардинале речь вёл.

— Не успел, Юлик — заболтался опять по-стариковски, — повинился перед ним Второв, вызвав массовый падёж челюстей у присутствующих, а также внутренних скептика и фаталиста. Они, впрочем, упали целиком, по-киношному, как подрубленные. «Вы ещё скажите, что служили вместе!» — прохрипел один из них. Кажется, фаталист.

— Мы с Мишей служили вместе, — отозвался прозорливый аббат. А я моргнул и вроде бы даже вздрогнул от звука, с которым стукнулась о дорожное покрытие фаталистова голова.

— Не суть, — тотчас продолжил таинственный служитель культа. — Дима, ты, говорят, сквозь землю видишь?

— Случается иногда, — подтвердил я, пытаясь понять, что же задумал Второв и как лучше вести себя со странным падре. Но, как назло, не шло на ум ни единой мыслишки. Одна только трепыхалась, как бабочка в сачке. О том, что предыдущим эту фразу мне говорил, правда, не спрашивая, а утверждая, древний вождь, вросший в родную землю.

— Это очень хорошо, — согласно кивнул он. — Тут недалеко, на том берегу, может быть интересное место. Нашли недавно в одном монастыре манускрипт. А там — записи про поход местного правителя. Времени, правда, прилично минуло, ну так за спрос, говорят, денег не берут? Как насчёт глянуть?

Он говорил вроде бы просто, по-свойски, почти как Болтовский в маске колобка. Но что-то никак не давало проникнуться к нему ни иронией, ни симпатией. Если пробовать не творчески и с фантазией, а чисто математически сравнивать масштабы личностей, казалось, что аббат больше товарища Колоба в несколько порядков. Шутить с ним не хотелось совершенно, особенно глядя на Головина, который не сводил прищуренных глаз с рук отца Хулио.

— Глянем, раз надо, — ровно ответил я.

— Я чуть поясню, вдруг поможет? — легко и правильно считал и истолковал тщательно скрытый вопрос в моём тоне падре. — Там может быть что-то от старых времён. Перстенёк вроде твоего, нож или топор. Может быть даже острога — рыбалка тут всегда хорошая была. В общем, что-то связанное с мужчиной, что жил в том лесу примерно в тринадцатом веке. Злата-серебра и каменьев самоцветных, простите, парни, не обещаю, — и он виновато развёл руками.

— А мы как раз альтруисты по нечётным дням, — влез было Тёма, начавший, видимо, приходить в себя.

— Это замечательно, — ответил падре спокойно, казалось бы, но Головину тут же будто рот зашили. — Тогда айда к лодке.

Транспорт был сугубо утилитарным — с «Нереем» и тем более с «Кето» никакого сравнения. Длинная хреновина вроде индейской пироги со спаренными сидениями вдоль бортов и приличным свободным местом под груз, где можно было бы, наверное, три-четыре коровы перевезти. Судя по разнообразным пятнам на палубе — вполне вероятно, что до нас тут и крупный рогатый скот катался. Лодка отвалила от сходней, по международной традиции обвешанных старыми покрышками, и заложила вираж, выходя под углом против течения в сторону противоположного берега. Судя по двум очень приличным японским моторам на корме, ей течение помехой не было, а наискосок шли, чтоб волна не кувырнула нечаянно.

Под правым берегом, что был повыше левого, шли в обратную от устья сторону минут двадцать неспешным ходом. Какие-то дикие пляжики сменились кустами и деревьями. Хилые причалишки и сараи-развалюхи остались позади. Пройдя еще с километр, а может и больше, на воде мой глазомер работал ещё хуже обычного, пирога уткнулась носом в песок. Головин и, неожиданно, падре Хулио выскочили неотличимыми движениями за борт, приналегли и вытянули транспорт поближе, пока Фёдор поднимал винты, чтоб, видимо, не побить о дно. Тёма кинул аббату трос, который тот поймал словно на звук, не глядя, и в секунду изобразил на ближайшем дереве очень основательный узел, который внутренний фаталист сразу окрестил морским. Скептик начал было спорить, что это речной — мы же на реке. Но как-то очень быстро стало не до них.

