Мы вышли из Хонды, закрыв двери так, будто только что купили машину на самые последние деньги, и ещё взяли кредит под ужасный процент: бережно и совершенно беззвучно. Я начинал испытывать мандраж. Лорд, кажется, и не прекращал. Одновременно накинули капюшоны лесного камуфляжа, которые Головин подобрал нам под сезон и время суток — где больше тёмного и коричневого. При этом он не переставал материться так, что продавец магазина «Охотничий» смотрел на него с уважением и затаённой завистью. Но переубедить меня не смог, как ни старался. Это была только наша охота. И она началась.
От старого Дуба мы выбрались на трассу Р-20, что одним концом уходила к Витебску, а вторым, через Новополоцк, к Латвии. Пешком, благо — там было-то всего пару километров. Удачно подвернувшаяся попутка докатила нас обратно до Черёмушкино, которое, как мы теперь точно знали, ничего общего с весенними душистыми веточками не имело. Молчаливый голубоглазый водитель, дядька в возрасте, лишнего спрашивать не стал, хотя явно был удивлён, посадив в машину троих мужиков и девушку с обочины посреди густого леса. Ни корзин, ни вёдер при нас не было, да и пора была не самая подходящая — начинал сыпать мелкий снежок, то сбиваясь на дождь, то возвращаясь обратно. Но на асфальте тут же таял. Зима была близко, но пока не вот-вот.
В Раджу заскочили так, как будто рядом кто-то улей перевернул — мгновенно, захлопнув сразу все четыре двери и резко, с пробуксовкой рванули с разворотом назад. Через четверть часа с небольшим уже сидели в давешнем кафе, под удивлёнными взглядами официантов занимаясь совершенно разными и порой взаимоисключающими делами: ели, пили, разговаривали друг с другом и по телефонам, искали что-то в планшетах, шутили и ругались. Мила после сегодняшней истории на кладбище словно преобразилась. То же белое платье, свитка, сапожки, тот же голос и те же сапфировые глаза. Но назвать её робким одуванчиком или ландышем уже не получалось. Казалось, что закрыв нас от смерти вороньей стаей, она повзрослела, притом заметно. Видимо, за сегодняшний день изменения не коснулись только Головина. Хотя, вспоминая тот его безумный взгляд на берегу, и в этом нельзя было оставаться полностью уверенным.
Седой старик на прощанье пожелал Миле с Ланевским традиционных совета да любви. Но в его устах это прозвучало даже не напутствием, а словно констатацией факта. Будто он совершенно точно знал, что их ждёт именно обещанное им. Артёму пожал руку, напомнив, что можно быть трижды специалистом и специально обученным — но против танка с голой пяткой делать нечего. Меня обнял и наказал беречь себя. Чадом больше не называл.
Мы зашли на территорию старого кладбища с разных сторон, но одновременно, по часам. И осторожно начали продвигаться в месту вороньего побоища. Я был уверен, что паскудный дед там, но вот где конкретно — ни понять, ни почуять не удавалось. Странно, мне казалось, что его острую сладковато-гнилостную вонь я запомнил на всю жизнь. Но то ли ветер поменялся, то ли старик помылся — сколько ни втягивал зябкий ночной воздух, пользы не было. Только, кажется, голова начала чуть кружиться. И сердце заколотилось быстрее. Я замедлился и велел себе не спешить. Потому что тут можно было так успеть, что потом торопиться уже стало бы некуда. И некому.
Впереди раздался дробный звук, будто кто-то водил железкой по батарее. Учитывая окружающий пейзаж — по прутьям могильных оград арматуриной. Не самый приятный звук в принципе, а для ночного пустого, вроде бы, кладбища — в особенности. Я держался так, чтобы не выпускать из виду поблёскивавшую справа Полоту. От Ланевского она была по левую руку, я шёл вдоль берега по течению, он — против. И, судя по всему, забыл, что мы условились не торопиться.
— Зря ты вернулся, пёс! — пронёсся над могилами визгливый крик. И я совершенно отчётливо понял две вещи: Лорд нашел людоеда. Хотя, скорее — наоборот. А мне следовало спешить изо всех сил.
