Ссадив дочь на землю, я пожал руку и обнял сына. В это время из калитки вышла Надя. Помнится, увидев её, вернувшись с Белой горы, я поразился, как изумительно красиво может выглядеть счастливая любимая женщина. Так вот тогда она, кажется, была ещё не в самой лучшей форме. Бело-голубой сарафан в узорах из каких-то цветов и листьев, босоножки — больше одежды не было, значит, красила жену не она. Наверное, дело опять было в смеющихся радугах глаз и том, что я очень сильно по ней соскучился. Ну и лучи заходящего солнца добавляли романтики, хотя, казалось, куда уж больше. Обняв и поцеловав жену, я понял — наконец-то вернулся.

Во дворе перед домом было какое-то буйство зелени: тропинка трижды огибала стволы приличных деревьев, два из которых были то ли лимонные, то ли апельсиновые, а третье я и вовсе не узнал. Под сводчатыми окнами раскинулись клумбы, выглядевшие так, будто кто-то подорвал цех готовой продукции на лако-красочной фабрике: красные, оранжевые, фиолетовые, желтые и синие цветы густо осыпали кусты. Возле крылечка приютилась сиротского вида грядочка, на которой были вдавлены в бороздки пакетики из-под семян. Я разглядел нарисованные на них укроп, кинзу и петрушку. Ого! Надежда пускала корни с устрашающей скоростью!

Сама хозяйка гордой поступью провела нас вдоль дома, под зелеными арками, опутанными не то плющом, не то диким или даже вполне себе домашним виноградом. Обойдя уютного вида беседочку, украшенную зелеными и фиолетовыми кистями спелых ягод, подошли к столу. Да, жена не подвела. Подвел, вероятно, глазомер. Или неистребимая пока привычка экономить. За тем столом могло усесться, кажется, человек тридцать, а если не растопыривать локти — то и все полсотни. И продовольствием он был заставлен едва ли не полностью.

— Ты как всё это успела, мать? — недоверчиво посмотрел я на Надю.

— В каком смысле? Муж прилетает с друзьями, заранее предупредил, а у меня времени было — вагон, полночи и целый день! — возмущённо обернулась она.

— Нет, я понимаю все эти местные разносолы, но картошка с салом печёная! Буженина! Оливье и селёдка в шубе! «Наполеон» твой я от калитки ещё учуял! Ты вообще не спала, что ли⁈

— Так у меня помощников — полный дом! Аня чистит, Антошка режет. Я сама не заметила, как всё получилось. Не нарадуюсь на них, — и по глазам было видно, что это именно так. Молодцы, дети.

— Ты, Надь, не злись на него! Его опять в командировке контузило, вот и стал заговариваться… Ай! — и стальной Головин натурально айкнул и подскочил, как студентка, потирая бок со стороны Бадмы.

— Бадь, ну ты чего, больно же! — обиженно протянул он.

— Ты про свои контузии помни, а не чужие считай. Забыл, что ли? Муж вернулся живым — дома праздник! Трепло ты, — ответила дочь степного вождя со строгой лаской.

— Я⁈ Да я — самый честный человек в мире! — взвился Тёма. — Мне просто многое рассказывать пока нельзя. Вот сроки выйдут, стану постарше, остепенюсь, перееду в маленький тихий город — и как начну ро́маны писать один за другим буквально!

— Садись за стол, ро́ман! — подтолкнул его ближе к еде Серёга. Что-то и вправду он и разговорился, и про пожрать забыл в запале — уж не приболел ли?

Пока рассаживались, на портовый город как всегда внезапно рухнула южная ночь. Но над столом загорелись жёлто-оранжевые фонари, напоминавшие формой наши керосинки «Летучая мышь», и стало уютно, как в сказке. И в дом пришли друзья. Первым нагрянул дон Сальваторе с доньей Марией. Они, оказывается, поднаторели общаться через телефонного переводчика, поэтому вполне сдружились с Надей. Темп речи «через посредника» был, конечно, непривычен для испанца и Марии Сергеевны, хранившей инкогнито, но как-то справлялись. И, ясное дело, не позвать их на праздник жена не могла. Потом пришли Лена, Ваня и Маша Второвы. Супруга Михаила Ивановича поздравила меня с новосельем и подключилась переводчиком к семье Сальваторе. Маша с Аней подозрительно быстро скрылись, и, судя по звукам, явно сшибали что-то с деревьев палками. Я покосился на Надю, но та лишь махнула рукой, мол, «не бери в голову, новые созреют».