Отойдя от берега на десяток шагов мы будто попали в сельву, ту самую, о которой я только в книжках читал и по телевизору видел. Тут не было воздушных корней мангровых деревьев. Наверное. Может, подальше где и были, или я просто не узнал их вблизи. Влажность стояла как в бане, и ни ветерка — даже от реки не доносило. Мы шли за пастором, втайне надеясь, что если он без лыж — то в Швейцарию завести не должен. Шагал аббат со знанием дела, как-то профессионально, скупо и экономно, как походник с большим, но очень специфичным стажем. Судя по тому, что Головин следом шёл след в след и совершенно так же.

В лесу, пусть и таком неожиданном, мне было попроще. Отвлекали только вопли незнакомых животных или птиц — вовсе непонятно было, кто там вопил из леса так, словно его на куски рвали. Видимо, горячо и гостеприимно приветствуя нашу группу туристов. В сельву мы углубились где-то километра на полтора, двигаясь перпендикулярно оставленному за спинами берегу. Потом свернули к северу, направо, и шли ещё около получаса. Пока не вышли на странного вида полянку. Хотя внутренний фаталист охарактеризовал её странным словом «прогал». А мне увиденное напомнило литературный термин «малярийные болота».

— Перекур! — объявил странный падре, достав настоящий портсигар. Оттуда он выудил самокрутку, похлопав по карманам, нашёл и зажигалку. Я удивился — никогда в жизни ни у кого не встречал в руках чёрную двести тридцать шестую Зиппо. Кроме как у себя. Аббат, кажется, тоже повёл бровью, когда я прикуривал. Вот так и рассыпаются представления о ярких индивидуальности и неповторимости.

— Добрались. Точного места стоянки нет, ближайший ориентир — вот этот валун, — ткнул самокруткой в еле заметный под травой камень Юлик-Хулио. Я подошёл ближе.

— Хороший табачок. Кавендиш? — мимоходом спросил у аббата, разгребая траву над серой поверхностью.

— Разбираешься? — удивлённо глянул он на меня, помогая. Потом достал из рюкзака аккуратную лопатку и протянул мне.

— Не особо. Но перик с латакией* не спутаю, — улыбнулся я, приняв инструмент и начав откидывать землю, стараясь не шкрябать по камню штыком.

Через несколько минут расчистил площадку примерно полметра на полметра. Поверхность валуна уходила резко вниз, образуя там, в яме, подобие не то чаши, не то раковины. И на спускавшемуся к ней от вершины склоне стали заметны какие-то символы, забитые грязью. С разных сторон ко мне протянулись охапка травы и литровая бутылка с водой, которые держали Мила и Лорд. В их глазах горел исследовательский интерес. И не только.

Отмыв камень, я отодвинулся и глубоко вздохнул. Символ Солнца слабо поменялся за тысячу лет. Как и серп Луны. И ромбики засеянных полей. И неожиданная руна с треугольным основанием, подобие которой я изучил наизусть — этот рисунок был на перстне чародея, что теперь жил на моей левой руке. Фёдор, с видимым усилием сохраняя невозмутимость, фотографировал пиктограммы или петроглифы — как там это правильно должно называться? Я дождался, пока он закончит и все столпятся возле его планшета, оживленно обсуждая картинки. И положил на камень ладони. Левой — к рисунку с треугольником.

Про распакованный архив Ланевский был прав. Сердце стукнуло раза три от силы, а я прожил пару лет с этим камнем, немым свидетелем хороших и плохих времён и событий. И только то, пожалуй, что рассказывал мне о них именно древний кусок гранита, неизвестно как попавший в эту сельву, спасло меня. Эмоции я вряд ли вынес бы. Здесь кругом было столько смерти и боли, что и камню было тяжело.

Руки отдернул, как от змеи или провода, хорошенько тряхнувшего током. Казалось, даже волосы дыбом встали. Поднявшись на ноги, удивившись попутно, что как-то неприятно кружится голова и под коленками тревожная неуверенность, повернулся к болоту и сделал первый шаг.

— Стой, Дима! Мы не знаем глубины! — окрикнул аббат.

— Не учи баушку, — пробурчал следом Головин. И оправдывающимся тоном продолжил, — Ну а Хулио… В смысле — чего он под руку-то говорит⁈