Ланевский стоял спиной к реке, держа в руках какую-то палку. Судя по сжатым губам и прищуру — живым даваться он не планировал. Беда была в том, что живым он противнику и не был нужен. Старик в обтрёпанном пальто, которое потеряло всякое подобие человеческой одежды после битвы с во́ронами, держал в каждой руке по пожарному багру. Острые штыри и загнутые крючья были покрыты остатками краски и ржавчиной. И, кажется, не только ими. В руках у фигуры с неясными очертаниями, покрытой своей и вороньей кровью. Ночью, на заброшенном про́клятом кладбище посреди земли, на которой до сих пор лежало заклятие старой ведьмы.
— Добегался, милок! Как раз надо дедушке подкрепиться, порвали дедушку ваши твари летучие. Ну дай срок, и до них доберусь, и до хозяйки ихней. Она мягкая, тёплая, жива-а-ая, — продолжал завывать старик.
Лорд лишь крепче сжал палку. Она была чуть длиннее багров, но при таких раскладах я бы на него не поставил, конечно. Сумасшедший старик, потерявший где-то дурацкую ушанку, двигался так, как не положено живым. Он перемещался между могилами, словно проходил ограды насквозь, как призрак. Это тревожило и отвлекало. Мягко говоря.
— Брось веточку, серый. Иди к дедушке. Устал дедушка, оголодал, замёрз. Сейчас тобой и согреется, и повечеряет, — мерзкое хихиканье разносилось над водой и над крестами.
— Пра-а-авильно, клади, клади палочку-то. И иди ко мне, — я готов был спорить на что угодно — старая тварь снова облизывалась. А мне внезапно открылся секрет его быстрого и бесшумного перемещения. Часть оградок была повалена и за несколько лет покрылась слоями слежавшейся прелой травы. Вот почему шаги людоеда не были слышны. И это внезапное открытие было очень, очень кстати.
— А дружок-то твой где? Вы же к дедушке вместе пришли, правда? А он бросил тебя, милок. Одного оставил. Ай, как нехорошо, — фигура стала смещаться, двигаясь, казалось бы, совершенно хаотично. Но мне уже было видно, что дед проходил через те самые пустые участки, где не было оградок. И набирал скорость. Он хорошо знал все эти тропки.
Лорд стоял, опустив палку, глаза и плечи. Глядя на его понурый силуэт, было ясно — стержня в банкире больше нет. Проклятый старик подавил его волю, и теперь умница и красавец Ланевский полностью в его власти.
— А дружка твоего дедушка потом вытропит. Никуда он не денется. На «второе» пойдёт! — визгливое хихиканье продирало до костей. Шерсть не просто встала дыбом, а, кажется, начинала уже наклоняться в противоположную сторону.
— А вроде казалось, что будто рядом он. А теперь как сгинул. Где ты, волк? — заорал старик на весь погост. И вдруг зашёлся хрипом и бульканьем.
— Ку-ку, сука пожилая, — выдохнул я ему в ухо, в трёх местах будто надрезанное вороньими клювами, как ножницами.
Один багор вышиб ударом ноги в локоть. Там что-то хрустнуло. Второй на замахе перехватил Лорд, кинувшийся вперёд, едва стоило мне шагнуть к болтливому людоеду из-за тёмного раскидистого дерева. В четыре руки мы спеленали вонючего деда паракордом, закрепив концы удавки, которую я накинул на него сзади, на заломленных локтях и голенях, согнув в коленях ноги. Стреноженный паскудный старик лежал смирно — при любом движении трос впивался ему в шею над кадыком. Серёга рванул к берегу и свистнул. Где он наловчился так, в два пальца, я не знал. Наверное, тоже в Оксфорде — там, говорят, свистуны те ещё. С противоположного берега прилетел камень, крест-накрест обвязанный верёвкой. Несколько резких широких движений — и из темноты приплыла лодка, та самая, на которой мы чудом спаслись днём.
Я поднял врага за узлы, как запутавшуюся марионетку, не обращая никакого внимания на петлю, пережавшую ему горло так, что глаза начали вылезать из орбит, а изо рта показался синий язык. Беречь эту падаль у меня не было никакого желания. Но уговор надо было выполнить до конца. Старые заклятия, как сказал седой, не допускали промахов и оплошностей. Левый берег Полоты был заповедан Волкам до тех пор, пока слуга Гореславы не изойдет кровью на правом берегу. А они туда последние несколько веков и носу не совали.