Следом пришла чета испанцев, которых я видел впервые. Жена объяснила, что это соседи, Санчесы, Мигель и Марианна. Они неплохо говорили по-английски, так что с ними было попроще. Муж, крепкий, будто отлитый из бронзы брюнет возрастом хорошо за сорок, служил на маяке. Но, судя по глазам и шрамам на руках и лице, к этой отчаянно мирной профессии он подобрался далеко не сразу. Когда он по-испански спросил что-то у Головина, и тот ответил непонятными словами, но с крайне знакомой интонацией «да, примерно в тех краях», я в подозрениях укрепился, но с вопросами не лез. Его жена оказалась хозяйкой двух неожиданных бизнесов — книжного магазинчика и салона красоты. Глядя на её глаза, осанку и характерные мозоли на костяшках, внутренний скептик предположил, что она такая же Марианна, как я — Хуанито, пардон, книжки у неё в магазине как минимум девятизарядные, а в салон красоты к ней без жены заходить не стоит. Мало ли, какие там услуги оказывают, при такой-то хозяйке.

Через час или около того пришёл и Михаил Иванович в компании неизменного эрудита и умницы Фёдора. И я приступил к раздаче гостинцев. Помню, отец, возвращаясь с дежурства или, тем более, учёбы или командировки, обязательно вручал нам с Петькой что-нибудь. Это, как в рассказе Пришвина «Лисичкин хлеб», могло быть ерундой типа забытого бутерброда, который казался необъяснимо вкусным, побывав в портфеле бати. Могло быть пакетом пряников, которые в пору моего, а не Петькиного детства, почему-то были дефицитнее чёрной икры. Или что-то памятное, вроде блокнота, ручки, магнитика или коробка спичек с картинкой неизвестного города или достопримечательности. Эти детские сокровища тогда были для меня дороже всего.

Наде достался народный костюм: платье, свитка и сапожки, похожие на те, в которых Мила провела вчерашний день. Кроме шмоток — сувенирный набор настоек и шмат копчёного на ольхе сала. Я тоже такое люблю. И жена. Да, у нас много общего и кроме детей, и — да, мне очень повезло с ней.

Антошка получил книгу по истории Белоруссии и кофейный набор: небольшой термос и термокружку с аккуратными гербами Могилева, на которых были три башни и в воротах — маленький, еле различимый на таком масштабе, рыцарь. Выбирая подарки, мы с Ланевским решили, что это уходит из города последний Мордухай.

Аня взяла в руки плюшевого льва в майке с тем же самым гербом и подняла не меня глаза, опасно быстро наполнявшиеся слезами. «Семён Семё-о-оныч!» — заорал внутренний фаталист, и я тут же исправился — вытащил из кармана фигурку волчонка. Лёва из Могилёва улетел в кусты. Аня схватила нового Лобо, прижала к груди, поцеловала в спину, а потом обняла меня так, как могут только пятилетние девочки: искренне, от всего сердца.

— Пап, а он что, вырос? — раздался удивлённый голос.

— Ну да. Ты же выросла? Вот и он вырос, — да, иногда уверенность помогает убедить в совершенно идиотских вещах даже взрослых.

— А! Я поняла! Он же переплыл океан! Поэтому и силы набрался. И хвост поэтому в другую сторону завернул. И язык направо высунул, а не налево, — зря я сомневался в её наблюдательности. Но на этом сомнения развеялись, а Лобо получил строжайший наказ — ни за что не подходить к воде ближе, чем на два метра.

Супругам Сальваторе достались профильные подарки — наборы традиционных белорусских трав и специй. Себе вёз, но, думаю, при необходимости решим вопрос с поставками. Незапланированной чете Санчес ушли два набора конфет «Беловежская пуща» и два банных полотенца, которые фаталист оплакивал так, будто ему ногу по колено отняли. Любимую.

Дошёл черед подарков и для семьи серого кардинала с ним во главе. Морочиться я, признаться, поленился: жене набор белорусской косметики, дочке и сыну –то же, что и моим. Фёдору, без которого я не мог себе представить семью Второвых, досталась банка мёда и бутылочка той самой настойки на двадцати семи травах. Уж не знаю, насколько это принято в богемных кругах — баловать чужую свиту. Я тут недавно и нечаянно. Но мне показалось, что всё понравилось и эрудиту, и эрудитскому начальнику.